Не мой Ванечка

Этот вечер был особенно теплым. Таким липким, душным. А воздух — плотным, сладковатым, с ароматом манго и дешевого энергетика. Я помню, как кальян мягко дымил в полумраке, где-то сбоку меня долбил тяжелый бит, как будто гигант спустился по своей лиане с неба и стал ходить по городу, заглядывая в окна крохотных питерских домов в поисках чего прибухнуть. И вот он дыхнул мне перегаром в лицо, меня стало слегка мутить, но губы приятно саднило и тянуло к тем, что были напротив. Они сладко покраснели, как бок у яблочка. Помню: мои руки путешествовали по телу, отзывчиво тянувшемуся ко мне, чтобы еще плотнее сжаться в объятиях, еще сильнее… И чтобы горячо шепнуть мне на ухо, так развратно и пошло коснувшись его губами: «Возьми меня». Я моргаю. И вижу перед собой Ваню. Ванечку. Моего Ванечку. Лицо бледное, отсутствующее. Только брови опустились вниз. Я чуть наклоняюсь вперед, вижу под ними глаза, утопающие в соленой тревоге и печали. — Коть, ты что? — поддаюсь вперед, настороженно тяну к нему руку, но он тут же отклоняется назад. — Отъебись, — резко обрывает Ванечка, мой Ванечка. Мой печальный, съедаемый не понятным мне — или все же понятным, но я с похмелья туго соображаю? — волнением. — Кот, да ну что… — я не сдаюсь, ведь обычно мне достаточно лишь немного надавить, как его обязательно прорвет: и тогда он, мой Ванечка, обязательно прильнет ко мне и расскажет, какая ебанца расстроила его. И мы вместе придумаем, как ее решить, потому что доверие — это очень важно! — Это ты, блять, сука, ЧТО. Я моргаю. Передо мной по-прежнему сидит Ванечка, мой Ванечка, но сейчас он какой-то… Смотрит на меня зверем, сбито дышит, как будто внутри у него завелась бомба, которая прорвет грудную клетку и покажет все, что грызло его изнутри. Но он теперь… Смотрит, как на чужого. — Погоди, что я… — Какого хуя ты, сука, трахаешься с кем попало! Первая мысль: нет, это ошибка. Я не так расслышал. Какой-то баг. Перезапустить! — Что? — Что слышал! — Ваня встает, подлетает к окну с одной целью. И вот он уже выдыхает облако горького дыма и повторяет хрипло: — Какого хуя ты, блядь, трахаешься… — Ваньк, я не… — вскакиваю, хлопая ладонями по столу, но пронзительная боль в висках напомнила мне: все-таки да. Я сажусь обратно, голова падает в ладони. — Сука… — Да, ты сука, Ваня Рудбой. Несколько секунд пульсирующей боли в висках — и я вспоминаю все в мельчайших подробностях. Каждый изгиб извивающегося подо мной тела, каждый его вздох, ожогом застывший на моей шее и расцветший в виде вишневого засоса. Голову сложно поднять. Потому что, сука, тяжелая. Потому что ебучее похмелье. А еще стыд. Тяжелой, блять, бетонной плитой упавший мне на голову. Обжигающий мне щеки и спускающийся к солнечному сплетению острым, горьким комом. — Ванюш… Тупо будет звучать, наверное, но я правда не хотел. Не понимаю, как так вышло, ужрался в говно или подсыпали чего, наверное, хз... — Да, конечно, кто-то очень любит спаивать подсосов Оксимирона, чтобы потом выебать, зная, что в свободное время это делает лучший друг Славы КПСС. Из зависти, наверное, да? Только кому из нас двоих тут можно завидовать, если оказывается, что этот подсос такой, блять, мудачина! Ваня выпаливает это все на одном дыхании. Голос звенит. Я с трудом поднимаю на него взгляд, отняв ладони от лица. Моргаю и вижу его стеклянные глаза. Красные, опухшие, злые. И такие чужие. Смотрят на меня, как на врага, как на мусорный пакет, в который неосторожно выкинули уже протухшее мясо. И от него хотят избавиться, отвернуться, взять на расстоянии вытянутой руки и вышвырнуть в окно, лишь бы не находиться в одной комнате дольше. Это какая-то ошибка в программе, так не может быть… От этой мысли, молнией стрельнувшей мне в башку, холод побежал по коже. На меня смотрит, не отрываясь, не мой Ванечка. Теперь не мой.