***
— Давай, прыгай, — Кэйа испуганно озирался. В любой момент кто-нибудь из работников мог проснуться, полюбоваться на полную луну и ненароком увидеть, как два молодых господина выпрыгивают из окна второго этажа с самым заговорщическим видом. Дилюк мешкал и чем-то шуршал. — Ну?! — Кэйа нетерпеливо притопнул на месте. Наконец из окна высунулась красноволосая макушка друга. Дилюк кинул ему в руки свёрток и выскочил сам, ловко приземлившись на ноги. — Это наш продовольственный запас, — самодовольно сообщил он на изумлённый взгляд Кэйи, — Я последние три дня собирал. Тут около десятка оладий, несколько шашлыков и даже стейк есть. — А пить? — Кэйа с сомнением повертел в руках мешок и закинул его на плечо. — Найдём ручей в лесу, — отмахнулся Дилюк и направился на север. Кэйа поспешил за ним. Незаконную ночную вылазку они планировали давно. Примерно с того момента, когда мастер Крепус запретил покидать пределы винодельни после отбоя, предупредив, что в последнее время на дорогах резко возросло количество монстров. Разумеется, ни Дилюк, ни Кэйа ему не поверили. Отец просто волновался и хотел держать их под контролем. А погулять под звёздным небом после запрета так хотелось, что перехватывало дыхание. Дилюку и Кэйе не нужны были оправдания или причины для того, чтобы вытворять глупости. Они подошли к полуразрушенной арке, увитой ядовитым плющом, и только Дилюк собирался срезать колючие растения кухонным ножом, раздался дикий устрашающий вой и скрежет дерева по камню. Кэйа среагировал первым: вцепился в руку друга и покатился по земле, уходя из-под удара. Митачурл с щитом пронёсся мимо, едва не задев мальчишек. В лицо им ударила волна песка и грязи, на миг лишив зрения. — Люк, надо бежать, — Кэйа привстал на локтях. Митачурл остановился и озирался, выискивая куда-то подевавшихся людишек. — Хиличурлы не охотятся одни, — вопреки стараниям голос Дилюка всё же дрогнул. Он был готов к сражению с волками, а не с трёхметровым чудовищем! — Если мы побежим, нас заметят остальные. Надо спрятаться. — Куда?! — Кэйа не отрывал взгляд от монстра. Тот наконец нашёл их и теперь приближался, готовый снова атаковать. — А вон туда! — Дилюк резво вскочил на ноги, рывком поднял Кэйю и ринулся в почти незаметную щель между скалами. Туда такой здоровый гад точно не пролезет! Они успели как раз вовремя — митачурл замахнулся щитом, но вновь промазал. Мальчишки втиснулись между камней и испуганно замерли, едва дыша. А если чудовищу хватит сил разломать каменную глыбу? Монстр действительно попытался разбить скалу, но у него ничего не вышло. От каждого удара щита о камень Кэйа содрогался и теснее льнул к Дилюку. Утробный рёв митачурла его безумно пугал — в нём чудилось столько боли и ненависти, что дрожали пальцы. Кэйе казалось, если он подумает об этом вое усерднее, он наверняка что-то вспомнит — что-то безумно важное и горькое. Вспомнит и тронется рассудком. — Не бойся, — голос Дилюка звенел от напряжения, — Он наверняка сейчас уйдёт. Слышишь, как возмущается? — Он не возмущается. Он зовёт на помощь. Звериному вою митачурла вторило ещё несколько утробных голосов, и Кэйа понял, что дело плохо. Дилюк напрягся, отстранил его от себя и заглянул в широко раскрытый глаз: — Кэйа, послушай меня. У меня есть план, как спастись. Ты слышишь? Кэйа кивнул. — Сейчас я выбегу отсюда и отвлеку их, а ты беги на винокурню и позови кого-нибудь из взрослых. — Спятил? Да они тебя пятнадцать раз растерзают прежде, чем я до винодельни добегу! — Послушай меня! — рявкнул Дилюк и грубо встряхнул за плечи, — Я отвлекаю их, а ты бежишь. Я сильный и быстрый, я успею где-нибудь спрятаться! Твоё дело привести помощь. Ты понял? Скала снова затряслась от ударов. На этот раз по камню бил митачурл с топором, и его попытки оказались гораздо действеннее: стены убежища начали трескаться и осыпаться. Отсюда надо выбираться. Кэйа посмотрел в наполненные решимостью глаза Дилюка, коротко кивнул, дождался облегчённого вздоха и боднул друга головой в солнечное сплетение. Дилюк охнул, отшатнулся к стене, насколько позволяло тесное пространство, и часто захватал ртом воздух. А Кэйа, даже не взглянув на него, вылетел из убежища. От страха подкашивались ноги, и он понятия не имел, как ему удалось так разогнаться — он за секунду пробежал мимо толпы монстров и ринулся в другую сторону от винокурни. Сзади раздалось торжествующее нестройное завывание, скрежет щита по земле, радостные вопли шамачурлов, и Кэйа позволил себе слабость: он быстро оглянулся и испытал дикий восторг. Вся толпа чудовищ гналась за ним, оставив в покое их укрытие. К горлу подкатил ужас, но Кэйа не позволил ему посеять сомнения. Надо увести монстров как можно дальше. И только Кэйа определился с путём отступления, как тут же вскрикнул от боли и упал на землю. Он подтянул колени к животу в попытке уменьшить боль и поднёс к глазу окровавленную руку. Но ведь впереди ничего не было, он был готов поклясться!.. Кэйа вскинулся и понял, в чём дело: прямо перед ним по земле протянулось переплетение толстых ветвей с длинными колючками, на некоторых из которых теперь виднелась кровь. Кэйа спешно поднялся на ноги. Дендро шамачурл. Час от часу не легче. Если от обычных монстров ещё был шанс сбежать и спрятаться, то теперь он стремился к нулю. Взбудораженный рёв раздался совсем рядом, Кэйа обернулся и едва успел пригнуться, пропуская топор митачурла над головой. Остальные монстры уже были неподалёку, воинственно размахивая оружием. Кэйа, хромая и запинаясь, бросился вправо, но прямо у его ног разорвался огненный слайм. Ударной волной его отбросило спиной к стене из колючек. Боли от удара Кэйа уже не почувствовал. Он успел только поднять взгляд на митачурла и увидел, как на его голову опускается топор. Ему стоило зажмуриться или попытаться увернуться, но всё, что он смог сделать, это сидеть и смотреть в глаза своей смерти. «Может, оно и к лучшему», — мелькнула подлая мысль, и Кэйа вдруг испытал дикое облегчение. Он умрёт, защищая друга. Есть ли гибель более достойная для такого как он? Он о большем и мечтать никогда не смел. Губы тронула радостная улыбка. Кэйа потянулся навстречу смерти, и в воздух взвился алый феникс. Топор вонзился в стену из ветвей совсем рядом от головы Кэйи. Митачурл горестно взвыл от боли, в нос ударила отвратительная вонь палёной шерсти, и огромная туша рухнула на землю. Кэйа закричал. Феникс пронёсся над ним, едва задевая перьями, и внутренности скрутило первозданным ужасом. Так сильно он не боялся даже смерти. Перед глазами замелькали тошнотворные картины: тлеющие трупы, погребенные под пеплом дома, оплавленные улицы, и пламя везде, повсюду, оно раскалённым воздухом жжёт лёгкие и выедает глаза. Хочется пить, а ещё хочется исчезнуть, потому что очень больно и страшно, и кожа горит от ожогов, а родные глаза напротив наполнены ненавистью и злобой. Кэйа закрылся руками и зажмурился, мечтая, чтобы монстрам хватило ума прикончить его немедленно, но вместо этого его за запястья обхватили тёплые пальцы и заставили отнять ладони от лица. Дилюк с покрасневшими глазами обеспокоенно вглядывался в его лицо, касался щёк и скул и что-то говорил трясущимися губами. Кэйа напряг слух и различил: — Кай, ты в порядке? Ответь, пожалуйста, я тебя не поранил? — ласковое домашнее прозвище привело в чувство. — Ты? Поранил? — хрипло переспросил Кэйа, и Дилюк пришёл в восторг: — Ты в порядке! Представляешь, я их всех убил! Вообще всех! Я побежал за тобой, увидел, как на тебя нападают, а потом что-то произошло, полетел феникс, а потом… смотри! Кэйа осоловело моргнул и перевёл взгляд на протягиваемую Дилюком вещь. — Глаз Бога? — неверяще спросил он. Друг радостно закивал. Его всего била нервная дрожь, по лицу было непонятно: то ли он до визга рад, то ли сам в ужасе от того, что вытворил. — Десять лет! Мне всего десять лет, Кэйа! Ты представляешь, как обрадуется отец, когда узнает?! Это просто невероят… что с тобой? — Огонь, — пробормотал Кэйа и отполз ещё дальше. Голова раскалывалась, вонь горелого мяса вызывала тошноту, в ушах раздавались вопли погибающих в агонии людей, а в мыслях крутилось всего четыре слова: «Каэнри’ах была наказана огнём». Очищающее пламя убрало из этого мира грязных и нечестивых монстров, от которых отвернулись боги, повергло целую страну в хаос и мучения, отняло у Кэйи всё: детство, семью, будущее. Да он даже к камину лишний раз не приближался, лишь бы не вспоминать! И вдруг Дилюк создаёт огромную огненную птицу, которая как и то пламя сожгла всё на своём пути и чуть не прихватила с собой самого Кэйю. Дилюк теперь всегда так сможет? А если он когда-нибудь уничтожит его своим огнём? А он ведь уничтожит, по-любому уничтожит, тут не может быть других вариантов, пламя уничтожает всё, а никчёмных и лживых людей в первую очередь… — Кэйа, Кэйа, да что с тобой такое! — Дилюк обхватил его лицо ладонями и замер, увидев плещущийся в глазу ужас, — Ты что, испугался? Кэйа, ты что, да я бы никогда не причинил тебе вред! Это было случайностью. Я скоро научусь пользоваться глазом Бога, и тогда буду защищать тебя. То, что случилось сегодня, это моя вина, я не должен был вести тебя сюда, мы чуть не погибли. Но теперь я стану гораздо сильнее. — Огонь не сможет ничего защитить, — помотал головой Кэйа, но ему было далеко до упрямства Дилюка: — Нет, сможет. — Не сможет! — Не-а, сможет. — Ты просто не видел, что может натворить огонь! Он разрушает всё, чего касается! — Тогда я буду разрушать всё, что тебе угрожает. Кэйа замолк и потёр слезящиеся глаза. Неожиданно стало чуть легче дышать, будто ветер разогнал запах горелой плоти. — Пойдём домой, — примирительно сказал он. — Пойдём. Тебе нужно обработать раны. А мне — рассказать отцу, — в голосе Дилюка зазвучала гордость. — Он не обрадуется, — со вздохом остудил его пыл Кэйа, опираясь на плечо друга, чтобы встать, — Только за глаз Бога похвалит. А за всё остальное запрёт нас дома на месяц. — Запрёт, — легко согласился Дилюк. По его тону было понятно — отец может делать что угодно, радости от получения глаза Бога это не убавит. Да и не так страшен гнев мастера Крепуса. Гораздо более боязно идти с повинной к Аделинде. Она не отец, она их самоуправство терпеть не станет. Посадит на овощную диету и не смилуется до тех пор, пока Дилюк и Кэйа не докажут, что они всё поняли и больше так не будут. И даже мастер Крепус не сможет повлиять на её решение.***
Закаты на винодельне были чудо как хороши. Лучи солнца игрались в воде, бросали на траву блики и выкрашивали плантацию в розовый и оранжевый цвета. От летней жары потели ладони и лицо, ленивый ветер разносил по округе свежескошенную и ещё не убранную траву, терпкий запах винограда и весёлый хохот. Аделинда вышла из винокурни через чёрный вход и недовольно цокнула. Ну конечно, чего ещё ожидать от молодёжи. Дилюк и Кэйа, полуголые и раскрасневшиеся, стояли друг напротив друга, скрестив мечи. На лицах обоих играли улыбки, в быстрых выпадах не было никакого желания бороться, только искреннее веселье, но столпившимся вокруг новеньким горничным и не нужна была серьёзная схватка. Девчонкам достаточно было стекающего по подтянутым телам пота, убранных в хвосты волос и плавной текучести движений. — О, Барбатос, дай мне сил, — пробормотала Аделинда и сурово постучала по ближайшей бочке, — Прошу прощения, господа и дамы! Мы сегодня планируем вернуться к работе? Горничным было достаточно одного её взгляда — их тут же как ветром сдуло, только одна из особо шустрых успела заправить Дилюку за ухо лилию калла. — Аделинда, ну зачем? — притворно возмутился Кэйа и сел прямо на землю. Главная горничная быстро оценила внешний вид молодых господ и пришла к выводу, что ругать их смысла нет. Они в этих грязных штанах сегодня весь день по округе ползали, толку теперь-то панику разводить? — Отвлекаете моих подчинённых от работы, — проворчала Аделинда, изо всех сил стараясь скрыть улыбку. — Они сами к нам пришли, — Дилюк хитро сверкнул глазами, присел рядом с Кэйей на корточки, вынул цветок из волос и попытался вдеть его между локонов брата. Кэйа захихикал, отпихивая его руки, и упрямо завертел головой. Дилюк тоже не желал сдаваться — повалил его на землю, оседлал бёдра и обхватил руками, чтобы шанса вырваться уж точно не было. — Ты потный! Люк, пусти, это отвратительно! — в голосе, однако, никакого недовольства, только плохо скрываемый смех. — Ты тоже потный, я ведь не жалуюсь, — пропыхтел Дилюк, заканчивая своё чёрное дело и отодвигаясь, чтобы полюбоваться. Кэйа лежал под ним, выпавшие из хвоста синие волосы разметались по песку, в глазу весело сверкала звёздочка, тонкие губы подрагивали в улыбке, и так сильно вдруг захотелось потрогать точёные скулы, что Дилюк не сдержался. Он очертил пальцами контур смуглого лица и едва уловимо вздрогнул, когда поверх его пальцев легла рука Кэйи. Взгляд синего глаза из насмешливого превратился в зачарованный и глубокий. Дилюк любил сравнивать глаз Кэйи с тем драгоценным камнем, который с гордостью показывал ему отец, — вроде бы он назывался полуночным нефритом. Такой же сияющий, загадочный и манящий. Аделинда деликатно кашлянула в кулак, и молодые господа спешно откатились друг от друга в разные стороны. — Жарко тут что-то, — пробормотал Кэйа, обмахиваясь ладонью. Дилюк согласно замычал, подымаясь на ноги. — На кухне остался виноградный сок, — невозмутимо сообщила Аделинда, — Холодный, как раз под погоду. Пойдёмте. Я вам налью, а вы мне расскажете, как вам живётся в Мондштадте. На алеющих лицах снова появились радостные улыбки, и парни со всех ног рванули на кухню. С тех пор, как они бывали на винодельне, прошло уже несколько месяцев. Сначала они тренировались для вступления в Ордо Фавониус, потом приучались к новой среде, а затем влились — привыкли и к заданиям, и к приключениям, завели себе приятелей и о доме если и вспоминали, то ненадолго, только перед отбоем. Аделинда всё прекрасно понимала. Молодость, в крови бушует страсть, на уме только подвиги и сражения, куда уж тут думать о скуке и умиротворении, которые ждут на винодельне? Аделинда запретила Кэйе и Дилюку врываться на кухню. Вместо этого велела накинуть рубахи, идти в обеденный зал и ждать, пока она сама всё принесёт. Когда главная горничная вернулась с подносом, заставленным напитками и закусками, помещение уже стояло на ушах: Кэйа ползал по полу и кого-то пародировал, а Дилюк зажимал себе рот, давился хохотом и стучал кулаком по столу. — Да вы хоть пару минут спокойно себя вести можете? — вздохнула Аделинда и поставила поднос на стол. Кэйа подполз к ней и обхватил руками за колени: — Нет! — Не-а, — поддержал его Дилюк, уткнувшись лбом ей в бок, — А отец когда приедет? — Часа через два уже должен быть здесь. Так, всё, отпустите меня, дайте сесть. Пейте и рассказывайте, что у вас нового. — Кэйа перестал бояться огня! — гордо заявил Дилюк, — Я его приучил. Смотри! На мозолистой ладони заплясало пламя, и Кэйа тут же потянул к нему руки. Аделинда только хотела прикрикнуть, что он обожжётся, как огонь исчез, а смуглые пальцы оказались в плену — Дилюк обхватил их обеими руками и дёрнул на себя. Кэйа с возмущённым воплем влетел в него всем телом, стул пошатнулся и упал на пол. — Барбатос, за что мне это, — Аделинда положила руку на лоб, но из-под стола раздался дружный смех, и уголки губ сами дрогнули в улыбке, — Выползайте, хватит дурачиться. Вы и так грязные, теперь ещё и на полу валяетесь. — Он первый начал! — устало обвинил Кэйа. — Неправда, — в тон ему ответил Дилюк. Они поднялись и вновь набросились на напитки и закуски, наперебой рассказывая о том, что с ними происходило последние месяцы. И про то, как было страшно, что им не удастся стать рыцарями, и как было интересно выполнять первое задание, что они встретили очень крутую и умную девчонку, её зовут Джинн, а грибные шашлычки в Мондштадте до чего вкусные — за одну порцию можно с толпой хиличурлов сразиться. А ещё Дилюку сказали, что он имеет большой потенциал дослужиться до высокого чина, а Кэйа спас ему на одном из заданий жизнь, прикрыв спину… Аделинда внимательно слушала, подперев голову кулаком, рассматривала счастливые чумазые лица и думала, что надо будет запретить горничным подниматься сегодня на второй этаж. Ещё не хватало, чтобы кто-нибудь увидел, как Дилюк будет сидеть на полу и тихо напевать, положив голову Кэйе на колени, а тот — перебирать алые пряди, любоваться растекающимся по пальцам огнём и чувствовать себя — наконец-то — в безопасности. Что так всё и будет, Аделинда почему-то ничуть не сомневалась.***
Удар последовал быстрее, чем Кэйа ожидал. Он врезался затылком в стену, но даже вскрикнуть не посмел, только съехал спиной по стене на пол. Дилюк возвышался над ним, и воздух вокруг тяжелел от жара. Кэйа смотрел на перекошенное ненавистью лицо с болезненным упоением, считывал каждую эмоцию, запоминал всё: и горечь, и разочарование, и дикую, неконтролируемую злость. Кэйе казалось, что он тронулся рассудком. Алые волосы, разметавшиеся по широким плечам, виделись живым огнём, а глаза — раскалёнными докрасна углями. И не было больше ничего — ни мрамора кожи, ни мягких прикосновений. Руки, которыми его клялись защищать, вцепились в ворот его рубахи и потянули наверх. — Повтори, — в голосе растерянности больше чем гнева, но Кэйа слишком хорошо знал Дилюка, чтобы обольщаться. Брат просто не до конца всё понял. Горячий воздух не позволял нормально дышать. Или это из-за обжигающих рук на шее? Губы тронула безнадёжная улыбка, но прежде чем Кэйа успел хоть что-то сказать, его снова впечатали в стену. Плечи опалило, по помещению пополз запах горящей ткани… и кожи. «Он убьёт меня», — пронеслась в голове до смешного простая мысль, и Кэйа зажмурился. Он ведь так и знал — пламя очистит мир от грязи и мусора, выжжет порок и избавится от монстров. Но ведь Дилюк обещал его защищать. Дилюк клялся, что его стихия никогда не причинит Кэйе вред. Только вот это был тот Дилюк — со смеющимся взглядом и уверенностью в каждом движении, тот, родной и близкий, гладил его по волосам и говорил, что огонь будет служить им обоим. И говорил он это другому Кэйе — боевому товарищу, другу, брату, самому близкому человеку на свете. А сейчас перед ним стоял недостойный жизни предатель. — Мастер Дилюк! — Аделинда, отойди! — рявкнул Дилюк, не отрывая взгляд от лица Кэйи. — Да, дорогая Аделинда, вам лучше не подходить, — еле слышно прошептал Кэйа. Улыбка дрожала и трескалась, ожоги расползались по телу, он готов был кричать от боли, но гораздо мучительнее было видеть, как из любимых глаз исчезает растерянность, оставляя только ярость. — Вы с ума посходили! — Аделинда стояла у дверей и не могла пошевелиться от ужаса, — Вы, двое! Успокойтесь! Давайте поговорим! Дилюк отпустил его и сделал несколько шагов назад, не отрывая взгляд. Кэйа, пошатываясь, встал и оправил подпаленный сюртук. — Слава Барбатосу, — прошептала Аделинда, вытерла с лица пот и подавила нервный смешок, — Мне на секунду показалось, что вы убьёте Кэйю. Послышался звон металла: из ножен достали мечи. Аделинда издала невнятный хрип и закашлялась от хлынувшего в лёгкие жара. Одновременный выпад — и клинки ударились друг о друга, высекая искру. Пылающий феникс взвился под потолок, и отчаянный крик Аделинды потонул в гуле пламени. Каэнри’ах была наказана огнём. Есть ли что-то неправильное в том, что и её последняя надежда исчезнет в нём же? На что Кэйа вообще рассчитывал? На что он надеялся? Неужели думал, что Дилюк после всего, что произошло, обнимет его как в детстве и скажет, что всё хорошо? Что он понимает, что он не осуждает за многолетнюю ложь, что они вместе что-нибудь придумают, ведь теперь у них нет никого ближе друг друга? Кэйа никогда бы себе не признался, что шёл к Дилюку именно с глупой и нелепой надеждой на то, что его поймут. Только вот понимать нечего. Кэйа — лжец, шпион и предатель, он последняя эгоистичная сволочь, и Дилюк поступил совершенно верно — такие люди как он не заслуживают жизни. Перед глазами стояли давние воспоминания: обугленные трупы, трескающаяся от жары кожа, расползающиеся по всему телу волдыри и агония, бесконечный хоровод боли и жалкой ненависти. Ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни встать на ноги — можно только лежать и скулить, как побитое животное, маленький одинокий монстр, у которого никогда не будет ничего хорошего и радостного, потому что не заслужил. А спёкшиеся глаза у мертвецов почти такие же, как у феникса — равнодушные и жестокие. И Кэйа впервые со смерти отца дал выход эмоциям — он закричал. Языки пламени гладили кожу почти ласково, жарко охватывали запястья, совсем как длинные мозолистые пальцы когда-то давно — тепло и ободряюще, так, как не будет больше никогда. Так, как никогда и не должно было быть, если говорить совсем уж честно. Кэйа очнулся спустя несколько мгновений. Дилюк замер посреди комнаты, пепел от сгоревших штор оседал на красных волосах. Кэйа перевёл ошарашенный взгляд на руку и совершенно дико уставился на зажатый в кулаке Глаз Бога. Мелькнула тень — Аделинда наконец пришла в себя и кинулась к Дилюку. Она обхватила его за плечи и заглянула в лицо: — Мастер Дилюк, пожалуйста, хватит! Дилюк не обратил никакого внимания ни на неё, ни на сверкающий ледяной Глаз Бога. Смотрел он только на Кэйю. И во взгляде его не было даже ненависти. Уж лучше бы Дилюк его убил. Надо улыбнуться. Если улыбнуться — станет легче. В ту ночь Кэйа покинул особняк навсегда и уже не видел и не слышал, как Дилюк, захлёбываясь слезами, выл и разбивал кулаки о стены. Аделинда, маленькая, хрупкая и отважная, хватала его за руки, обнимала и умоляла прекратить. Дилюк успокоился только к середине ночи и забылся тревожным сном, уткнувшись в тёплое плечо. Аделинда гладила его по спутанным волосам и дрожащим голосом напевала колыбельные из детства, будто ему снова было восемь лет, отец спал в соседней комнате, а завтрашний день, по прогнозам, должен быть тёплым и солнечным. И в нём не будет никакого Кэйи.***
Дилюк умирал от тактильного голода. От болезненной уязвимости спасала только привычная маска холодного равнодушия, а от опостылевшего мира — устало опущенные веки. Перед глазами стоял знакомый и раздражающий образ, и к нему тянулись руки. Дилюк хотел верить, что в попытке задушить, но прекрасно понимал, что это совсем не так. Хотелось коснуться, легко провести кончиками пальцев по трепещущему вееру ресниц, погладить кожу, мягкость которой он почти физически ощущал взглядом. Ему необходимо было сомкнуть руки на беззащитном горле, сдавить, чтобы тут же припасть к ложбинке между ключиц, вдохнуть родной запах, пройтись ладонями по стройному телу и остаться так надолго, желательно навсегда. Проблема заключалась в том, что Дилюк на такие прикосновения не имел никакого права. После всего, что произошло, может ли он хотя бы в мыслях допустить, что Кэйа как раньше прильнёт к нему, прижмётся теснее и подставится под тёплые руки? Стоит ли ему продолжать тешить себя дурацкими мечтами о несбыточном? Дилюк знал — чем дольше мечтаешь, тем больнее возвращаться в реальность. Голова гудела от шума таверны, руки так и тянулись к синим волосам, а перед глазами мелькали давние образы из детства. — Налей мне ещё. — Нет. Хватит с тебя. И так еле на ногах стоишь. Кэйа фыркнул и устало уронил голову на руки. У него явно не осталось сил спорить. — Тебе даже вина для меня жалко? Дилюк вздрогнул. Сама по себе фраза была вполне невинной, вряд ли Кэйа всерьёз бы обиделся на такой пустяк. Но тон, которым она была произнесена… Словно бывший брат говорил вовсе не о вине. — Ты пьян, иди домой, — монотонно ответил Дилюк, игнорируя очаровательно растрёпанные волосы, покрасневшие уши и влажный поблёскивающий взгляд. Хорош, зараза. Знает ведь, что хорош, и без капли стеснения этим пользуется. — Не дойду, — честно ответил Кэйа, — Помоги добраться до выхода хотя бы. Дилюк вздохнул, закатил глаза, подозвал Чарльза на замену, вышел из-за стойки, не особо церемонясь закинул одну руку себе на плечо и поднял несчастного пьяницу. В нос ударил одуряющий запах вина. Сердце зашлось в болезненном темпе. Захотелось зарыться носом в синие волосы, губами пересчитать непослушные пряди и обнять податливое тело так сильно, чтобы и желания убежать не возникло. Взгляд так некстати скользнул к преступно глубокому вырезу, и Дилюк поспешил к заднему выходу из таверны. Он бы очень хотел познакомиться с портным, который решил, что сшить такому человеку столь откровенный наряд, — хорошая идея. — Ты не можешь одеваться скромнее? — заворчал Дилюк, вытаскивая бывшего брата на задний двор и усаживая на ступеньки, — Мне всегда казалось, что одежду придумали для того, чтобы прятать тело, а не чтобы все подряд могли его во всех подробностях рассмотреть. Кэйа хрипло рассмеялся, откинулся на руки и томно произнёс: — Ты не понимаешь сути одежды. Она нужна не для того, чтобы на неё смотрели. Она нужна для того, чтобы показать, на что она надета. В синем глазу плескалось звёздное небо. Дилюк зачарованно смотрел на сверкающий неземным светом зрачок и думал, что можно ещё что-то исправить. Хоть что-то ведь можно? — Кэйа, послушай… — Почему ты так себя ведёшь? — Что? — Дилюк растерялся. Из таверны доносились весёлый гул, скрежет стульев и звон бутылок, разомлевший Кэйа сидел на обшарпанных ступенях и бессмысленно смотрел в небо, и ветер ласково трепал волосы, совсем как Аделинда в детстве. — Я не понимаю, чего ты от меня хочешь, — со вздохом сказал Кэйа, — Прогоняешь меня, не разрешаешь мне пить твоё вино, смотришь так, что лучше бы ударил… а потом помогаешь и защищаешь, как тогда, в подземелье… Если ты меня ненавидишь, то прекрати жалеть. Дилюк оказался не готов к этому разговору. Само существование Кэйи бередило незаживающую рану, один взгляд на его самодовольное лицо пробуждал в душе чёрствую и застарелую злость. Дилюк всё ещё помнил, как рвался в бой с ублюдками из Фатуи, напарываясь телом на ножи, лишь бы уменьшить распирающую изнутри боль, лишь бы заглушить ядовитое чувство вины, лишь бы забыться и расслабиться. Но сколько бы он ни резал и ни колол, сколько бы ран ни получал, сколько бы ни пересчитывал шрамы на теле — перед глазами стояли собственные руки, по локоть испачканные в крови. В уши патокой лился родной голос, издевательски красивый, неестественно спокойный, и его звук эхом отдавался в голове: «Я был оставлен здесь как шпион». Барбатос свидетель — Дилюк хотел вернуть Кэйю так отчаянно, что сердцу становилось тесно в грудной клетке и оно начинало биться о рёбра. Но и протянуть руку, чтобы сжать смуглую ладонь, было страшно до одури. Голова кружилась от мимолётного страха: а если оттолкнёт? Если тот Кэйа, улыбчивый и хрупкий, был ненастоящим? Если он все эти годы лгал? Если на самом деле у Дилюка не было никогда верного брата, покорявшего всех своими остроумием и красотой? Если он до сих пор дорожит придуманным образом, пустой фальшивкой? Если Кэйи никогда не существовало? Мысль об этом кружила голову и гневом жгла сердце. Дилюк злился на Кэйю так, что готов был устроить с ним повторную битву и разорвать наконец эту нелепую болезненную связь. Но вся его ярость трескалась и разбивалась, когда Кэйа появлялся в поле зрения. Невыносимый, раздражающий, очень изменившийся, но всё ещё такой, как раньше — близкий, очень важный, чертовски нужный. Кэйа не виноват. Во время своих скитаний Дилюк думал об этом так часто и долго, что вскоре ему повсюду начал мерещиться образ брата — в осколках льда, в глазах встреченных детей, в мутных тревожных снах. Это было вполне терпимо, пока он не начал узнавать его в изувеченных мертвецах. К концу третьего года Дилюк уже не выдерживал и решил, что по возвращении обязательно поговорит с Кэйей. Но как только он увидел самодовольное лицо и уверенную улыбку, внутри словно ледяная вьюга поднялась. Сердце охватило холодом, внезапная робость непосильной тяжестью рухнула на плечи, а в голове засели сомнения: а нужен ли этот разговор Кэйе? А нужен ли теперь Кэйе сам Дилюк? Искалеченный, потухший, запутавшийся в своих и чужих чувствах, может ли Дилюк быть ему интересен? После всего, что он натворил, после того, как кинулся с оружием на разбитого и сломанного брата, разве имеет Дилюк хоть какое-то право надеяться? Он вспомнил побелевшее от ужаса лицо Кэйи, рвущееся с рук как верный пёс с цепи пламя и болезненный, надрывный крик, ещё долго снившийся в кошмарах. Кэйа поднялся на ноги и нетвёрдой походкой направился прочь. Дилюк вздрогнул и очнулся. Он что, всё это время так и стоял, молча разглядывая бывшего брата? Рука потянулась сама. Кэйа изумлённо обернулся, когда почувствовал, что его аккуратно тянут за плечо. — Зайдёшь ко мне послезавтра? — Что? — Заглянешь послезавтра на винокурню? Из лёгких пропал воздух, из головы выдуло связные мысли, будто все силы для разговора кончились на последней фразе. Дилюк отчаянно вглядывался в шокированно распахнутый глаз и искал там что-нибудь кроме искреннего недоумения. — Послезавтра? Дилюк кивнул. — Но послезавтра ведь… — Кэйа осёкся. Дилюк кивнул ещё раз, не обращая внимания на осевшую на языке горечь. Послезавтра — день, когда ему пришлось убить собственного отца. День, когда он родился. — Ты придёшь? — вопрос прозвучал нетерпеливо, рука непроизвольно сжалась чуть сильнее. Дилюку казалось, если Кэйа сейчас откажет, мир рухнет в Бездну и исчезнет. Он даже понятия не имел, зачем им быть рядом в этот день и делить горечь. Просто стало вдруг очень страшно — снова окунуться в ту агонию казалось невыносимым испытанием, которое точно его сломает. — Приду, — уверенно ответил наконец Кэйа, но голос его звучал неестественно беззаботно. — Я не заставляю, — на всякий случай заметил Дилюк. Кэйа улыбнулся, на глубине тёмно-синего зрачка заплескалась печаль: — Я приду.***
— Ни единой соринки чтобы не было! — прикрикнула Аделинда на горничных. На винодельне царила суета: работники сновали по всему зданию и чистили даже те углы, в которые до этого дня и мыши не заглядывали. — Мастер Дилюк должен вернуться через полчаса! — трагично объявил ворвавшийся в главный зал Эльзер, и винокурня окончательно стала похожа на жужжащий улей — все бегали и спотыкались, из кухни доносился аромат готовящейся еды, а на втором этаже, судя по звукам, происходила перестановка мебели. — К его приезду всё должно быть вылизано до блеска! — сурово добавила Аделинда. Эльзер, раскрасневшийся от беготни по территории, подошёл к ней, устало отирая с лица пот: — Я слышал, вы сказали кухаркам готовить изысканные блюда на двоих. К мастеру кто-то придёт? — Да, один очень важный человек. — И кто же это? — делая самый незаинтересованный вид, спросил Эльзер. Аделинда покосилась на него, приложила палец к губам и молча поиграла бровями. Эльзер задохнулся: — Неужели?.. — Он самый. — О Барбатос, о Архонты, какое счастье! — Тихо! — Аделинда замахнулась на радостного Эльзера тряпкой, — Не смей об этом говорить, пока ничего не произошло. Но Эльзера было не остановить. Он сиял чище золотой монеты и едва ли не прыгал от счастья: — Тогда я прикажу украсить деревья лилиями, чтобы ему уж точно понравилось. Аделинда благосклонно кивнула, и Эльзер умчался, напевая под нос непристойную песенку. — Какой же он всё-таки ребёнок… Но осуждать его Аделинда не собиралась. У неё самой сердце заходилось от радостного волнения — неужели помирятся? Спустя столько времени? Произошедшее несколько лет назад стало для всех незаживающей раной. Кэйю на винокурне с того случая так ни разу и не видели, а Дилюк… на него было страшно смотреть. От прежнего шебутного мальчишки не осталось ничего. Аделинда до сих пор не могла понять, что же в нём изменилось. Вырос? Безусловно. Стал серьёзнее? Разумеется. Сломался? Точно нет. По его возвращении винодельня ожила. Словно ветер раздул затухающий костёр, запустились невидимые жернова мельницы, на раскалённую сковороду плеснули масла — всё зашевелилось, проснулось, приобрело смысл. Дилюк одним своим присутствием поддерживал в окружающих огонь, как было всегда — и в детстве, и в юношестве. Но что-то всё равно было не так. То ли дело в его хроническом недосыпе, то ли в том, как странно он порой смотрит на эту совершенно не вписывающуюся в интерьер вазу, которую строго-настрого запретил трогать. А может быть, в том, что он потерял что-то важное, безумно дорогое и теперь понятия не имел, как это вернуть. Но он пытался, вот прямо как сейчас, переступал через себя, потому что действительно хотел всё исправить, и Аделинда только за это готова была назвать его одним из самых великих людей, которых она когда-либо встречала. Каким же нужно быть сильным, чтобы решиться на примирение в самый страшный для себя день. После смены в «Доле ангелов» Дилюк всегда возвращался уставший, а сегодняшний день выдался особенно тяжёлый — каждый горожанин, знавший о его дне рождения, считал своей прямой обязанностью лично подойти и расписаться в бесконечной любви к некоронованному королю Мондштадта. И Аделинда здраво рассудила, что роскошный, но тихий ужин на двоих — лучшее, что работники винокурни могут подарить мастеру в этот день. Так и вышло — Дилюк, вернувшись, благодарно улыбнулся: — Аделинда, я понимаю, что мы все должны почтить память отца, и лучше устроить совместную трапезу, чтобы… — Единственное, что вы сегодня должны, это приятно провести время с ним вдвоём в свой день рождения, — отрезала главная горничная. Она очень редко позволяла себе отдавать приказы молодому господину, но сегодня был необычный во всех отношениях день. Дилюк смотрел на неё какое-то время, а потом сделал неуверенный шаг и устало опустил голову на худое плечо. — Я… — он замолк, не решаясь продолжить. Аделинда мягко погладила его по спутанным после поездки волосам: — Мастер, ну что же вы. Уже такой большой, а всё на руки проситесь. Я уже старая, да и слабая — не удержу. — Прекрати меня обманывать, всё ты можешь, — смущённо пробурчал Дилюк и отодвинулся. Горничная со смехом обхватила его лицо руками и заглянула в покрытые поволокой беспокойства глаза: — Всё будет хорошо. Просто… вспомните, как было раньше, ладно? — Ладно. — Отлично. А теперь идите умойтесь и переоденьтесь. Гость с минуты на минуту будет у порога, а вы всё ещё почему-то не выглядите так, будто весь мир у ваших ног. Во время вашего ужина на винокурне никого не будет, я об этом позабочусь. Дилюк в последний раз позволил себе слабость — зажмурился и прижался щекой к тёплой руке. Затем кивнул и поднялся к себе в покои. Перед глазами всё плыло. От неясного волнительного страха кололо в груди, а руки подрагивали — гладкие пуговицы рубашки выскальзывали из пальцев, и Дилюк только с одеждой провозился дольше, чем нужно было. Он едва успел накинуть на плечи сюртук, как в двери постучалась молоденькая горничная и с горящим взглядом заявила, что сэр Кэйа уже ждёт в главном зале. Внутренности скрутило узлом, Дилюк едва удержался от того, чтобы не спросить у девушки, как он выглядит. Достаточно ли элегантно? Мнение Кэйи насчёт его внешнего вида почему-то очень волновало. Может, потому, что капитан кавалерии Ордо Фавониус слыл в народе мужчиной с безупречным вкусом во всём, тем более в одежде, и ему хотелось соответствовать. Дилюк спускался в главный зал как на казнь. Его план, придуманный за мгновение на ступенях таверны, заканчивался вот прямо здесь — перед тем, как он зайдёт, поприветствует гостя и сядет за стол. Дилюк понятия не имел, что и как ему говорить, чтобы не спугнуть и не обидеть, а ещё он очень боялся не выдержать и сорваться. Зря он предложил встретиться Кэйе именно сегодня. Ничем хорошим это не закончится. — Рад вас видеть, — Кэйа отвернулся от книжных стеллажей, тонко улыбнулся и протянул ему аляповатую зелёную вазу, — Ваш подарок. — Ты издеваешься? — устало спросил Дилюк, чувствуя, как с плеч сваливается огромный груз и становится легче дышать, — Что мне делать с этой безвкусицей? — Можете поставить её рядом с той вазой, которую я дарил вам в прошлый раз, — на тонких губах заиграла почти насмешливая улыбка, — Её вы тоже назвали безвкусицей, но почему-то оставили. Соберёте коллекцию. Дилюк не нашёлся, что ответить. Когда Кэйа находился рядом, придумывать ответные остроты и колкости становилось сложно — и сил, и желания хватало только на то, чтобы огрызаться. — Прошу за стол, — проворчал он и поставил вазу пока на полку. Потом разберётся, что с ней делать. Смеётся над ним Кэйа, что ли? Как с таким развитым чувством прекрасного, которым он покорял всех ещё в детстве, он умудряется выбирать такие подарки? Дилюк покосился на севшего за стол бывшего брата и поспешно отвёл взгляд. Ну, конечно, как разгуливать по Мондштадту, так надо самый экзотичный наряд из имеющихся надеть. А как прийти на ужин, так сразу чувство меры появляется — никаких странных накидок на Кэйе не было. Зато было кое-что другое — ужасный корсет и рубашка, вырез которой позволял увидеть всё, что только хотелось. Вот это он имел в виду, когда говорил, что одежда должна подчёркивать то, на что она надета? — Вина? — Вы будете пить? — с живым любопытством спросил гость, и на сердце потеплело. — Нет, я не буду. Но это лучшее вино, сохранившееся в погребе. Думаю, тебе будет интересно его попробовать. — Спасибо, вы очень щедры. Дилюк налил Кэйе вина и сел напротив. Что-то было не так. Он ведь уже несколько раз намекнул этому упрямцу, что хочет перейти на «ты», так почему тот продолжает упорствовать? Дилюк где-то ошибся? Обидел его? Хозяин дома прокрутил в голове весь их короткий диалог и пришёл к выводу, что ничем задеть гостя попросту не мог. — Действующий магистр последние две недели рвёт и мечет, — поделился Кэйа, приступая к еде, — Возле Мондштадта появилось очень много монстров, причём непонятно, откуда именно они берутся. Дилюк кивнул. Он сам заметил необычную активность чудовищ. Теперь делать ночные вылазки в качестве Полуночного Героя (ну что за отвратительное всё-таки прозвище!) приходилось чаще, а задерживаться на них — дольше. Это сильно подкосило и без того сбитый к магам Бездны режим сна, и Дилюк знал, что выглядит не очень — осунувшийся, с синяками под глазами и хмурым видом. То ли дело Кэйа с его нежной кожей и красивым лицом. К нему так хотелось прикоснуться, что сводило суставы рук. — Кстати, вы слышали последние новости о… — Сегодняшний день не очень подходит для праздных разговоров, — сказал с непроницаемым лицом Дилюк и захотел дать себе пощёчину. Ну как так можно? Кэйа пришёл, он наконец-то рядом, и затыкать его грубыми фразами вроде этой… Ужасно, Дилюк Рагнвиндр, ты так и не научился общаться с людьми. — Прошу прощения, — растерянно ответил Кэйа и уткнулся в тарелку. Над столом повисла напряжённая тишина. Дилюк сгорал от стыда. Куда делась вся его сдержанность? Где его хвалёное самообладание? Неужели нельзя было просто позволить ему и дальше говорить? «Нельзя», — вдруг отчётливо осознал он. Кэйа вёл себя необычно. Его болтовня, хоть и была полна прежней безмятежности, звучала нервно и неуместно. Некстати вспомнился семнадцатый день рождения Дилюка — тогда Кэйа без всяких формальностей весь ужин вспоминал позорные и неловкие истории, в которые они вместе попадали. Сейчас всё было по-другому, нелепо и неправильно, и это нужно было исправлять. — Обращайся ко мне на «ты», — прервал Дилюк тяжёлую тишину. Кэйа поднял на него холодный взгляд, улыбнулся и чересчур радостно защебетал: — Как скажешь. И раз уж разговоры о делах Ордо Фавониус тебе не нравятся, сегодня я буду говорить только о тебе, ладно? Вижу, винокурня почти не изменилась. Всё такая же, как и в те годы. Ты ввёл какие-нибудь новшества или оставил всё так, как было? Нет, всё ещё не то. Всё ещё фальшиво, светски, излишне беззаботно. Это не тот Кэйа, которого он сюда пригласил. Да что с ним такое? Кэйа ведь сам пришёл. Дилюк его не заставлял. Он мог не приходить, если ему не хочется, Дилюк бы и слова против не сказал. Но Кэйа ведь пришёл. Вот он сидит, рядом, только руку протяни, но тогда почему кажется, что его младший брат сейчас бесконечно далеко? Словно от него осталась только серая улыбающаяся тень, натянувшая на бесформенное лицо непринуждённую маску, а сам Кэйа спрятался и закрылся. — Как у тебя дела? — спросил Дилюк, не отрывая взгляд от уверенного смуглого лица. Хоть намёк какой-нибудь дай, Кэйа, как тебя расшевелить? — Я первый спросил, — с натянутой улыбкой фыркнул гость. Дилюк чувствовал его настороженность, но не понимал причину. Что не так? Где он ошибся? Как обидел? — Как у тебя дела, Кай? — повторил Дилюк и протянул руку к лицу напротив. К магам Бездны этот мир. Сегодня он хочет наконец попробовать. Кожа Кэйи действительно оказалась очень мягкой, и Дилюк покачал головой. Офицер рыцарского ордена, умелый воин, а кожа как у благородной девушки. И ресницы длинные, не такие пушистые, как в детстве, но свести с ума способны любого, а уж его неземной глаз… — Что ты делаешь? — звенящим от напряжения голосом спросил Кэйа, и Дилюк очнулся, но руку не убрал. — Трогаю тебя, — сорвалось с языка, но бывший брат почти никак не отреагировал на его слова. Он сидел с неестественно прямой спиной, до побеления пальцев сжимал в руках столовые приборы, замерев под горячей рукой, и выглядел так, будто в любой момент вскочит и убежит. И Дилюк наконец понял, в чём дело. Кэйа боялся его. Кэйа боялся его так, что не мог контролировать улыбку — а это для такого искусного лжеца как он много значило. Дилюк отшатнулся и ошарашенно уставился на свои руки. Дыхание перехватило, захотелось что-нибудь сломать. — Тебе до сих пор снятся кошмары? — резко спросил он. От этого знания многое зависело. В детстве Кэйа часто мучился из-за плохих снов, жаловался, что видит в них огонь. После того, как Дилюк получил Глаз Бога, он даже отказывался пускать его к себе в кровать, потому что сама мысль о пламени где-то рядом наводила на него ужас. Потом Дилюк его, конечно, приучил к себе и своей стихии, и до восемнадцати лет Кэйа перестал жаловаться вообще. О том, что произошло потом, Дилюк старался не думать. Он понимал, что Кэйа вряд ли останется прежним после их драки. Но чтобы она так сильно на него повлияла? — Мне жаль. — Что? — Дилюк перевёл рассеянный взгляд на Кэйю. — Я знаю, что всё это глупо и бессмысленно, но извиниться — единственное, что я могу сделать, — торопливо начал тот, — Я знаю, что ты мне не поверишь, но мне очень жаль… — Ты о чём? — … я соболезную тебе и твоей утрате. То, что произошло с мастером Крепусом, — ужасно, и я знаю, что не имею права скорбеть по нему… — Кэйа, подожди, я не понимаю. — … я рад, что ты позволяешь мне присутствовать в этом доме в день его смерти, я правда сожалею обо всём, что сделал. Если тебе станет легче, я готов… — Да стой же ты! — рявкнул Дилюк и схватился за голову. Кэйа испуганно замер, — О чём ты вообще говоришь? Что значит «не имеешь права скорбеть»? Почему тебе жаль? Кэйа молча уставился на зажатую в пальцах вилку для салата, а Дилюк внезапно осознал. — Ты что… — от клокочущего в груди гнева голос начал прерываться, — Ты что, подумал, что я пригласил тебя, чтобы посмеяться над тобой? Кэйа втянул голову в плечи, а Дилюк схватился за край стола, чтобы не упасть. Поверить в абсурдность происходящего он уже не мог. — Ты подумал, что я позвал тебя, чтобы поглумиться? Чтобы напомнить о смерти отца и о том, что тебя не было рядом? Дилюк резко встал, и Кэйа последовал его примеру — вскочил на ноги и сделал несколько шагов назад, будто собирался убежать. Он боялся его. Кэйа его боялся. Но всё равно пришёл. — Мастер Рагнвиндр, нападение на рыцаря Ордо Фавониус грозит вам… — срывающимся голосом начал он, но Дилюк уже в два прыжка оказался рядом и повалил его на пол. Кэйа упал на спину и на мгновение оцепенел, разглядывая нависшего над ним бывшего брата, но быстро взял себя в руки. Плотный клубок из двух тел несколько раз перекатился по полу. Дилюк и Кэйа молча боролись, меняясь местами и заламывая друг другу руки. Когда Дилюк уже шестой раз ударился затылком о деревянный пол, он не выдержал: рывком поменял положение и ударил ладонями по обе стороны от головы Кэйи. Пол издал тихое шипение, появился лёгкий запах горелого дерева, и бывший брат под ним разом обмяк и сдался. Кэйа испуганно зажмурился и отвернулся, пряча лицо. В комнате опять воцарилась тишина. Дилюк жадно рассматривал красивый профиль и едва не скулил от желания прикоснуться. — Ты сводишь меня с ума, — прошептал он и оставил невесомый поцелуй за аккуратным ухом. Кэйа под ним, кажется, перестал даже дышать. Только плотно сомкнутые ресницы подрагивали. Дилюк коснулся их кончиком пальца и вдруг понял, что больше так не может. Он издал жалобный звук, больше похожий на одинокий вой, и принялся касаться синих прядей губами, обрывисто шепча: — Прости меня, мне жаль, Кэйа, мне так жаль, извини, я не должен был… — За что ты… — вяло возмутился Кэйа, поворачивая голову, Дилюк обхватил его лицо руками и стал покрывать поцелуями всё, до чего мог дотянуться: — Я люблю тебя, моё драгоценное сокровище, я так тебя люблю, ты себе представить не можешь. Ты сводишь меня с ума, ты делаешь мне больно, но я так люблю тебя, что скоро умру. Прости меня, прости, я не должен был… — Да о чём ты вообще! — Кэйа начал сопротивляться, попытался отпихнуть его руки, но безрезультатно. Дилюк уже бормотал что-то совсем неразборчивое и странное, но всё продолжал целовать, чувствуя губами нежную кожу и выводя на ней одному ему понятные узоры. С лица он перешёл на мозолистые пальцы, оттуда — на сильные запястья и выше, выше, к скрытым рубахой плечам. Он целовал его руки сквозь ткань, вдыхал родной и забытый запах и жался всё теснее, пока не почувствовал, что с Кэйей происходит что-то совсем странное. — Дилюк, — задушенно шептал он, и лицо его по цвету ничем не отличалось от падающих на него алых волос. — Что такое? — забеспокоился Дилюк. Он слишком увлёкся и сделал ему больно? Дилюк попробовал привстать и понял, в чём проблема. — Вау, — ничего умнее в голову не пришло. Кэйа вспыхнул ещё сильнее, хотя казалось бы, куда уж больше, и попытался встать: — Слезь, это не то, о чём ты… Дилюк навалился на него сверху, придавливая весом: — Пойдём в верхние комнаты. Кэйа замер. Дилюк бдительно слушал его частое дыхание и неровное сердцебиение, чувствуя, как сладко сводит внутренности от осознания: Кэйа его хотел. Этот невероятный мужчина, мечтать о котором не смели самые красивые в Мондштадте девушки, хотел Дилюка. — Хорошо, — очень тихо сказал Кэйа, и от звука его голоса сердце подпрыгнуло и перевернулось, — Пойдём в верхние комнаты. Дилюк быстро поднялся и подхватил бывшего брата на руки. По лестнице он практически взбежал — от одной только мысли, что Кэйа рядом, кружилась голова. Всё было как в тумане. Дилюк едва помнил, закрыл ли он комнату перед тем, как аккуратно положить свою ношу на широкую постель и вновь накинуться с поцелуями. Кэйа сам протянул к нему руки и требовательно приник к его губам, а Дилюк просто не мог ему отказать — позволил первое время вести, осторожно подстраиваясь под движения. По спине бежали мурашки, внутренности сводило, Кэйю хотелось всего, целиком и сразу — прямо здесь. — Расслабься, ладно? — прошептал Дилюк, отрываясь от пахнущих вином губ, — Просто получай удовольствие. Я сам всё сделаю, — он спустился к шее, языком очертил кадык и слегка прикусил нежную кожу. — Я тоже хочу, — не согласился Кэйа и дёрнул его за волосы, заставляя оторваться от шеи и посмотреть в глаз, — Я много чего умею. Дилюк мстительно укусил его за запястье. Умеет? Где? Как? С кем? Кто его научил? И если с самим Дилюком всё было понятно — он три года путешествовал по самым разным местам, где волей-неволей приходилось снимать стресс, — то насчёт Кэйи возникал большой вопрос. Неужели он занимался сексом с кем-то из Мондштадта? С кем? С девушкой? С парнем? Дилюк знаком с этим человеком? — Пожалуйста, Кай, — Дилюк ласково поцеловал смуглую ладонь, — В следующий раз я позволю делать всё, что хочется, но сейчас просто расслабься. Тебе будет хорошо, я обещаю, мне просто нужно… Мне просто нужно насытиться твоим телом, потому что я так сильно скучал по тебе, что чуть не спятил. Кэйа ещё мгновение смотрел на него, а потом сдался и опустился на подушки. Дилюк принял это как разрешение продолжать и снова вернулся к его шее. Гортанные стоны он физически ощущал губами, оставлял на нежной коже лёгкие укусы и целовал, целовал, целовал — пока Кэйа окончательно не расслабился, пока он не перестал вздрагивать и пытаться отодвинуться. Дилюк пробежался пальцами по пуговицам, расстегнул его рубашку, сразу сдёрнул её до локтей, чтобы не мешала целовать восхитительное тело, и замер. Кэйа заподозрил неладное сразу же — поднял голову, моргнул, прогоняя навалившуюся негу, и пришёл в ужас. Он сел и попытался натянуть рубашку на плечи, но Дилюк не позволил. Он прижал его к кровати и сомкнул пальцы на смуглых плечах. Его руки практически полностью совпали с жуткими отпечатками ладоней, проступающими на смуглой коже. Да, руки Дилюка были больше, но контур оставался почти тем же, и думать, что эти следы оставил кто-то другой, было нелепо. — Это ожоги? — хрипло спросил Дилюк. Руки подрагивали. Неудивительно, что Кэйа его боится. Да как его всё ещё не прогнали? Разве может он после такого находиться рядом? Его будто в ледяную воду столкнули — стало очень холодно и мерзко. Он ведь обещал, что огонь будет уничтожать всё, что угрожает Кэйе, и защищать его самого. Он говорил об этом почти каждый день, в течение нескольких лет приучая брата к тому, что пламя — не враг, что оно защитит и обогреет. И вот все эти годы улыбок, смеха, робких шагов навстречу и клятв верности — всё это он перечеркнул сам же, смял и выбросил, смахнул одним прикосновением чрезмерно горячих рук к самому дорогому человеку на свете. — Мне совсем не было больно, — видя его состояние, поспешил заверить Кэйа, — Да и ты был в состоянии аффекта, совсем ничего не соображал. Не делай такое лицо, я это заслуж… Дилюк мягко прикоснулся губами к ожогам. — Прости меня, — прошептал он, — прости. — Ты не должен извиняться, — пробормотал Кэйа, отворачиваясь и пряча лицо. — Ты всё ещё боишься огня? Кэйа не ответил, но Дилюк и так знал ответ. Для Кэйи не было ничего ужаснее, чем огонь. Он плавил разум, дымом разъедал сердце, нёс в себе угрозу и разрушение, и Дилюк был прямым его обладателем — его концентрацией, его смертоносной сутью, его разрушительной сердцевиной. Дилюк сам по себе был огнём, но так ясно он это осознавал только рядом с Кэйей. — Я буду защищать тебя. Пламя будет защищать тебя. Слышишь, Кай? Огонь не посмеет больше тебя ослушаться, он всегда будет у твоих ног, — говорил Дилюк, пересчитывая губами и языком шрамы на гибком подтянутом теле и слушая тихие стоны. Кэйа сжимал руки на его плечах, царапаясь каждый раз, когда было особенно приятно. Он так отчаянно хотел в это поверить, что на глаза наворачивались слёзы. Он был готов забыть прошлое и пойти на всё, лишь бы Дилюк был рядом. Пусть кричит, ругается, калечит ожогами, запугивает огнём — всё теперь казалось мелким, пустым, неважным. Никакой страх не сравнится с его безумной влюблённостью. Так думал Кэйа, чувствовал, как тело отзывается на каждое ласковое прикосновение, и жмурился, чтобы не видеть огонь. Языки пламени ползли по стенам и полу, забирались на кровать и издевательски гладили разметавшиеся по подушкам синие волосы. Кэйа хотел закричать, но Дилюк задевал пальцами чувствительные соски, припадал к ключицам горячим ртом и выглядел таким жаждущим и голодным, что все попытки остановить замирали на губах. Да и может, не так уж оно и ужасно, это пламя? В голове крутились воспоминания: спёкшиеся мёртвые тела, выедающий глаза дым, покрытые ожогами руки — его несчастная проклятая родина, которая в любой момент может снова разрушить его и без того хрупкую жизнь. Огонь калечит и убивает, разрушает и стирает с лица земли. Если Кэйа доверится ему, то останется ни с чем. Огонь — это тлеющие трупы, изувеченные мертвецы и бесконечная боль в их глазах, это ненависть, не имеющая начала и причины, это проливающаяся из разодранных рук кровь и ожоги по всему телу. Огонь — это агония, последняя уродливая судорога умирающего в муках монстра, это предательство и горечь, которой никто не заслужил. Огонь — это отпечатки ладоней на плечах, это взметнувшийся ввысь феникс, это ярость в любимых глазах и одиночество, гулкое и пустое, как и вся жизнь. Огонь — это смерть и боль… … это запах кухни, аромат готовой еды, которую скоро подадут к столу, это камин и семья, собирающаяся вокруг него, чтобы рассказать о прошедшем дне. Тело прострелило острым удовольствием. Кэйа со сладким стоном выгнулся и задохнулся. Огонь — это фестивальные костры, игры и городские гуляния с прыжками и танцами, это привезённые из Ли Юэ вкусные диковины, это объятия отца и звонкий голос брата, это тёплые, пахнущие виноградом руки. — Кэйа? Всё хорошо? — Дилюк обеспокоенно склонился к его лицу. Кэйа перевёл на него бессмысленный взгляд и с нетерпеливым стоном подался вперёд — он даже не заметил, как Дилюк закончил с обычными ласками и уже осторожно растягивал его. — Всё хорошо, — пробормотал Кэйа, и Дилюк с улыбкой поцеловал его в щёку: — Когда я говорил тебе расслабиться, я не имел в виду отключиться совсем. Подавай признаки жизни, а то я уже испугался, что ты упал в обморок, — укоряюще сказал он и двинул пальцами, задевая простату. Кэйа шире раздвинул ноги и зажал себе рот рукой, — Так нравится? Кэйа закивал, но Дилюка такой ответ не удовлетворил. Он повторил движение и добился невнятного, но очень выразительного «Да». Согнутые в коленях ноги уже подрагивали от нетерпения, низ живота почти болезненно сводило, а пламя волнами расходилось по комнате с каждым ритмичным движением пальцев. — Я вхожу. Кэйа закрыл руками лицо. Огонь — это радость в красных глазах, задорные улыбки и прячущаяся в весёлом взгляде наивная хитрость, это прятки от жары в зарослях виноградника, это первые детские проказы. — Посмотри на меня. Кэйа помотал головой. Огонь — это тихое «Кай», сказанное восхищённо и зачарованно, будто не существовало в мире имени более красивого и любимого. — Посмотри на меня. От удовольствия по спине бежали мурашки. Кэйа стискивал зубы, чтобы не дать сорваться стонам и изо всех сил пытался расслабиться. Горячее ощущение заполненности заставляло сердце зайтись в рваном ритме. — Кэйа, я должен знать, что с тобой всё хорошо. Посмотри на меня. — Со мной всё в порядке. — Кай, пожалуйста. Кэйа отнял руки от лица, посмотрел на Дилюка и задохнулся. На него обрушилось столько нежности и тепла, что сердце просто отказалось работать. — Да как же мы умудрились так сильно друг друга измучить? — прошептал Дилюк и стёр тыльной стороной ладони слёзы со смуглых щёк, — Смотри на меня. Не отворачивайся и не прячься. Кэйа кивнул, и Дилюк сделал первый толчок. Лодыжки сами скрестились у него на пояснице, и непроизвольный стон вырвался тоже сам — Кэйа уже давно ничего не контролировал. Огонь — это блуждающие по телу горячие руки, восхищение во внимательном взгляде алых глаз, это мокрые поцелуи в губы и издевательски медленные, но глубокие движения, заставляющие глотать сухой воздух. Дилюк на каждом толчке шептал ему какие-то глупости — что-то про красоту, замечательность и чудесность, но Кэйа не слушал. Он целиком растворился в ощущениях и красных глазах. Ему казалось, что их обоих укрывают огненные крылья. В голове пронеслась мимолётная мысль, что Дилюк очень похож на феникса — воплощение пламени, гибнущий в огне и в огне возрождающийся. Но если феникс — Дилюк, то почему у Кэйи такое чувство, что умирает и воскресает именно он? Мир вокруг трескался, рушился и пылал, а с хрупких костей тлеющими кусками сползала былая уверенность и уносила с собой боль. И под всей этой горящей мишурой, никому не нужной маской пряталась нежная и уязвимая душа, которую было страшно показывать даже самому себе. Но не Дилюку. Когда Дилюк был рядом, Кэйа не боялся ничего. Когда Дилюк был рядом, Кэйа наконец мог расслабиться и раскрыться: смотри, наблюдай, ужасайся, отворачивайся в отвращении. Но Дилюк переплетал их пальцы, целовал опухшие от ласк губы и менял угол проникновения. И Кэйа вскидывался, захлёбывался стонами, двигал бёдрами навстречу, иногда не попадая в ритм. Но Дилюк не злился, шептал бессмысленные комплименты, брал за бёдра и задавал нужный темп, быстрее, чем был до этого. Кэйа уже не сдерживался — льнул ближе и вскрикивал от пронизывающего удовольствия. И огонь гудел в ушах, раскидывая вокруг искры при каждом толчке, а когда Кэйа почувствовал, что Дилюк потянулся к его члену, то пламя будто поселилось внутри его тела — от каждого прикосновения внутри разгорался маленький пожар. Кэйа кончил первым и на мгновение забыл обо всём, кроме яркого и острого удовольствия. Дилюк сделал ещё пару глубоких толчков и вышел, и Кэйа слегка разочаровался. Он хотел понять, как его горячая сперма будет ощущаться внутри. Кэйа хотел настоящей заполненности и требовательно захныкал, когда почувствовал, что Дилюк кончает ему на живот. Дилюк поцеловал его под коленом, перевернул на бок и улёгся рядом, обняв со спины. Его дыхание щекотало шею, и на Кэйю навалилось состояние приятной усталости — ему было хорошо, Дилюк закрывал его от мира и обещал защитить, а помыться можно было и потом… — Я люблю тебя, — донеслась сквозь дрёму тихая фраза, и Кэйа ответил раньше, чем успел понять: — Я тоже, мой огонь. Я тоже. Позже Кэйа встанет, увидит в окне рассвет и подумает, что он похож на разгорающийся костёр. И впервые за несколько лет будет искренне им любоваться.***
Дилюк мялся перед дверью в комнату и нервно сжимал в руках букет из лилий. Аделинда стояла недалеко и ободряюще улыбалась. Дилюк покосился в её сторону, заработал поощрительный кивок, вздохнул и постучал. Дверь открылась почти сразу же, на пороге появился закутанный в простыню Кэйа. Увидев Дилюка, он заметно расслабился и даже радостно улыбнулся, но наткнулся взглядом на благоухающие цветы. — Доброе утро, — неловко прокашлялся Дилюк, — Сегодня ты проснулся один, потому что я ходил и собирал для тебя эти лилии. Помнишь, Аделинда всегда говорила, что дорогим людям надо дарить цветы, чтобы показать свою любовь? Кэйа поднял изумлённый взгляд на Дилюка, осмотрел его исцарапанное в неравной схватке с лилиями лицо, развернулся и скрылся в комнате, захлопнув дверь. — Что? — недоумённо спросил Дилюк у двери, но ответа на свой вопрос ожидаемо не получил. Он потянул ручку, но та не поддалась, — Ты что, заперся? Из-за двери послышались странные звуки — то ли смех, то ли рыдания. Дилюк уже всерьёз забеспокоился и застучал: — Кэйа! Открой немедленно! Аделинда, скажи ему, чтобы он открыл мне дверь! Главная горничная потрясла в воздухе связкой ключей, намекая, что одно слово мастера Рагнвиндра, и любая дверь винокурни перед ним откроется. Дилюк заинтересованно посмотрел на ключи, но тут же опомнился и помотал головой: — Не вариант. Нельзя врываться к нему без разрешения. Он должен знать, что в своём доме у него есть безопасное место. Аделинда мягко улыбнулась. Именно. Кэйа должен знать, что в своём доме он в полной безопасности.