Это простое сообщение. Оно не несёт угрозы, веет абсолютным отсутствием эмоций и чем-то привычно-будничным, что не вызывает удивления. Обычная, серая строчка текста.
"Мне скучно".
"И это всё, что ты скажешь об этом месте? — Селестия Люденберг смотрит на экран монопада; перестукивая пальцами по дисплею, адресует дополнение. — Как лаконично".
Галочка — "прочитано".
Селестия Люденберг знает — детектив по ту сторону экрана не ответит. Их разделяет несколько комнат — не трудно догадаться, что свое времяпровождение последняя заполняет совершенно бессмысленными вещами. Лежание на кровати, повторение кругов по комнате, заброшенные — от скуки — детективные романы с очевидными концовками, стопками на тумбе. Ничего, что приносило бы красок в заключение. Ничего, что давало бы свежего воздуха в ситуации. Ей.
Ведь
ей скучно. Детективу.
Она говорит об этом давно — Абсолютный Азартный Игрок, некогда впервые услышав это признание, только тягуче хмыкнула. Усмехнулась — ей привычно усмехаться, утаив, что даже собственная душа испытывает
скуку.
— Зачем ты говоришь это мне? — Селестия Люденберг сидела на скамейке; вечер пах тишиной и звучал безвкусно — да, именно так, никак иначе. Сумерки пустые — конфетный фантик.
— Просто, — ответ нетипичный, высохший насквозь. Тогда — он почти показался грубым. Вкупе с кратким пожатием плечами.
И тогда же — на скамейке — Селестия отвернулась.
Как отворачивалась много-много раз, чтобы после, украдкой, подглядеть — не слишком ли сильно открестилась от чужой проблемы?
Не волновалась. Изначально.
Детектив ведь. Самостоятельная. Такая крепкая. Ее испытывать на выживаемость уже пробовали — и вот итог: цела.
Их всех испытали — как подопытных мышей; спрятали в банку виртуальной реальности, обеспечили аватарами и подарили жизнь. Или отняли ее — кто знает, чем движимы управляющие этим местом.
Ни для кого не секрет — каждый, появляющийся теперь в стенах этой академии, в этом идеально пустом мире — мире для абсолютных и только абсолютных, — есмь заключённый. Пленник компьютера, технологий и сна реального тела; раб проводов и житель смоделированной Японии.
Но на всю эту "Японию", так-то, плевать. По крайней мере, Селестии — ведь она прекрасно усвоила:
в мире. кроме них. более никого.
Семьдесят восьмой класс в полном его цвете. Погибшие ранее — одни, выжившие и почти достигшие невероятных вершин — другие. Что пошло не так?
Почему — опять в изоляции?
И нужно ли из нее — из виртуальности, изоляции сей — выходить? Вдруг там, за ее пределами, фиктивная жизнь обратится в прах, невозможная для сгоревшего — машиной придавленного — тела?
Свою смерть — это была она ведь, да? — Селестия помнит.
Во сне ей мерещится запах гари и траурный марш.
Что остаётся для снов детектива — загадка.
Для нее ответа Люденберг, изначально, не ищет — но чем сильнее ребра лижет скука, тем больше — интерес; пространство ограничено не одной страной — оно заключено в этой академии, среди этого (уже приевшегося) общества.
А потом появляются новые карты.
И, возможно, немая скука несколько разочарованно отлипает.
...Но играть в карты детектив никогда не собиралась — Селестия в очередной раз лукаво улыбалась из-за стола, следя за взглядом чужих глаз, и складывала руки на колоду.
— Интересно, Киригири-сан?
Ответ — каждый раз — ровно через три секунды.
— Нет, — и отворачивается.
"Нет", — пишет в очередном сообщении.
"Нет", — сквозит в воздухе за устало согнутой спиной. По гребню позвонков Люденберг пробегается пальцами — даже это не пробуждает искр.
Бесконечно потерянный случай. Наверное.
— Не боишься прочесть всю библиотеку? — смешок.
Детектив перелистывает страницу. Закрывает издание. И прячет оное на полку.
Поворачивается; в фиолетовых радужках — закатные тучи и отблеск ламп.
— Нет.
Селестия понимает поздно — у Киригири слишком много этого "нет":
нет желания, нет задач, нет возможности, нет дел, нет интереса.
А потом к списку лаконично добавляется:
нет сил.
И Люденберг — с неожиданным для себя самой — ужасом анализирует: она не углядела?
Она, с ее постоянным контролем (пусть и косвенным, но — как казалось ей — надёжным) — и упустила?
Они встречались после
этого осознания ещё много раз — миновала рыжая осень, словно век длилась зима, и залил улицы виртуальный май; но каждая встреча — однотипна. Киригири с лёгкостью можно назвать амёбой без инициативы и желания, но насколько долго это длится?
Селестия Люденберг приходит в себя тогда, когда в мысли закрадывается коварное:
а вдруг что-нибудь случится?
Ей не присуще излишнее волнение об окружающих — наоборот, памятуя о собственной "смерти", она доверия не возлагает большого, никому, словно жемчужная раковина, не раскрывается; прячется — и оставляет для прочих свою красивую, почти пугающую, ауру. Флёр рокового игрока.
Ей место есть — на самом деле, сразиться с ее абсолютной удачей в азартных играх кажется интересным; оттого — постепенно — приобретает почетное звание лучшего досуга.
Предлагает играть в карты.
Но призы все смешные — бесценные. Не стоящие совершенно ничего — они ведь могут выйти из академии, открыть любой магазин и взять любую вещь. Япония — теперь — ведь только для них?
Пусть и виртуальная.
Да?
Осталось это понимание вбить в упрямую черепушку детектива. В кровь её вогнать, в спину — не хуже ножа. Это ведь интересно, это ведь то, что поможет!
...и не выходит.
На ветку цветущей сакуры однажды Киригири смотрела неописуемо сухо. Селестия держала ее лицо за холодные щеки — и даже вопроса "что ты делаешь?" не возникало.
Селестия держала ее за руки — серьезно и лукаво, крепко и едва касаясь, недолго и часами.
"Мне скучно", — и монофон зажигается от уведомления.
...Люденберг устала.
Это не ее вина, что детективу нужны какие-то подвиги, чтобы применить свою сущность поисковой собаки; нет у нее, у Абсолютного Азартного Игрока, никакого мотива, проку нет — так отчего помогать?
. . .
Но осознаёт саму суть мысли только тогда, когда "Мне скучно" остаётся не прочитанным неделю. Когда смотрит на всех — почти близких — людей семьдесят восьмого класса с другого угла.
На их жизнь, полную межличностных конфликтов, взаимодействий, взаимных интересов; на их существование в рамках этого места, этой бессмысленной вселенной в недрах чьего-то большого компьютера...
Пересчитывает лица.
И закусывает губу. Почти до крови.
Если детективу скучно, то почему она не попытается стать жертвой социализации? Ей бы не помешало. Чем искать применением собственным способностям, не лучше ли развить в себе новые?
Люденберг вздыхает.
Сотню раз вздыхает — при встречах; сердится — отворачивается, цокает языком, чтобы секундами позже вновь обращать взгляд на ничуть не изменившееся лицо (фарфоровое будто) и
вновь утверждать:
детективу пора в общество. они здесь уже год.
детективу пора к людям. они здесь единственные.
. . .
Но Киригири ей больше не пишет. Её аватар виден в монопаде, и Люденберг кажется, что даже в этих пикселях больше жизни, чем в одном настоящем детективе.
. . .
Последний раз они — случайно — сталкиваются у магазина искусственных цветов. Селестия смотрит сквозь стекло, кратко улыбнувшись в раздражении беспочвенном; в её руках — четыре пиона, не имеющих ни запаха, ни порядком выраженного цвета, и все они кочуют в детективные перчатки, стоит из магазина выйти.
— Держи.
Ждёт вопроса — и ожидания не оправдываются.
Пионов четыре — Киригири рассматривает их, крутя медленно, с таким тщанием, словно они абсолютно натуральны, красивы и ароматны. То есть, совершенно внимательно. Даже если их — пионов — четыре штуки.
— Спасибо.
— ...У тебя голос сел?
— Да?
Неискренний вопрос на автомате.
Ответа нет — потому что Люденберг уже ускользнула. У нее в планах не было строчки "трата моральных сил на восстановление чьего-то духа".
А потом на монопад приходит уведомление:
"как думаешь, им хорошо в этой реальности?"
"Хочешь найти выход?" — Абсолютный Азартный Игрок присылает задумчивый смайлик.
Галочка "прочитано" становится ответом.
. . .
Ночью за окнами было ветрено. Весна гоняла ненужную свежесть по мёртвому миру виртуальности, заставляя морщиться — Селестия Люденберг курила.
Бессовестно пускала дыма ленты куда-то в воздух, скучающе глядя в небо.
И почти поперхнулась, когда к парковой лавке подошла знакомая фигура. Не просто, точнее, подошла — уверенно шагнула ближе; скептично воззрившись, наверняка осудила за этакую порчу лёгких.
— Селес-сан, посвяти в суть дела. Я, — здесь
знакомая фигура делает паузу, — не помню, что произошло.
Люденберг бросает на тротуар уже ненужную сигарету, придавив каблуком обуви, и, словно ни в чем не бывало, привычно вежливо — без запинки — вещает:
мол, так и так, мы в виртуальной реальности.
Знакомая личность задумывается. Берется за подбородок, необычно живо хмурится, дует щеки; по тротуару — четко — шагает.
Понимает все разом — подвоха не находит; прибывает в академию — погружается в ее замкнутую, зацикленную жизнь так, словно ей, этой
знакомой мисс, подобное не доставляет проблем. Только мелочные неудобства.
Селестии хочется спросить — какого, собственно, черта случилось.
Вечером — следующего дня — она открывает диалог в монопаде.
А он зияет абсолютной пустотой.
Диалог с Киригири Кёко чист.
Утром — Люденберг всю ночь не находит себе места — ей хочется спросить гласно:
может, что-то случилось?
Но она не может выдавить после и слова сквозь вежливую улыбку — потому что этот чертов детектив вопросительно изгибает брови, не понимая природы чужого волнения, и выражает идиотскую мысль: может, они смогут найти отсюда выход, и на всякий вопрос будет ответ, а к ней, киригири, наконец вернётся отец, директор академии...
. . .
Абсолютный Азартный Игрок курит.
Стоит возле той злосчастной лавочки в парке.
Искренне раздражённо вышагивает дальше по тротуару.
. . .
"Тебе не скучно?" — сообщение прочитано детективом почти моментально.
"Нет. Не знаешь, почему в моей комнате искусственные цветы?"
Селестия Люденберг по эту сторону экрана готова ругаться нецензурной бранью.
"Откуда бы мне знать", — выстукивает фразу по дисплею.
"На их обёртке было твое имя".
Селестия Люденберг по эту сторону экрана — всё-таки — ругается нецензурной бранью. Шипяще. Себе под нос.
"И что?"
Детектив присылает фотографию.
На тетрадном листе в линию простым почерком выведено:
теоретически, после гибели аватара происходит его переустановка.
. . .
"В таком случае, обращусь к Наэги".
. . .
Немногим позже Селестия Люденберг смотрит на злополучные цветы, когда детектив притаскивает все четыре на общее обсуждение, и вертит в пальцах бумажку. Исследует пальцами каждую ее вмятину; пятна на бумаге — расплывшиеся, мелкие — замечает совсем осторожно, но молчит.
И возвращает такую важную для расследования вещь обратно — в детективные руки.
— Я не знаю, откуда там мое имя, — прежним тоном уведомляет, дёргает подбородком, глядя на живописную картину взаимодействия всего общества семьдесят восьмого класса, и.
Отворачивается.
Стиснув накрепко зубы.
Четко выстукивая каблуками по плитке — цок, цок, цок.
Накрепко захлопывает дверь. Лекарство от бесконечной скуки обидой въедается в лёгкие — молодец, детектив, тысяча и одна степень уважения, чтобы такое провернуть — да в одиночестве.
***
"Искренне не понимаю, чего скучного может быть в свидании, Киригири-сан", — за окном чисто сверкало лето виртуальной Японии.
"Меня удивляет твое предложение".
"Почему?" — Селестия стучала пальцами по экрану.
"Нет, ничего".
"Значит, ты согласна?" — Люденберг качала ногой.
"Я никогда не посещала такие мероприятия".
"Согласна", — Абсолютный Азартный Игрок подводила вердикт, не удержавшись от смешка самодовольства.
И ей казалось, в то сверкающее лето, что виртуальность — не так уж и плохо.
❦
