В темноте

«Тебе приснится прекрасный сон. Луг, где ты найдёшь свой истинный север». *** В Малом дворце после известия о внезапно появившейся Заклинательнице Солнца начинается ужасная суматоха. Сплетни, вплетённые в слухи, множатся быстрее теней в жаркий солнечный день, и вскоре весь царский двор превращается в одного большого болтуна, не умолкающего ни на секунду. Асинис ждёт своего генерала с вестями, что слухи эти либо разрубят на корню, либо породят новые. Она бы, может, и помолилась бы святым, чтобы по земле ползла правда, но в них никогда не верила. Веры у неё хватало только на себя, свои хрусткие пальцы и ночную темноту. Дарклинг привозит Святую. Дарклинг привозит держательницу Солнца в ладонях, и мир внезапно сжимается, пульсирующей плотью задевая Асинис. Она чувствует, как сердце этого мира в предвкушении бьётся, колотится в бешеной радости под угрозой остановки от грядущего счастья. Асинис замедляет миру сердечный ритм, чтобы он, сузившись, мгновенно не взорвался, как обычно поступают светила перед смертью. Святая выглядит совсем не так, как её себе представляли. И только королю, пожалуй, нет до этого никакого дела: его волнует лишь то, что она способна породить. Королю всегда было важно только то, что все они способны из себя исторгнуть на благо распадающейся по кускам Равки. Дарклинг забирает её во тьму, чтобы свет из вен её лился ярче, сильнее, и слухи все разом обретают плоть. Король доволен, как дитя, он почти ёрзает на троне, едва сдерживаясь, чтобы радостно не захлопать в ладони. Гриши вокруг, в такой знакомой темноте предводителя, улыбаются и ликуют. Асинис подстраивается под их сердца, когда они бросаются к Святой с объятьями. Асинис ловко ловит чёрные глаза Дарклинга в свои, когда он проходит мимо, оставляя Святую на своих подопечных, задевает её ладонью, и сердце его шепчет облегчённое «наконец-то». На сырую землю в корке опавших листьев ложится россыпь голубых незабудок. Асинис прикрывает глаза, судорожно выдыхая. Сердце её сестры молчит уже сутки, а тело её срослось с землёй. Мир вокруг стал оглушающе тихим и пустым. Сердце Александра бьётся медленно, с перебоями, как у неё. Сердце Александра мечется в груди в предсмертной судороге. — Как? — скрипит Асинис, продолжая стоять с закрытыми глазами. — Ты не хочешь знать, — ломано отвечает Александр, выдыхая шумно, как бросает якорь, чтобы не сойти с места или с ума. — Как? — давит Асинис, пальцы вонзая себе в локоть. Перерезанное горло сестры в темноте под веками горит ярким костром, а пальцы помнят собственное бессилие. Это останется с ней на всю жизнь. Александр отрывает взгляд от могилы и смотрит на Асинис. В ней от Люды нет даже капли, какой-то крупицы, они будто чужие, назвались сёстрами, чтобы жизнь была не такой одинокой. Сходство проскальзывало лишь иногда, когда они обе в порыве злости сжимали кулаки до белизны и натянутости кожи, или когда смеялись, громко, заливисто над рассказами старого проливного, любившего шутить над своей скорой смертью. Вот только он всё ещё жив, а смех сестёр звоном колокольчиков больше не будет вторить ветру. Александр упавшим голосом рассказывает всё, что было. Медленно угасающие глаза Люды всё ещё живут в его памяти, и потому он не спит. Темнота отныне и навеки обрела её мертвеющий взгляд. — Это из-за меня, — мать эту версию не приняла, но Асинис наверняка хватит для причины. — Да, — соглашается она, всё не раскрывая глаза, наказывая себе тем, что видит под веками, за собственную беспомощность. — И нет. Мы обречены быть мишенями, потому что пугаем их. Жалкие трусы. Асинис с протяжным вздохом, больше похожим на свист, наконец раскрывает глаза. Незабудки такие же синие, как глаза сестры, и это единственное, что их связывает, кроме крови. Единственное, что связывало. — Они должны заплатить. Я не успокоюсь, пока их сердца не остановятся. — Асинис, — эхо внутри настораживает. Сердце Александра пропускает удар одновременно с её. Асинис оборачивается, глаза, полные слёз, яростно сверкают, а лицо всё перекошено от гнева. — Почему его сердце должно биться, когда её уже остановилось? Почему сердца тех, кто пришёл за вами, продолжают говорить, когда её замолчало? Я не позволю. — Тогда ты ляжешь рядом с ней, — резонно возражает Александр. — Боишься, что у тебя ничего от неё не останется? — Ни один гриш больше не должен пострадать от рук людей. Ни один. — И кто же нас защитит, если даже вместе мы всё равно остаёмся в опасности? — Я найду способ. Я обещаю. Его чёрные глаза с последними словами опускаются на незабудки, а сердце, трепыхнувшись в последний раз, наконец замирает. *** Алина, подхваченная ветрами ярости Зои, летит в стену. Боткин гремит громом, когда Алина со стоном валится на землю, и гонит Зою прочь. Вокруг Алины уже собирается толпа, а Асинис походя думает, могут ли святые кровоточить. — В сторону, — велит она, присаживаясь. Беспокойные шепотки о лазарете прекращаются. Алина смотрит на Асинис туманно от боли, и молчит, когда тонкие пальцы взлетают над её треснувшим телом. Хруст сращивает осколки рёбер так быстро, что Алина не успевает вскрикнуть. — Лучше? — спрашивает Асинис, и Алина кивает. — Идём, я доведу тебя до лазарета. Генералу не понравится, если ты там не появишься. — Я могу сама, — возражает Алина, неуклюже поднимаясь. — Конечно, можешь. Правда, я сомневаюсь, что ты знаешь, где он находится, — Асинис приветливо растягивает уголки губ, и Алина расслабляется. Асинис оказывалась рядом каждый раз, когда Алина на тренировках разбивала губу, бровь, сбивала костяшки с непривычки. Асинис всегда была там ради мелких травм и малой крови. Вечером, когда Алина зарывается в облако одеяла, тоскливо поглаживая шрам на ладони, в дверь стучат. — Не помешала? — красный кафтан Асинис почти сливается с охапкой роз в её руках. Алина качает головой. — Это ещё зачем? — удивляется она, когда душистые розы падают к ней на колени. Асинис присаживается на край кровати. — Это от генерала, Алина. Можешь считать это извинением за Зою. — А что стало с ней? — Алина опускает глаза на цветы. Бутоны тугие, кровавые, когда распустятся, задушат её своим ароматом. Она ещё никогда прежде ничего слаще не нюхала. — Не знаю. Говорят, она выходила из его кабинета в слезах. Никто из нас не любит проигрывать, даже если победу одерживает Святая. — Я не святая, — Алина отказывается от титула, дёрнув головой. Пальцы соскальзывают с шелковистых бутонов и падают на шипы. Алина шипит. Подушечки пальцев обсыпает бисером крови. — Разве что не для себя, — Асинис забирает её пальцы себе в ладонь и смазывает капли. Уколы затягиваются, будто их никогда и не было. Большой палец Асинис задевает шрам. — Знаешь, если попросишь Женю его убрать, она тебе не откажет, — предлагает Асинис, перекладывая букет на столик у окна. — Ерунда, — отзывается Алина, смазав шрам мелким касанием. — Твоё сердце так не думает, — Асинис смотрит на неё снисходительно, будто всё на свете давно повидала, и Алина не святая не только для себя. — Подслушивать чужое сердце невежливо, — отзывается Алина, вздёрнув нос. — Одна из самых гадких моих привычек, — Асинис не врёт. Она любит сказки, что ведают ей сердца, любит секреты, что шепчет кровь, любит тайны, что выдают тела. Лошадиные сердца бьются громче их собственных, и Асинис не может понять, сколько людей отправилось в погоню. Наверняка вся стража, потому как во дворце охранять больше нечего. — Спрячь нас! — кричит она Александру, подгоняя лошадь прикосновением к жилистой шее. Александр бросает в неё суровый взгляд, недовольно вздёргивая верхнюю губу. Для непроглядной темноты нужен покой и твёрдая земля. Колотящееся сердце разбивает весь мрак. Он собирает волю в кулак, наполняя лёгкие воздухом, и темнота щупальцами сползает на землю, превращая её в ночное небо без звёзд. Свист стрел им во след заглушает сердечный ритм. Им приходится прижаться к лошадям до невозможного, но ничто не убережёт их от удачливого лучника. Лошадь Александра спотыкается первой. Они летят в мёрзлую землю, и темнота возвращается в тело хозяина. Асинис успевает развернуть своего коня и протянуть Александру руку. Когда её ладонь тонет в его, запястье пронзает болью. Асинис стискивает зубы, чтобы не закричать. Александр взлетает в седло, молча забирает поводья и ударяет коня в бока. Асинис в то же мгновение чувствует, как спину обдаёт волной силы. Она делает глубокий вдох, ощущая разливающееся тепло. Ощущение всемогущества на мгновение перехватывает ей горло, Асинис словно в эйфории вытаскивает стрелу из запястья, обломав наконечник. Наслаждение от удвоившейся силы перекрывает нестерпимую боль. Асинис на мгновение откидывается назад, глубоко дыша, поднимая взгляд на Александра. Он опускает на неё глаза, всё ещё злые, но уже беспокойные, и возвращает их на дорогу. Живой усилитель, спрятанный в живой тьме. Что может быть ещё заманчивее, кроме этого? Что может быть страшнее, чем тьма, дающая силы? Лишь тот, кто способен эту тьму отнять. Когда им начинает казаться, что погоня отстала, и этого коня пронзает стрелой. Они успевают сгруппироваться, прежде чем встретиться с землёй. — Бесполезно бежать, — Асинис отплёвывается и растирает залеченное запястье. — Не хочу, чтобы это повторилось, — отзывается Александр, создавая разрез прежде, чем солдаты почившего короля их настигнут. Разрубленные деревья валятся с грохотом, придавливая тех, кто от разреза спасся. Кони под солдатами в ужасе ржут, поднимаются на дыбы, сбрасывают наездников и кидаются прочь. — Сколько их? — Александр снова разводит руками, и остро заточенная тьма рубит подоспевшую погоню. Асинис хватается за его плечо и закрывает глаза, ощущая мощный прилив силы, похожий на непередаваемое удовольствие. Александр с непривычки дёргает плечом — прикосновения были для него давно забытой роскошью, он почти не помнит, каково ощущать на себе человеческое тепло. Асинис считает сердца, отсеивает лошадиные, слушает, как кровь начинает от страха перед темнотой подмерзать. Слава Чёрного Еретика, создавшего Каньон, всё ещё ходит за Александром тенью, и люди боятся его сильнее, чем своих собственных ночных кошмаров. Ещё немного, и он станет живым воплощением ужасов темноты. — Около двадцати, — Асинис нехотя одёргивает руку, чтобы Александра без силы не оставить. Солдаты решают не подходить ближе, а укрыться за уцелевшими деревьями. — Их нельзя оставлять в живых, — шепчет Александр, перекатывая в пальцах клубы тьмы. Асинис на мгновение сводит брови. Она сделала, что хотела. Сердца этих солдат ей были ни к чему. Но Александр был прав. — Следи за стрелами, — велит он, дождавшись кивка. Затишье растягивается, превращаясь в вечность. Никто не решается напасть первым. Тишина становится почти осязаемой, и только Асинис слышит ровное сердце Александра и напуганные сердца солдат. Её сердце давно замолчало. Солдаты не выдерживают напряжения. Из-за деревьев летит сразу несколько стрел, пущенных наудачу. Следом хруст костей и крик разносится по лесу. Стрел становится больше, хотя численность лучников сокращается. Александр слепит противников своими чернильными щупальцами, и сердца их лопаются от страха. Асинис методичными щелчками рвёт им сердечные жилы, пока сразу две стрелы не попадают ей в бедро одна ниже другой. Она резко опускается на колено, вскрик всё-таки не подавив. Александр оборачивается. Со дна поднимается давно забытое чувство страха, он на какое-то мгновение возвращается в день, ставший для него тектоническим разломом. Страх быстро перерождается в ярость, отравляя не хуже скверны по венам. Александр призывает чернь с каждого тёмного угла и успевает соединить руки прежде, чем стрелы пронзят ему грудину. Разрез выходит больше прежних. Предсмертные крики наполняют лес, а после наступает тишина. — Яд, — хрипит Асинис, опускаясь на второе колено. Бедро в месте попадания стрел нестерпимо жжёт, и жжение медленно разносится по крови. — Учатся на своих ошибках. — Идти сможешь? — Александр обламывает стрелы, чтобы хвостовики не мешались. — У нас всё ещё есть конь, — напоминает Асинис. Ей удаётся вытянуть яд из лошадиной крови, поскольку он вряд ли был рассчитан на такое крупное животное. Конь быстро приходит в себя после лечебных прикосновений, и благополучно довозит их до укрытой от чужих глаз пещеры. — Сначала себя, — говорит Александр, стягивая Асинис с седла. Устроившись у холодной каменной стены, Асинис закусывает собственные перчатки и принимается за дело, пока Дарклинг прячет коня и разводит огонь. Яд разносится по телу медленно, удваивая мучения. Асинис чувствует резь в глазах и испарину на лбу. Она пытается сосредоточиться на сочащихся дырах в бедре и первым делом сворачивает кровь. Её пальцы неспешными плавными движениями оборачивают течение крови вспять вместе с ядом. Когда пещеру озаряет огнём, Александр опускает руку ей на плечо. Из груди Асинис рвётся блаженный вздох, когда она чувствует прилив сил. Пальцы теплеют, становятся плавкими, плывут в воздухе всё быстрее, вытягивая из тела яд. Когда жжение в крови сменяется пустой лёгкостью, Асинис затягивает раны, облегчённо откидывая голову назад. Александр молча опускается рядом, бросив обломки стрел в костёр. Огонь извивается, коротко зашипев. Асинис успокаивает своё сердце и оглядывает поле работы. Она протягивает Александру перчатки, и тот кусает их, пока она методично вытаскивает две стрелы из грудины и одну из живота. Затем её плавкие пальцы снова взбивают воздух методичными тянущими движениями, вытягивая яд из крови. — Всего этого можно было избежать, — укоряет Александр, когда последняя дыра затягивается под пульсирующими пальцами. Огонь с жадностью проглатывает и эти обломки стрел, разгораясь ярче. — Я тебя за собой не звала, — Асинис мрачнеет. О нём она даже не думала. Асинис только сейчас осознаёт, что мыслей не было вовсе, сплошное марево и жажда крови. Время её не вылечило. Время превратило её во что-то ужасное. — Я уже говорил тебе: ни один гриш, Асинис, ни один, — напоминает Александр. — Так ты притащился за мной только поэтому? — Асинис оборачивается, огонь покрывает её лицо тенями. — Потому, что ты обещал ей могиле? Или из-за её глаз? Александру не обязательно отвечать — удар сердца всё скажет за него. Оказалось, находить между ними сходство было не так уж и сложно. В конце концов, теперь их можно было просто выдумать. Взгляд, интонации, кивок головы или взмах руки — Дарклинг мог приписать его Люде, чтобы самому легче дышалось. — Я сказал тебе, они поплатятся, нужно лишь немного времени, — Александр прячет эмоции за холодной гневной маской, поднимаясь на ноги, лишая Асинис выгодного положения возвышения. Но она даже при его высоком росте не уменьшается. Её питает злость. — У меня его нет! — кричит Асинис, краснея. — Я не такая долговечная, как ты и твоя мать! Я скоро начну стареть, а потом и вовсе умру, так и не дождавшись, пока ты выполнишь своё обещание! — Могу поделиться, если хочешь, — он невозмутимо ведёт бровью. — Оставь себе. Чем длиннее жизнь, тем больше в ней страданий. С меня достаточно. Асинис вдруг сдувается. Она отворачивается к огню, прячет пылающее лицо в ладонях и закрывает глаза. Вспоротое сестринское горло всё ещё ждёт её в темноте. — Как ты меня нашёл? — глухо спрашивает Асинис. — По твоей тени. Александр стягивает с себя кафтан и бросает его на землю, приваливаясь к стене. Выследить её не стало для него большим трудом, как и пробраться во дворец. Труда стоило объяснить себе, зачем. Глаза Люды сыграли в этом не последнюю роль, и хорошо бы они того стоили. Мать уже давно смотрит на него, как на предателя всего того, что она в нём так долго взращивала. — Я должна спать рядом, чтобы контролировать твою температуру, — Асинис протирает глаза, полные песка, и оборачивается. — Она может подняться из-за пережитого ранения. Александр жмёт плечами безразлично и холодно, но тайное желание снова ощутить на своей коже человека подбирается к горлу. Он двигается, Асинис усаживается, приваливаясь спиной к стене, подложив под голову свой кафтан. Александр прижимается к ней спиной, вытягивая ноги к огню, а голову кладёт ей на вздымающуюся грудь. Её рука, дрогнув, опускается ему на сердце. Сквозь запах пота бьётся цветочная сладость, смертельное удушье при неправильной дозе. Асинис снова чувствует прилив силы, но эйфории больше нет. Ей вдруг становится так пусто, что слышно, как жалобно воет ветер внутри. — Стало легче? — спрашивает Александр после долгого молчания. Асинис вытягивает руку, чтобы показать ему красную грязную кисть. — Его сердце было здесь, — хрипло говорит она, глядя на свою ладонь, как на чужую. — Я ждала, когда боль уйдёт. Смотрела на его тело и ждала. Потом явилась стража, и сердце покатилось по полу. А боль так и не ушла. — Потому что она всё равно мертва, — кивает Александр, переводя глаза с въевшейся крови на огонь. Есть такая пустота, которую нельзя заполнить, как ни пытайся. Есть такая пустота, в которой рождаются лишь тени. — Ты создал Каньон, — звучит отрешённо, непохоже на обвинение. — Я не могу создать ничего, чтобы боль ушла. — Кто сказал тебе, что Каньон забрал боль? — Александр ёрзает, задирает голову, чтобы посмотреть ей в глаза. Он всё ещё видит Люду в них, или придумывает себе, что видит. — Нам обоим пора признать, что она мертва, Александр, — она знает его имя, потому что Люда любила раскладывать его на слоги и перекатывать на языке, довольно улыбаясь. — Что бы мы не делали, её не вернуть. Александр отворачивается, чтобы скрыть лицо, но ладонь Асинис лежит прямо на его сердце. Прошло лишь пару лет с того дня, когда мир развалился, рассыпался, слепленный наспех нетвёрдой рукой. Но в груди всё ещё ныло. Они не признавались друг другу, что держались за эту боль как за оправдание. Изнывающим, страдающим от терзаний грехи прощаются легче, сочувствие достаётся в награду, понимание выражается в блестящем взгляде. Мученикам прощается всё. — У тебя хотя бы есть мои глаза, чтобы видеть её, — тоска в голосе Асинис невыносимая, сосущая. Беспомощность снова морозит ей кровь, дёргая руки, чтоб болтались вдоль тела. Асинис всё ещё винит себя, что не научилась воскрешать мёртвых. — В тебе течёт её кровь, — отзывается Александр, опуская глаза на её белую ладонь в алых пятнах. — Скажи мне, что из этого хуже: иметь что-то, напоминающее о ней, или же не иметь ничего? Александр молчит, чёрными глазами пьёт пламя. В том нет никакой разницы, что есть в мире вокруг него, и чего в нём нет. В нём скоплено гораздо больше. Его сокровищницы не идут в сравнение ни с одними царскими. — Её нет здесь, но она есть в нас. — Значит, мы скорбим по самим себе? — Все живые скорбят по самим себе. — Значит, чтобы перестать скорбеть, мы должны Люду из себя вырезать? — Так ты признаешься, что слаба. Асинис молчит. Упрёков в слабости она никогда не переносила даже от самой себя. — У вас был брат, — вспоминает Александр дрогнувший голос Люды при одном только упоминании утонувшего по собственной глупости Ивана. — Мы были слишком малы, чтобы понять. Родители приняли это смиренно, а мы не знали, что с этим делать. Люда просто продолжала петь колыбельные, даже когда мы выросли. Иван их любил, засыпал правда сразу после первого куплета, но Люда всё равно допевала до конца. Он очень любил одну про странника. Как же… Ага, вот. «Сколько лет тебе, мой странник, если ты сгубил всех дев? Ты придёшь к ней утром ранним, о своей любви пропев». — А дальше? Александр сейчас до рези в сердце напоминает Асинис Ивана. — А ты не слишком стар для колыбельных? — у неё выходит улыбнуться. — Это единственный способ, Асинис, — Александр серьёзен, поднимает черноту глаз и вышибает ей из Асинис дух, — смириться с тем, что они внутри нас, но рядом их больше нет. Сердце не выдерживает, звенит, будто лопнуло. По щеке Асинис скатывается слеза. — Спишь бездыханно, нагрянет нежданно охотник судьбы твоей. Спи, наслаждайся, с судьбою прощайся, с судьбою последних дней. *** После занятий с Боткиным Алина киснет — идти к Багре с каждым разом хочется всё меньше, ноги так и врастают в землю, отказываясь служить. — Асинис, ты можешь пройтись со мной до Багры? Асинис ей нравится не меньше Жени, и если последняя снабжает её сведениями разного толка, то первая часто говорит о генерале. Алине любопытно. Мотыльки летят на свет, а она — в темноту. Особенно приятно бежать в объятья тьмы, если она сама добровольно и с жаром тебя целует. — Он очень уважает силу, стойкость, стержень, — рассказывает Асинис, вышагивая рядом. — Всё то, что, к счастью, есть в тебе. Он очень надеется, что ты его не разочаруешь. На носу бал в честь зимнего праздника, Алину страшит перспектива очередного представления. — А где он сейчас? — Он не привык отчитываться. Даже король иногда остаётся в неведении. Такова уж генеральская натура. — Тебе приходилось выступать на празднике? — Нет, к счастью. Честно говоря, плохо представляю, что могут показать корпориалы для забавы. Устроить массовый сердечный приступ, а потом объявить это шуткой? Вырвать королю сердце, а потом вернуть его обратно? Алину дёргает. — Хватит, я поняла. — Мы все ждём твоего представления, Алина. Генерал обещал вернуться к празднику, так что темнота твоему свету обеспечена. До хижины Багры остаётся жалкая пара шагов, ноги Алины немеют. Она просит Асинис подождать её, чтобы не возвращаться в одиночестве после того, как Багра наверняка снова убедит её в собственной никчёмности. Асинис ждёт. Она прячется за хижиной, теребя в пальцах тонкие, едва заметные в сгущающихся зимних сумерках кружева тьмы. Алина выходит из хижины Багры растрёпанная и громко хлопает дверью. Она останавливается в поисках Асинис, в сердцах топает ногой, когда не находит, и поднимается вверх по тропе, недовольно и зло бормоча себе под нос. Асинис осторожно выглядывает из-за хижины, спускает с пальцев щупальца, пряча дорогу. Алина, кипящая от злости и бессилия, спотыкается на ровном месте, летит на землю, успевая выставить вперёд ладони. Кожу тут же начинает щипать от впившегося гравия — дорога к Багре всегда расчищена, хотя кажется, что к ней, кроме Алины, никто никогда не наведывается. Алина не выдерживает, зло садится, опуская руки на колени. — К чёрту! — кричит она, гнев высвобождая. Рядом всё равно ни души. — Я не хочу быть Заклинательницей, не-хо-чу! Это всё не для меня, это всё чушь! Я не могу призвать даже лучик, как я смогу спасти Равку? К чёрту! К чёрту! К чёрту! Алина кричит, пока в лёгких есть место для воздуха, не замечая, как бусины крови катятся по траектории для них искусственно созданной. — Я не могу доверить подготовку корпориалов никому, кроме тебя. Дарклинг привозит Асинис в Малый дворец. Такой же уродливый, как и все королевские дворцы. — Ты обещал мне, ты обещал могиле моей сестры, что ни один гриш не пострадает от рук людей. А теперь ты просишь меня готовить их для службы человеку? — Я играю на слепых пятнах короля, — возражает Дарклинг, обходя стол в своих чёрных покоях. Чёрный расшитый кафтан сидит по фигуре, вторит таким же глазам. Единственный чёрный кафтан среди гришей. Почти единственная живая тьма. У Асинис спустя столько лет начинают седеть волосы, а кожа на руках истончается, сминаясь. Ещё пара декад, и настанет очередь лица. — У всех гришей теперь есть дом, есть занятие, и они в безопасности здесь. — Здесь, но не на войне, куда их отправит твой король. — Я знаю, как закончить эту войну. Я скажу тебе, но сначала ты должна дать ответ. Асинис устало массирует виски, усыпляя пульсацию в них. Она закрывает глаза, чтобы послушать его сердце, но оно бьётся будто бы где-то очень далеко. Может, Дарклинг бросил его в пучину, чтобы себя от осколков сберечь? Может, скверна по венам позволяет ему вовсе без сердца жить? — Они будут подчиняться мне. И никто не будет вмешиваться в процесс обучения, ни ты, ни король, ни любой другой гриш. Багра здесь? — Дарклинг кивает. — Ни Багра. И если что-то пойдёт не так, ты знаешь, как я отношусь к королям. Взгляд Дарклинга за столько лет приобретает жадность. Холоднее быть не могло, однако вот они, чёрные блестящие камни вместо живых глаз. Глаза Асинис остаются прежними. Только этим глазам Дарклинг может доверять. Он расстилает на столе карту и становится рядом. — Я хочу раздвинуть Каньон, — просто говорит Дарклинг. — Только так Равка будет в безопасности. Асинис думает, что ослышалась. Она отшатывается в сторону. — Послушай меня, — голос Дарклинга становится вкрадчивым, каким раньше не был, — только так можно обезопасить гришей. Фьерданцы не успокоятся, пока не истребят нас всех. Они боятся нас. Все боятся нас. Пришло время воспользоваться их страхом. Асинис смотрит в его чёрные ненасытные глаза. — Что будет потом, когда ты раздвинешь Каньон? — Все, кто примет новые условия мира, останутся жить. Остальные вольны выбрать себе смерть. В последний раз я умолял, пытаясь сохранить твоей сестре жизнь. Больше молить не стану. Асинис отходит от к стола к высокому зеркалу в полный рост, чтобы заглянуть сестре в глаза. Что бы она сказала, если бы была жива? Если бы она была жива, говорить с самой собой бы не пришлось. На её смерть приходится слишком много если, чтобы на каждое искать ответ. Они убегали всю жизнь. Прятались, потому что само существование гришей уже было грехом в людских глазах. Асинис никому не говорила, как радовалась, что Иван умер не от людских рук. Он, возможно, умер без страха. — Что бы она сказала? — Дарклинг возвышается за спиной тёмным исполином. — Ты знаешь, — глухо отзывается Асинис, и они с Дарклингом встречаются в её глазах. — Знаю. А что скажешь ты? Асинис напрягает слух. Его сердце шепчет так заманчиво. Его сердце наверняка похоже на ягоды дурмана — чёрное, колючее, ядовитое. — В Каньоне тебя будут ждать волькры. Если ты хочешь остановить их сердца, это слишком рискованно. — Для этого мне нужна Заклинательница Солнца. — Не похоже на меня. — У меня в запасе достаточно лет, чтобы подождать. И ты можешь ждать со мной. — Что ещё ты задумал? — Асинис разворачивается, и в её настороженных глазах больше нет Люды. Есть только она и её страхи. — Ничего, что тебе не было бы по силам, — Дарклинг снимает кафтан и засучивает рукав чёрной рубашки. — Разрежь, — велит он. Асинис по-прежнему недоумевает, но пальцами взмахивает, выпуская из белой кожи кровь. — Забирай. Асинис смотрит на тёмные капли. Даже кровь его и та черна. Асинис на мгновение сомневается, что он вообще человек. И тут она всё понимает. Кожа лопается на оголённом предплечье, выпуская красную-красную кровь, яркую, как закат перед ветреным днём. Плавкие пальцы тянут к себе кровь Дарклинга, медленно вливая её в красноту, направляя в русло вены. Асинис затягивает порезы, пока чужая кровь медленно становится её. Дарклинг подходит ближе, вынимает из волос заколку и пропускает их через пальцы. Седина исчезает. Плавным движением пальцев он поднимает её ладонь на свет. Его кровь, вызревшая, выдержанная в сосуде тела, разбавленная скверной, обращает время вспять. Асинис думает, в Дарклинге не осталось ничего, что она когда-то знала. В нём больше нет того, что когда-то полюбила Люда. Дарклинг теперь столько же властный, сколько тёмный. Асинис бросает взгляд в зеркало, и её сестра умирает дважды. *** У Алины от страха сжимает желудок, а сердце болезненно бьётся о рёбра. Мал красит снег своей кровью рваными мазками, олень у ног Алины беспомощно поднимает голову с раскидистыми рогами. Купол из света над ними рябит как от помех. Асинис появляется из теней Дарклинга, и Алине на мгновение становится жалко, что и она часть его жестоких планов. Но Алина не удивлена. Корпориалы были любимыми солдатами Дарклинга, в том числе и потому, что обучила их мастерица по сердцам и тайнам крови. — Я вылечу его, Алина, — говорит Асинис, обходя Дарклинга. Он переводит на неё надменный взгляд и оставляет его у неё на плечах в меху. — Только отдай нам оленя. Рот Мала полнится кровью. Зря Алина стрелу вытащила, так крови теперь его тело покинуть легче. Асинис пальцами, спрятанными под плащом, медленно перебирает воздух. Алина больше не может держать свет, опускает руку и бросается к Малу. Иван, обретший жёсткость хватки ещё в раннем детстве, тащит её прочь. Асинис жестом замедляет Малу кровь, чтобы всю он её не потерял, и кивком головы велит своему корпориалу заняться им. Она опускается перед оленем на колени и осторожно вынимает стрелу. — Больно не будет, — обещает Асинис, затягивая рану. Пальцы медленно гладят лоснящуюся шерсть, и сердце оленя стучит всё медленнее. Иван помнит, как милосердна наставница была к зверям и никогда к людям. Дарклинг сводит руки, Асинис поворачивает голову к нему. Дикий крик Алины сопровождает разрез тьмы, и оленья кровь брызжет Асинис на твёрдые пальцы. — Страшно, солдат? — Асинис щурится на солнце, упирая руки в бока. — Мне страшнее, — отзывается Фёдор, разминая пальцы. — Вы должны научиться справляться с противником, превосходящим вас в любом качестве, — Асинис ободряюще сжимает мальчику плечо, — что бы ты не сделал, я всё исправлю. Для начала успокойся, выровняй дыхание. Сначала своё сердце, потом чужое. Асинис приближается к нервно озирающемуся по сторонам солдату. — Почему бы вам не тренироваться на животных? — предлагает он, сглотнув. — У них согласия не спросишь, — Асинис останавливается сбоку. — У меня его тоже никто не спрашивал, — отвечает солдат, изнывая от нетерпения. Быстрее бы с этим покончить и сдать сегодняшнюю смену. — Ты солдат, — отзывается Иван, только что выполнивший задание. — Тебя не положено спрашивать. — Фёдор, ты готов? — мальчик кивает, Асинис вскидывает руки, солдат жмурится в ожидании нестерпимой боли. Но вместо хруста костей и криков слышится лишь звук падения. Фёдор замедляет ему сердце, перекрывает лёгкие и забирает его сознание. — Милосердие, — тянет Иван сбоку, жуя травинку. Фёдор поднимает глаза на Асинис в ожидании вердикта, опуская дрогнувшие руки. — Хорошо, Фёдор. Это тоже выход. Теперь возвращай обратно, и пусть уходит. На сегодня всё. Асинис оставляет сердцебитов и идёт в прохладную палатку. Там огненная Женя учится кроить лица из подручных средств. — Можно было использовать пигмент, — янтарные глаза воодушевлённо смотрят на Асинис, — но я решила просто поменять цвет волос местами. Что скажешь? Две девчушки смиренно лежат под тонкими руками Жени и разглядывают друг друга. — Ты очень талантлива, — улыбается Асинис, дотрагиваясь до кончика вздёрнутого носа, — правда, смотри, здесь есть седая прядка. — Она всегда там была, — отзывается Марина, сменившая шоколад волос на сплошную чернь, — я однажды чуть не свалилась с обрыва, тогда и поседела от страха. — Ты намеренно не стала исправлять? — Женя кивает, — у тебя большое будущее. Асинис ласково треплет её по щеке и велит всё возвращать по местам. Дарклинг был против Жени в ордене корпориалов, но Асинис вцепилась в неё намертво. Ни в один другой орден её способности не подходили, а раз портняжное искусство включает в себя человеческое тело, то Женя должна быть под крылом корпориалов. Женя не успевает всё вернуть на место, как полог палатки хлопает, впуская внутрь Дарклинга вместе с королевой. Девочки вскакивают с мест, отдают честь Дарклингу, а после присаживаются в книксене для короны. — Генерал Кириган, — Асинис недобро сверкает глазами, переводя их с Дарклинга на королеву, — ваше величество. Чем мы заслужили такую честь? — Её величество изъявила желание познакомиться с этим юным дарованием, — Дарклинг шлёт мягкую улыбку Жене. Она, к вниманию вышестоящих не привыкшая, против воли приближается к Асинис. — И как же её величество узнала об этом юном даровании? — Асинис чувствует, как сердце Жени сжимается с её собственным в унисон. — Слухи, — улыбается королева, и глаза её жадно сверкают. — Покажи мне, дитя, что ты можешь. Королева присаживается на корточки, надеясь, что Женя будет творить искусство на ней. Женя поднимает глаза на Асинис. — Закончи с девочками, милая, — велит она. Дарклинг давит вспышку негодования, сразу за вспышкой удовольствия. Наконец-то Асинис научилась изящно выражать свою неприязнь королевской крови. Женя, глубоко вздохнув, возвращает каждой их цвет волос. Королева восхищённо восклицает. — Хорошо. А теперь бегите, не то пропустите ужин, — велит Асинис. — Женя может остаться, — произносит королева. — Нет, ваше величество. У неё был тяжёлый день, она хорошо поработала, и теперь заслуживает отдых. Идите. Девочки снова присаживаются в книксене, а королева выпрямляется. — Вы забываетесь, — в тоне звенит металл. — Ваше величество, — вкрадчиво перебивает Дарклинг, — это не к спеху. Пусть сегодня девочка отдохнёт. Королева, хищно раздув ноздри, вздёргивает голову. — Вы распустили подчинённых, генерал. Жду вас завтра, с обещанным даром. Королева покидает палатку, оставив после себя резкий неприятный запах духов. — Девочки, почему до сих пор здесь? — Асинис ласково им улыбается. Дети снова отдают честь Дарклингу и бегут на ужин. — Я, кажется, говорила тебе, чтобы никто не лез к моим корпориалам, — набрасывается на Дарклинга Асинис. — Твоим корпориалам? — Дарклинг лениво вскидывает бровь. — Никто, кроме меня не вытирает им слёзы после того, как они сломали очередному солдату кости. Никто, кроме меня, не успокаивает их, когда им приходится сделать это в первый раз. Никто, кроме меня, не учит их, как причинять боль другим, не причиняя при этом боль себе. Кажется, мы договаривались именно об этом. — Женя не корпориалка. Она самородок. Самородкам место в королевской казне. — Она не вещь! — Асинис всё схватывает налету. Гнев волной из желудка бьётся к горлу. — Она будет жить в Большом дворце при королеве. Ни у одного гриша ещё не было такого положения. — Положения игрушки? — Асинис подходит ближе, голубые глаза яростно пылают. Она смотрит в бесстрастное лицо Дарклинга, на плотно сжатые губы и высокомерный взгляд, а желание сдавить ему сердце течёт в ладонь расплавленным чугуном. — От того, кто обещал гришам мир и защиту на могиле моей сестры, больше ничего не осталось. Дарклингу мерещится горечь. Дарклингу мерещится сожаление. По тому, кем он когда-то был, от той, кто его вряд ли когда-то знал. — Королева Женю не получит, — Асинис разворачивается на пятках, но Дарклинг больно хватает её за плечо. — Думаешь, я не знал, что ты вцепишься в неё? — шепчет он ей на ухо, прижимая лоб к голове. — Талантливая портниха, кроившая себя с трёх лет, никого не оставит равнодушным. Правда, для меня до сих пор осталось загадкой, почему же ты не воспользовалась её даром для себя. Асинис медленно поворачивает голову. Она так близко, что Дарклинг чувствует её неизменную удушливую сладость. Асинис не пользовалась духами, только душистым маслом, что навечно въелось в кожу. Единственная роскошь, что она себе могла позволить в жизни, больше похожей на гонки со смертью. — Я хочу, чтобы она видела каждый твой шаг, — низко, с расстановкой произносит Асинис, тяжело дыша. — Я хочу, чтобы ты помнил о цене, когда видишь её. — Но я больше её не вижу, — продолжает шептать Дарклинг. Асинис отшатывается, вырывая руку. Она вся сейчас так и пышет праведным гневом, жмёт кулаки, чтобы не сжать Дарклингу горло. — Из Жени выйдет прекрасная шпионка. Уверен, ты рассказала ей сказку о короле, что расплатился с жизнью своим сердцем. Асинис везёт Женю в Большой дворец сама, крепко держа её за руку. Злость всё жмёт её в тиски, ей хочется плакать и кричать, что-то разрушить или же создать, губительное, с неисправимыми последствиями. Женя чувствует себя преданной, когда узнаёт правду, но всё же на прощание позволяет Асинис нашептать на ухо тёплое «не забывай, портные работают не только иглами, но и ножницами», положив всегда тёплую ладонь прямо ей на сердце. Вернувшись в Малый дворец, Асинис первым делом врывается в покои Дарклинга. Он ожидал её возвращения у окна, заведя руки за спину. — Надеюсь, всё прошло удачно, — поворот головы выходит снисходительным. Асинис стягивает с себя кафтан и швыряет его на пол, чтобы не стеснял движений. Она шумно втягивает носом воздух, выравнивает сердцебиение и начинает медленно вращать кистью. — Посмотри на меня, — повелительный тон будит в Дарклинге любопытство. Он оборачивается, удивлённо вскидывая бровь и усмехаясь. Асинис продолжает вкручивать кисть в воздух. Дарклинг, меняясь в лице, оттягивает ворот кафтана, чувствуя внезапный жар по телу. — Почему ты так любишь корпориалов? — Асинис медленно обходит стол, с наслаждением наблюдая, как лоб Дарклинга покрывается испариной. — Разве ты не боишься, что однажды они щелчком пальцев остановят твоё сердце? Пальцы Асинис превращаются в коряги, и Дарклинг больно ударяется коленями об пол. — Если не сможешь ты, никто из них не сможет, — цедит он, запрокинув голову. В черноте глаз нет и крупицы страха. Только неуёмная жажда знать, что же будет дальше. — Ты сможешь? В Асинис течёт его кровь, его тьма тенью стоит за её собственной. Она тяжело и шумно дышит, держа руку со скрюченными пальцами наготове. Нужно только сжать — и всё кончится. Всё умрёт, уступая место ничему. Сердце бьётся, одичавшее. Взгляд Дарклинга подстрекает, проверяет её на прочность, провоцирует. Асинис подходит ближе, опускает пальцы другой руки Дарклингу на горло, чтобы послушать пульс. Ему не страшно. Ему спокойно. Значит ли это, что он считает Асинис настолько слабой, неспособной причинить ему боль? — Ты больше не видишь её, — хрипит она, ослабляя пальцы. — Тогда что ты видишь? — Тебя, — отвечает Дарклинг, впечатывая её ладонь в свою шею плотным касанием. У Асинис сжимает горло, и она забывает сделать вдох. Пальцы распрямляются, сердце падает вниз. Асинис наклоняется, прижимаясь своим лбом к лбу Дарклинга, и проникновенно смотрит ему в глаза. Дарклинг целует её в нижнюю губу, поднимается, не отрываясь, и перехватывает её за талию свободной рукой. — Доверься мне, — шепчет он на выдохе, а сердце его так и бьётся в грудной клетке в предвкушении. Асинис думает, Люда из-за этого умерла. Доверилась ему, тому, кто темнее тёмного, чернее, чем чрево самого мира. Асинис целует Дарклинга в ответ. Глупо не верить тому, кто уже течёт в её венах. *** Давид оглядывает дело рук своих, любовно проводя пальцами по рогам. Работа выполнена безупречно, другого от него никто никогда не ждёт. Алина, сидя на полу, прожигает его взглядом, закованная, беспомощная, одинокая, как никогда. Даже свет внутри и тот, кажется, меркнет. В палатку входит Дарклинг, а за ним следом Асинис. Алина никогда не видела их вместе до сегодняшнего дня. — Твой следопыт в порядке, — сообщает Асинис, кивая Ивану за её спиной. — Остальное зависит от тебя, Алина. Дарклинг жестом велит Давиду завершать приготовления, Иван поднимает Алину на ноги. Ей на шею ложится ошейник из оленьих рогов, и она дёргается в отвращении, но Иван за спиной превращается в скалу. Асинис поднимает рукав, и Давид кладёт ей на запястье небольшую ветку рогов, а Дарклинг принимает на ладонь роговой кружок. Алина в ужасе переводит взгляд с Асинис на Дарклинга и обратно. Асинис без труда втягивает в кожу усилитель и начинает глубже дышать. Когда Иван проделывает те же манипуляции с Алиной, её лёгкие слипаются от невозможности вдохнуть. Больно, неприятно, оленья кость врастает ей в ключицу, разделяя чужую силу. — Он использует тебя, как и меня, — произносит Алина, сверкая ненавистью и отвращением. — Это спорный вопрос, Алина, — усмехается Дарклинг бросив взгляд на Асинис. — Это называется альянс, — отвечает Асинис. Давид приступает к работе. Он устраняет разрыв между Алиной и Дарклингом, пока Асинис, подмигнув Ивану, молча наблюдает за этим со стороны. — Получилось? — спрашивает она, и Дарклинг устраивает демонстрацию результата. Алина беснуется, заявляет права на силу, но сделанного не воротить. — Тебе следует быть осторожной со словами, — замечает Асинис, потирая запястье. — Раз отказавшись от силы, ты рискуешь потерять её навсегда. — Я не отказывалась! — В первую нашу встречу ты хотела передать её, — возражает Дарклинг, кивнув. — Это был единственный раз, и это было в прошлом! Теперь... — Теперь всё изменилось. Ты отказалась от силы, буквально послав её к чёрту, — напоминает Асинис, и Алина сжимает зубы. — Когда гриш не принимает силу, тело бунтует. Ведь именно в теле сила рождается, там она и живёт. Если отвергнуть её, она может уничтожить тело, либо угаснуть под его натиском. Асинис подходит ближе, обдавая Алину нестерпимой сладостью. Она уже чувствовала этот запах раньше, но сейчас никак не может вспомнить, где. — Телом нельзя пренебрегать, — таким тоном Асинис учила корпориалов уважению к телам, Иван помнит это по сей день, — сердце, что бьётся в твоей груди, бьётся в сердце следопыта. И потому оно отвергает силу. Ты выбираешь чужое сердце, вместо своего, Алина. Это никогда не заканчивалось хорошо. — Что ты можешь знать о сердцах? Как разбивать их и останавливать? — Это ты ещё ничего не знаешь, Алина. Но, возможно, научишься. Все привыкли делить мир на день и ночь, забывая, что между ними есть сумерки, в которых живёт большинство. Твоего света не будет без моей темноты, как и наоборот. Подумай об этом, пока у тебя ещё есть время, — Дарклинг жестом велит Давиду и Ивану уйти. Алина видит в глазах Асинис сочувствие, и её передёргивает от неприязни. — Сердце хочет того, чего оно хочет, — говорит Асинис напоследок, — и ни один сердцебит не в силах ему приказать. Асинис возвращается в свою спальню и обнаруживает в ней Дарклинга. Он смотрит в сумеречную даль окна, сложив руки за спиной. — Я не видел тебя в зале. Где ты была? — Король занемог. Меня попросили его осмотреть. У бедняги начала разрушаться кровь. — Из-за чего это происходит? — Это происходит всегда, в этом нет ничего плохого. Но бывают случаи... — Какой случай у короля? — Обморожение нижних конечностей. Наверное, всему виной недавняя охота. Я предупреждала его, зима в этом году холодная. — Его можно вылечить? — Можно. Но, как оказалось, Жене больше нравится резать, чем шить. — Я велел пошить ей красный кафтан, — Дарклинг наконец оборачивается. Асинис надеялась, болезнь короля его обрадует, но на лице нет даже намёка на удовлетворение. — Это стоило сделать давно. Почему ты здесь? Тебя разве не ждёт заклинательница? — Она сбежала, — Дарклинг сжимает кулак, а зубы вот-вот раскрошатся. Асинис подходит ближе, забирая его каменное лицо в свои ладони. — Я видела её взгляд на представлении. Она не могла так быстро изменить своё мнение. — Кто-то ей помог, — Дарклинг убирает руки Асинис и обходит её, устраиваясь за спиной. Его руки обвивают ей живот, а голова находит приют на плече. — Пошлём на поиски моих корпориалов. Я расскажу им, как бьётся её сердце, — Асинис отбивает сердечный ритм Алины у Дарклинга на руке. — Он должен быть быстрее. — Конечно, она ведь очарована тобой, — Асинис усмехается. — Каждый когда-нибудь бывает очарован темнотой, пока не узнает её. — Почему твоё бьётся ровно? — Дарклинг утыкается носом в шею Асинис, отогнув ворот кафтана, чтобы чувствовать её кожу. Проведший столько лет в голоде по прикосновениям, он всё ещё жаждет их. — Темнота меня больше не очаровывает. — Ты лжёшь, — Дарклинг жмёт её ближе к себе, с шумом вдыхая её сладость, растирая кожу кончиком носа. В животе у Асинис раскручивается огненная лента, когда пальцы Дарлинга сжимают кафтан у неё под грудью. — Ты всё знаешь про темноту, но ничего про сердце, — Асинис запускает пальцы в его волосы и касанием вынуждает посмотреть себе в глаза, — когда твоё сердце бьётся так, что готово сломать грудную клетку, это плохой знак. Сердце говорит тебе, что ты в опасности. Дарклинг пробует губами её пульс в сонной артерии. Асинис откидывает голову назад, прикрывая глаза. — В темноте нет ничего безопасного, — возражает Дарклинг, губами следуя по руслу вены. — Ничего, — отзывается Асинис и тянется к нему за поцелуем. — Успокой меня, — просит Дарклинг после. Асинис подносит ладонь к его сердцу. — Не так. Асинис ведёт его в постель, усаживается у изголовья, прижимаясь к спинке. Дарклинг кладёт ей голову на грудь, подставляя висок под пылающие губы. Её рука ложится ему на грудь, а вторая гладит волосы. Голос идёт из груди, гипнотический, мелодичный, дурманный. — Тише спи, мой милый странник, твой покой в моей груди. Дарклинг закрывает глаза. Его сердце бьётся спокойно и ровно, пока темнота из тела поглощает спальню Асинис. В темноте нет ничего безопасного, но даже темнота может кровоточить. *** На скифе многолюдно и солнечно. Алина всё дёргает верёвку, но тщетно. Она пленница собственных сил, и вряд ли это когда-то изменится. В Каньоне холодно и тихо. Это та тревожная тишина, что заставляет обращаться в слух в страхе и вправду услышать. Дарклинг обводит собравшихся на скифе взглядом и кивает Асинис, спрятавшейся в тенях. У Алины холодеет в желудке. Она так и не разгадала, зачем Дарклинг разделил усилитель не только с ней, но и со своей корпориалкой. Алина наконец поняла, как Дарлинг не любит делить ни силу, ни власть. Иван протискивает между делегатами из разных стран пленённого Мала. Алина дёргается ему навстречу, но толстое кольцо гремит безжалостный отказ. Скиф останавливается. Дарклинг велит Ивану бросить Мала за борт. Делегаты встревоженно переглядываются, Алина кричит, что есть сил. Темнота наполняется скрежетом волькр. Мал больно ударяется о землю, Алина на волне чувств выпускает огромный шар света, чтобы защитить его. Однако Мал остаётся в темноте. Вместо него свет ловит Асинис, и пьёт его руками, пока Алине хватает сил его выпускать. Она ошарашенно смотрит, как её свет разгорается в чужих ладонях, и это совсем не ладони Дарклинга, как можно было ожидать. Алина падает на колени, больно ударяясь об палубу. Оленьи рога под кожей начинают медленно рассыпаться, пока совсем не исчезнут. Палубу заполняют тревожные голоса, волькры летят за добычей. Асинис выпускает из рук купол света, накрывая им и Мала за бортом. — Я не понимаю, — шепчет Алина, когда свет из ладоней больше не сочится. Дарклинг присаживается рядом, заглядывая ей в лицо. — Это научит тебя бояться своих желаний, Алина, — произносит он и поднимается с обращением к делегатам. — А это научит ваши страны терпимости к гришам. Дарклинг взмахом рук раздвигает Каньон, и темнота, оживая, течёт вширь. Асинис держит скиф под защитой света и с блестящими глазами наблюдает за его работой. Наконец-то они сделали то, что так давно планировали. Наконец-то Дарклинг выполнил своё обещание. Асинис замедляет пульс перепуганным делегатам, и они погружаются в сон, с грохотом валясь на палубу. — Ты обещал уничтожить Каньон, — шепчет Алина звеняще от боли. — Моё первое обещание было другим, — отвечает Дарклинг, довольный собой. — Как ты забрала мою силу? — Алина не может смотреть ни на Дарклинга, ни на Асинис, но делает над собой усилие и поднимает голову. — Я взяла твою кровь, — просто отвечает Асинис, пожав плечами, — подобное к подобному, помнишь? Твоё тело отторгало силу, а моё тело всегда знало, что носит внутри. Твоя сила искала новый сосуд, а в моём теле уже текла твоя кровь, которую она помнила. — Ты мог заставить её отдать силу тебе, — замечает Алина, не глядя на Дарклинга. — У каждого тела своя вместимость, — отвечает Дарклинг снисходительно, — мне не удержать в себе темноту, скверну и свет одновременно. — И что вы теперь сделаете со мной? С Малом? Асинис кивает Ивану, и тот медленно успокаивает Алине сердце. Асинис подхватывает её, усаживаясь рядом. Она держит фокус внимания на куполе, одной рукой касаясь Алининого лба. — Тебе приснится прекрасный сон. Луг, где ты найдёшь свой истинный север, — убаюкивающе шепчет Асинис. Алина делает глубокий вдох, и наконец понимает, где она слышала этот запах. Так часто пах Дарклинг. Так пах дурман. Ана Куя называла его одурь-травой и каждое лето велела выкашивать кусты за приютом, но тщетно. Асинис продолжает гладить её по волосам, и последним, что видит Алина перед тем, как провалиться в глубокий сон, становятся вышитые на красном кафтане мелкие синие незабудки. Дарклинг помогает Асинис подняться и прижимает к себе. — Мы дома, — шепчет он ей в висок. Асинис облегчённо кивает, укладывая голову Александру на грудь. Они наконец дома. Они наконец в темноте.