Джушиматсу в своих тренировках всегда заходил далеко. Во всех смыслах. Он отрабатывал подачи до боли в мышцах и до наступления сумерек. Он искал идеальную тренировочную площадку везде, где его сердце или чуждый голос в голове сказал бы «вот здесь!». В ином случае он бежал прочь, волоча по земле бейсбольную биту.
В этом стремлении найти «идеальное место» Джушиматсу, кажется, обошёл весь город и его окрестности. Он тренировался на заброшенных стройплощадках и бегал от бездомных собак и полицейских патрулей. Он тренировался на берегу моря и потом сушил на камнях мокрые солёные кеды и носки, ходил холодными босыми ногами по влажному липкому песку, давал волнам облизывать свои ноги и морщился. Он случайно тренировался среди юниоров своего города, но его заметили и прогнали с площадки. Он тренировался везде, где считал нужным, и не приходил на одно и то же место дважды. Джушиматсу не объяснял себе эту тягу к смене мест и не считал это чем-то необычным. Это было в порядке вещей.
Матсуно позволял себе прийти на «старое» место только в сопровождении кого-то. Если рядом с ним был Тотти, Караматсу или Ичиматсу, который всегда почему-то вполне охотно давал привязать себя к бейсбольной бите. И это он тоже себе не объяснял. Потому что это было в порядке вещей.
Майское утро выдалось жарким и влажным, погода была переменчива: вместе с дождевыми облаками приходили холодные ветра и наэлектризованный воздух, в котором витал запах сырости и прибитой к земле пыли; вместе с солнцем приходил липкий противный зной, хотелось скинуть одежду. Погода менялась каждые семь минут, и Джушиматсу игнорировал её, как и она его. Обоим ни холодно ни жарко.
Локации менялись быстро и хаотично: двор дома, торговые ряды, городской парк, улицы с модными кафе и ресторанами, окраины со спальными районами и типовыми многоэтажками, среди которых можно было заблудиться. Но он никогда не терял дорогу и в любой момент мог вернуться домой. После спальных районов — немного пустынные автострады. Джушиматсу перемахнул через отбойник и пошёл через куцые поля к лесу. Жидкий лес густел, заволакивал небо листвой и ветками, солнце слабо пробивалось через листья. Укромное, уютное место, но слишком тёмное и неширокое — везде деревья, света мало. Не увидеть, когда бить по мячу. Он шёл дальше.
После леса — знакомые поля подсолнуха. Но цветков ещё нет, вместо них лишь мелкие, только недавно взошедшие посевы. Джушиматсу аккуратно шёл между посевов, стараясь не зацепить ростки. Это поле огромное, где-то в углу, если до него дойти, стоял деревянный домик, кажется, заброшенный. Неинтересно. Поле подсолнухов огромное, но сейчас такое безжизненное, что дойдя до его середины, Джушиматсу увидел вдалеке цветущий холм. Он никогда этот холм не видел.
«Идеальное место! Идеальное место! Идеальное место!», — к собственному мысленному воплю примешивался слабый чуждый. Раз слабый, то его не слышно, а раз его не слышно, то он и не существует вовсе.
Матсуно забыл про нежные посевы подсолнуха и побежал к холму, взрыхляя землю битой.
Холм всё ближе, ближе... Его остановил запах. Запах маминой сладковато-горькой косметической пудры, дерева и травы. Запах пробрался в лёгкие, остался в них и пошёл вместе с кислородом по венам. Дурманило не хуже нескольких банок пива. Джушиматсу похлопал глазами — перед ним крутой холм, поросший белыми и голубыми фиалками. Он не был селён в цветах, но знал фиалки, потому что мать их выращивала на подоконниках.
Холм крутой, просто так не взобраться. Но он взобрался. Холм не такой уж и крутой. С него прекрасный вид на уже пожухлую траву. Когда только успела? Ведь только май.
Фиалки везде, они буквально вместо травы. Джушиматсу чувствовал их мягкость над своими ногами, топтался, примерялся к позициям, крутил в руках биту, хватал её поудобнее. Идеальное место, где можно было отрабатывать удары, даже пусть и без мяча — он улетит далеко-далеко, потом ведь не найти. Лучше без него.
Идеальное место, идеальная позиция, идеальное время, идеальная тишина, идеальная погода. Писклявое жужжание мухи. Писк-плач сначала у правого уха, потом у левого, снова у правого, снова у левого. Странная жёлтоватая мушка замелькала перед глазами. Одна мушка, вторая, третья... пятая. Джушиматсу прищурился и увидел, что эти мушки странно были похожи на него, они были в его жёлтой худи и жёлтых тапочках, они улыбались, мелькали у него перед глазами и надоедливо пищали. Они ему мешали.
Матсуно зажмурился, замахнулся и ударил битой. Удар пустой, бита свистнула и не встретилась ни с чем, кроме воздуха. Он распахнул глаза. Фиалковые мушки, отчего-то похожие на него, всё крутились рядом, улыбались и множились, множились, множились... Ох, проклятый запах фиалок! Он пропитал собой все лёгкие Джушиматсу, замариновал их и отравил всю кровь, теперь в его жилах струилась галлюциногенная бутафорная красная жидкость. Ой, ой, ой.
Джушиматсу помотал головой и ладонью схватил одну мушку, сгрёб её, сжал сильнее пальцами. Раздавить, убить, испугать других.
В глазах потемнело, вдруг — яркое пятно света, чёткость мира упала до астигматического уровня. Кости заломило, почудилось, что одежда намокла у воротника, у локтей и манжет. Приступ рвоты, огненный, болезненный. Сдержался, проглотил. Протрезвел.
В воздухе зазвенел писк фиалковых мушек, жутко похожих на Джушиматсу. Он видел, как они плакали и утирали слёзы длинными рукавами желтой худи. Он слышал, как мушковый писк и плач складывались в удивительно стройные слова:
Ты говорил, что “вернись-трава”
Звучит так печально… Еще печальней
Фиалки на могильном холме.
Ах, так этот крутой холм странной формы ни что иное, как кофун? Так вот почему тут стояла урна с прахом. Всё становилось ещё непонятнее.
Он смотрел на раздавленного себя в своей ладони, на свои маленькие переломанные руки и ноги, на кровь, капающую на пальцы. Вокруг назойливое пискливое жужжание таких же фиалковых мушек-Джушиматсу. Их писк напоминал плачь, невыносимый детский плач или крик котёнка. Они роились у биты, улепленной разбитыми, изломанными, кровоточащимм и пищащими крылатыми Джушиматсу. Он всё пищали и пищали, липли к бите и кидались в лицо.
Раздражающе-страшные. Невыносимо громкие. Их тонкие крылышки резали воздух со свистом. Матсуно зажмурился и с яростным криком замахал битой, почти швырял её на землю. Фиалки мялись, прибивались к земле, окрашиваясь в красно-коричневый.
С каждым ударом биты Джушиматсу чувствовал, как каждый его сустав дробился, впивался в мышцы и кожу, сухожилия будто бы рвались. Он стиснул зубы. Он чувствовал привкус крови во рту, но продолжал размахивать битой, хотя в ушах стоял режущий писк фиалковых «мушек», а перед глазами — красноватое марево и лучи солнца выжигали зрачок. Он победит, он победит этих проклятых мух, которые ему мешают...
Удар. В голове вдруг пустота, ни звуков, ни запахов, только картинка без красноватого марева. Небо чистое, голубое, с редкими разодранными облачками. А цветочный холм такой мягкий. И севшая на нос фиалковая мушка, у которой сощурены глаза и рот разинут в радостной улыбке, не такая уж теперь и противная. Тело ломит. Тело болит. Веки тяжёлые. Снова красное марево, а у маленькой-маленькой фиалковой мушке в руках — маленькая бита, заляпанная кровью и, кажется, чьими-то останками. У маленькой-маленькой фиалковой мушки злобный, острый оскал. Она замахивается для удара.
Джушиматсу закрыл глаза раньше, чтобы чувствовать мягкость фиалкового холма чуть лучше.
