Клятва
«Возьмите тогда глаза мои, Возьмите тогда глаза мои Возьмите тогда глаза мои, Чтоб они вас впредь не видали.
Нам уже не нужны глаза твои, Нам уже не нужны глаза твои, Побывали уже в глазах твоих И всё что нам нужно взяли.»
Чёрная Армия, окрестности Нижнего Тагила. 2 декабря, 1961 год.
Меня зовут Григорий Иванович Отрепьев. Мне тридцать три года. И я помню свою Клятву: «Я верю, прежде всего, в Россию: единую, неделимую, непобедимую…». Сегодня нас опять подняли по тревоге. Радарная станция около Серова засекла неопознанный летательный объект где-то над горами. Судя по всему – самолёт-шпион. Как всегда: либо немецкий, либо японский. А мы с такими особенно не церемонимся. Теперь сбитый аппарат лежит где-то в горах, а на нас, как на группу быстрого реагирования, возложена задача отыскать место падения. Впрочем, искать там почти нечего. Падающий самолёт вели чуть ли не по пятам и поэтому, место его пребывания известно сейчас чуть ли не с точностью до нескольких метров. Так что наше дело маленькое – прибыть на место, выставить оцепление и провести первичный допрос пленного лётчика, если, конечно, осталось что допрашивать. Обычная работа, почти рутина, я такими вещами занимался уже не раз и не два. «…Я верю в свою собственную силу и в силу и мужество моих товарищей». –Здравия желаем, Григорий Иванович! – Зверюганов приветствует меня, едва я появляюсь в тесном и пыльном кузове грузовика. – Привет, Фёдор, привет, – я ударяю об его протянутую ладонь своей, в знак приветствия. – Григорий Иванович, вы знаете, что там? В иерархии организации, в которой мы оба служим, моё положение выше, чем его. Собственно говоря, я являюсь его непосредственным начальником, как являюсь непосредственным начальником ещё девятнадцати балбесов, сидящих с ним в одном кузове. А все вместе мы – оперативное подразделение «Стальной руки», внешней и внутренней разведки Чёрной Армии. Я вновь вытаскиваю половину своего несчастного туловища на холод и ветер, царящий за бортом, отодвигая при этом край тента и впуская мороз внутрь, ко всеобщему неудовольствию моих подчинённых. Махаю рукой в чёрной вязаной варежке, привлекая внимание водителя. Мы больше никого не ждём, и грузовик резко трогается, едва не выбрасывая меня на белоснежное покрывало. Лишь чудом мне удаётся удержаться и не уронить ни себя, ни свой авторитет в глазах солдат. – Самолёт сбили, – обернувшись, ответил я на вопрос Зверюганова. – Нас посылают проверить. На его лице сразу же отразилась вся скука и тоска от полученного известия. Действительно, какой нормальный человек станет радоваться рабочей рутине? – А чей самолёт-то? – поинтересовался кто-то из солдат. Кто именно, я понять так и не смог, как раз в этот момент грузовик подпрыгнул на очередной кочке, смазав для меня лицо спрашивающего. – Пока неизвестно. На позывные не отвечал ни на одном из языков. – Это что же получается, товарищ капитан? Хотите сказать, что здесь ещё кто-то летает, кроме япошек или немчуры? Может быть, у степняков самолёты появились? – взрыв грубого, солдатского хохота был для шутника более чем удовлетворительным ответом. – Доедем до места, Добровольский, ты мне лично доложишь, что за модель самолёта и из какой страны оный аппарат прилетел. Доклад сделаешь на казахском, – мстительно добавил я. Добровольский аж обалдел. Двухметровый, с огромной, по-русски пышной русой бородой, казахского он в жизни не знал, а летать боялся. На каждого же степняка, которому не посчастливилось оказаться в его поле зрения, зыркал так сурово, что тот, несмотря на весь свой буйный кочевой нрав, считал за счастье скорее ретироваться подальше от его взгляда. Видимо, были у Добровольского какие-то свои счёты с казахами. Впрочем, он об этом не распространялся. На самом деле, было над чем задуматься. Как говорил когда-то Александр Сергеевич Алеутов: «В каждой шутке есть доля шутки и доля военной тайны». Парни были правы, авиация в регионе была только у рейхскомиссариата и Новосибирской республики, марионеточного государства японцев. Мы же были зажаты с обеих сторон этими двумя колоссами, не в силах продохнуть и толком развернуть наши немногочисленные военно-воздушные силы. Но они у нас всё равно были. С сотни две вертолётов и пара десятков реактивных самолётов, не считая бесчисленного хлама времён Последней войны. Их наличие, правда, ничего не решало. Едва мы попробуем поднять их в воздух, как коршуны престарелого, разжиревшего, но всё такого же боевитого Германа Геринга разорвут наших ребят в клочья. Оставались, правда, ещё казахские степняки, скатившиеся после развала Союза, до состояния анархических кочевых племён. Но их в расчёт и вправду не стоило брать. Там не то что до авиации, до государства в принципе было ещё очень далеко. Подвинув Зверюганова, я сел на деревянную скамейку, прибитую вдоль стенки грузовика и, откинувшись назад, поддался размышлениям. Границы Чёрной Армии беспокойны, это факт. Немецкие и японские рейды (в основном немецкие, японцы в последнее время сидят тихо), набеги степняков и просто шайки бандитов, рыскающие то тут, то там в поисках наживы. Всё это было, всё это понятно. Но вот неопознанного самолёта мы не сбивали ещё никогда. Всегда было понятно, чей он, хотя бы по предсмертным воплям в эфире. А тут же… «Я стою за живых, и за честь мёртвых. За те поколения, что были, и за те, что будут…». Грузовик остановился около горного КПП примерно через полчаса езды. Мы мгновенно выгрузились из него. У обычных солдат, если кто видел, такие действия обычно занимают относительно много времени и часто бывают очень неуклюжими. Мы же всё сделали быстро, чётко и аккуратно, меньше чем за минуту рассыпавшись полукругом вокруг машины и зорким взглядом осматривая местность. Правда, если говорить начистоту, не совсем зорким. Самым слабым звеном в этой цепочки был, конечно же, я со своей близорукостью. Тем не менее, за годы практики я научился худо-бедно справляться и с этим недугом, так что мои соратники могли со спокойной душой на меня положиться. Впрочем, на этот раз всё было тихо. Противника, как и ожидалось, в округе не было, а небольшой охранный пост был полностью под нашим контролем, что подтверждал молоденький рядовой, выпорхнувший из тёплого, протопленного помещения на зимний, сибирский холод с широко распахнутыми глазами, рассматривающий нас. – В-вы… вы из разведки, да? – слегка запинаясь, обратился он ко мне. – Вольно, рядовой, – я обратился к нему по уставу, парня необходимо было привести в чувство. – Оперативное отделение внешней и внутренней разведки Чёрной Армии, капитан Отрепьев. Доложите обстановку. – А… а, да, так точно, товарищ… э-э-э, капитан, – ответил он, разглядывая мои погоны. На самом деле, у нас в «Стальной руке» своя система званий, по которой, если переводить на армейские ранги, ко мне следовало обращаться «товарищ полковник». Впрочем, бедному солдатику об этом знать было не обязательно. Он и так сильно теряется от волнения. – Ваши люди уже здесь, они недавно прибыли. Спросили меня, не видел ли я падавший самолёт. Я сказал, что видел, и указал сторону, в которую он летел. Они сказали, чтобы я дождался вас, а потом послал следом. «Мои люди»? «Послал следом»? Это что ещё за фокусы? Все «мои» люди уехали со мной в одном кузове, и опередить меня уж никак не могли. Следовательно, это какие угодно «чужие», но уж никак не «мои». И хорошо, если эти чужие носят мундиры Чёрной Армии на голое тело, а не поверх каких-нибудь орлов… – Ну, и куда же «мои люди» пошли? – не скрывая иронии, спросил я. Солдатик, впрочем, сарказма не почуял и бодро отрапортовал: – На четырнадцатый перевал, товарищ капитан! Ваши люди отправились на четырнадцатый. Сказал так, будто я все здешние медвежьи углы знаю… – Показывай, где дорога на четырнадцатый, – сухо приказал я рядовому. «…Когда придёт час отмщения, я встану плечом к плечу со своими товарищами, без страха встречусь со своим кровным врагом и поставлю свой народ превыше собственной жизни». А вот и «чужие». – Здорово, Гром, – подойдя со спины, поприветствовал я крупного, широкоплечего мужчину в серой шинели. – Здорово, Анафема, – крепкое рукопожатие было ответом на моё приветствие. Гром – это от фамилии. А так на самом деле он Василий Андреевич Громов, сын белоэмигранта, уехавшего из России после Гражданской. Родился Гром в Париже, в двадцать пятом году. Его отец был одним из тех немногих русских, кто содержал свои капиталы в иностранных банках и после своего бегства не работал ни в такси, ни в книжных издательствах, совершенно не нуждаясь в средствах. Мальчик получил прекрасное образование, объездил всю Европу и Северную Америку, собственными глазами видел Рим и Брюссель, Лондон и Берлин. По его словам, отец пророчил ему блестящую карьеру юриста, которую на корню загубили немецкие танки, растоптавшие и смявшие французские войска летом сорокового года. Его семье пришлось бежать в Британию, которая, впрочем, тоже вскоре пала. Вася, правда, этого уже не увидел. Ещё в сорок втором, когда англичане из последних сил отражали разрушительные бомбардировки Люфтваффе, он, приписав себе в документах лишний год, вместе с другими белыми солдатами прибыл в Архангельск. Белые бригады… спустя двадцать лет после обидного и горького поражения, спустя двадцать лет кромешного красного террора, унижений и оскорблений, эти люди нашли в себе силы прийти на помощь своей обливающейся кровь Родине. Родине, которая отреклась и плюнула в лицо своим самым доблестным и верным сыновьям. Это был величайший акт единения нашего народа. Два непримиримых соперника – Белая и Красная армии, маршировали вместе, плечом к плечу, по улицам древнего северного города. А женщины, которые в силу военного положения, были чуть ли не единственными зрительницами этого величественного шествия, плакали и падали на колени от радости. Правда, даже помощь белогвардейцев не смогла спасти Россию. Немецкие «панцеры» уже колесили по Невскому проспекту, а свора коллаборационистов вывозила русские богатства из Эрмитажа. Уже была почти взята в окружение Москва, а Киров метался из стороны в сторону в своем рабочем кабинете в Куйбышеве, не зная, что делать. Впереди было падение Ворошиловграда, газовая атака под Чебоксарами, знаменитый августовский переворот и горькая победа весной сорок пятого, что досталась нам такой огромной ценой, но дала шанс на выживание. Впереди были одни лишь поражения и растоптанные надежды. Но в тот момент, маршируя по ледяным улицам Архангельска, Вася был счастлив. Счастлив, как никогда в жизни. Так он сам мне говорил. А моё же прозвище, Анафема, это от имени-фамилии. Григорий Отрепьев, беглый монах, выдававший себя за невинно-убиенного царевича Дмитрия. Гришка Отрепьев. Анафема. Всё просто. Интересные у меня, конечно, были родители… – Что происходит? – спросил я у Громова. – Чёрт его знает, Гриш, зенитчики сбили самолёт, а нам расхлёбывай. Ай, чего я распинаюсь, ты, небось, ситуацию лучше меня знаешь, с поправкой на твоё ведомство. Самолёт на позывные не отвечал, во время падения идентифицировать не удалось. Вот всё, что знаю. – Личные соображения имеешь? – А что личные соображения? Сами только приехали. Мы с ребятами в патруле были, получили приказ выдвинуться на место происшествия. Чутка опередили вас. Вот, собственно и всё. – А самолёт где? – Да вон, в низине валяется, – Громов одной рукой показал на место крушения, другой же – зажал нос и смачно сморкнулся, едва не высморкав вместе со всей гадостью собственные мозги. Да, от белоручки, сына белогвардейца, не осталось и следа. – И чей он? – Да хрен его, приблуду, знает. Свалился, мля, на нашу голову. Одно точно могу сказать: ни свастики, ни красно солнышка я на нём не вижу. «Красно солнышко», так шутливо солдаты называют флаг Японской империи, который лепился в стране восходящего солнца на все виды вооружения и военной техники. Японцы настолько сильно гордятся своей продукцией, что заранее, ещё до выполнения ею очередного трудового подвига, стараются заклеймить её. Впрочем, зря стараются. Хвалёное японское качество – лишь фикция и откровенное враньё. Возможно, когда-то, в годы Последней войны слова «Мицубиси», «Кавасаки» и «Накаджима» что-то и значили, но теперь их товары, как и товары многих других дзайбацу, покупают лишь отсталые марионеточные государства самой Японии, как например Новосибирская республика или Мэнцзян в Монголии, где развернуть собственное производство просто невозможно. Самолёт лежал недалеко от нас, всего метрах в двухстах. Лично я не особо понимаю, как ему удалось упасть в высокогорную низину, не развалившись при этом на кучу обломков и не смявшись в тонкий блин металла. Наверное, просто повезло. Такое тоже иногда случается в нашем беспощадном мире. Впрочем, со словами Громова я согласился сразу же после беглого осмотра. Не японец и не немец. В этом я точно могу поручиться, так как знал матчасть всех самолётов-разведчиков обеих сверхдержав на зубок. Собственно говоря, другого от моей профессии не ждут. Сам же аппарат представлял вытянутый, остроносый фюзеляж, переломившийся на две неравные части и выкрашенный в сине-серый пятнистый камуфляж. Крылья, которые, в свою очередь, отвалились от корпуса и кусками валялись по всей заснеженной низине, были непропорционально длинными. В задней части фюзеляжа виднелось смятое падением отверстие, из которого медленно вытекала какая-то вязкая жидкость. Самолёт был реактивным. – Надо проверить, – внёс я предложение, закончив осмотр. – Понятно, что надо, я и сам хотел сходить, – ответил Громов из-за спины. – Так, а чего же не сходил? – удивлённо спросил я. Я уже встречался с Громовым раньше, и встречался достаточно часто. Это, можно сказать, был мой единственный друг, если у меня вообще могут быть друзья в обычном человеческом понимании. Вася был очень деятельный и инициативный командир. Умный, по-настоящему талантливый в военном деле, он был, к тому же, невероятно выносливым, стойко переносил все походные тяжести и лишения. Свою дополнительную офицерскую пайку никогда втихаря не жрал, всегда делился с обычными солдатами. Единственное, что мешало ему к своим тридцати шести годам уже командовать дивизиями и сидеть с важным видом за штабными картами, так это его независимость и абсолютное отсутствие чинопочитания. Воспитанный в семье белоэмигранта и получивший прекрасное образование, он так и не избавился от привычки смотреть на нас, пролетариев, чутка свысока. А следовательно, иногда позволял себе в разговорах со старшими по званию очень много вольности. Особенно страдал он от этого в годы войны, когда рядов Красной Армии ещё не коснулась живительная жуковская чистка, и офицеры, воспитанные революцией, гнались за формой, а не за содержанием. Один раз, по словам самого Громова, его едва не расстреляли, но спасло заступничество высокопоставленных белых офицеров, которым импонировал храбрый и способный юноша, и с мнением которых руководство Красной Армии было вынуждено, скрипя зубами, считаться. Потом же, уже в Чёрной Армии, Вася сам отказался от майорских погон, предпочтя всё также бегать по Уральским горам вместе со своим отдельным батальоном сибирских стрелков, многие из которых прошли вместе с ним его трудный путь: от архангельских портов, до сибирских снежных пустошей. Впрочем, лично я считаю, что по Громову штабное кресло всё-таки плачет. Слишком уж он умный для простой, солдатской полевой работы. Мне бы, например, куда спокойнее было, если бы этот талантливейший командир не по горам скакал, а занимался чётким и скрупулёзным планированием операций, заменив собой, молодым и энергичным, дряхлеющих командиров Последней войны, что так и просиживают штаны по генштабовским кабинетам. Вася, впрочем, и сам это прекрасно понимал и, как я слышал краем уха, постепенно поддавался на уговоры заняться бумагомарательствованием. Тем необычнее была его робость в деле осмотра самолёта. Раньше он никогда бы не упустил возможности вырвать первенство и утереть мне нос. – Отрепьев, я откуда мог знать, что за самолётом явишься именно ты? Если бы твоё высочество нижайше соизволило меня предупредить, я бы его уже, конечно же, на металлолом разобрал. А так… неопознанный самолёт, знаков отличий нет, модель мне неизвестная. От него вашей «Стальной рукой» пахнет за версту. А я, сам знаешь, в дела разведки не лезу. Себе дороже обычно выходит. Так что давай-ка ты сам с ним разбирайся. Если мне не прикажешь, конечно. Моё-то дело маленькое: я на место прибыл, проконтролировал, чтобы никакой зондеркомманды из самолёта не вылезло, а теперь со спокойной душой передаю его тебе в руки. Дерзай. «Я буду щитом и мечом России, с помощью которого будет вершиться правосудие за всех павших». – Командир, давайте я, – несмело предложил Добровольский. – Отставить, я сам пойду. Прикрывайте меня, – приказал я и начал свой спуск к обломкам самолёта. А что было делать? Уральские горы – не такая уж непреодолимая преграда, как рисует их военная пропаганда рейха, оправдывая поражения собственных вооружённых сил. Это горы, да и они, как и всякие горы, таят в себе опасность. Каждый миг под твоими ногами рискует проломиться корка льда, каждый камень, на который ты ступаешь, готов сорваться вниз. Но всё же, эти горы проходимы. При должной сноровке – даже без специального снаряжения. Спуск, слава Богу, вышел коротким. До места падения было действительно недалеко. Оказавшись в низине, я помахал рукой своим товарищам и, взяв наизготовку автомат, начал потихоньку приближаться к самолёту. Пожара не было, как ни странно, а все огнеопасные жидкости, какие в этом аппарате могли быть, давным-давно уже перемешались с холодным снегом. Когда стекло в кабине пилота резко отскочило вверх, я едва не выстрелил от неожиданности. Такое бывает, подумал я, автоматика сработала, хоть и запоздало. Правда, вслед за стеклом, из кабины выбралось человеческое тело, облачённое в слегка мешковатую форму пилота и гермошлем с чёрными непрозрачными очками. Надо же, пилот всё-таки выжил. Правда, наслаждаться, к его несчастью, он эти фактом будет недолго. Это, скорее всего, немец. Японцы обычно ниже ростом, да и телосложение у них немного другое. Нет, стопроцентный немец. Значит, дело ясное: допросить прямо здесь, в том самом КПП, у которого мы недавно останавливались, а потом в расход. – Please, don’t shoot! Bitte, nicht schießen! – заорал вдруг пленник, глядя в тёмное дуло моего автомата и поднимая руки. Так. Ну, допустим, «нихт шиссен» я понял, что такое. А первая часть предложения? Нет, догадаться по смыслу, конечно, можно. Но это точно не немецкий. И не японский. – Командир, вы в порядке? – подбежав, спросили меня Зверюганов и Добровольский. Бойцы запыхались, и видно было, что они поспешили ко мне на выручку, едва увидели, как от самолёта отделяются его составные части. – Я-то в порядке. А вот у этого парня проблемы, – дёрнув стволом, я указал на пилота, которому явно становилось зябко в своей, прямо скажем, несезонной одежде. – Please… – уже жалобно пробурчал сквозь завесу гермошлема пленник, сделав неуверенный шаг вперёд. А вот этого делать не стоило. – Stehen! – заорал я, пуская автоматную очередь прямо ему под ноги. Незнакомец тут же застыл как вкопанный. Он и дальше что-то лопотал, но я его уже не слушал. Всё моё внимание было сконцентрировано на мушке прицела, словно вокруг меня кипел бой. Я был готов ко всему: любое движение, любой шорох, любое непонятное действие, и наш пленник тут же был бы продырявлен насквозь очередной очередью. В этот момент к нам подошёл Громов. – Гриша, что тут у тебя твориться? Мы слышали выстрелы. – О, Гром, вот ты мне как раз и нужен. Ты у нас образованный, скажи, на каком языке он болтает, я что-то не пойму. Вася начал перечислять: – Geben sie ihren Namen und Titel an! Anata no namae to katagaki o nobe nasai! State your name and title! Последнее предложение пилоту, видимо, было знакомо. Он быстро закивал своей огромной из-за надетого шлема, похожей на стрекозиную головой. – Capitan Gary Powers, United States air force. Where I am? Громов хохотнул. Затем, после пары секунд тишины, он издал ещё один смешок. Потом плотину прорвало. Он хохотал, не останавливаясь, минут пять, а на его скуластом, небритом лице выступили слёзы. Мы с ребятами изо всех сил пытались его успокоить, но ничего не помогало. Пленник, сняв к тому времени гермошлем, всё также стоял в стороне и растеряно улыбался, дрожа от холода. – Громов, твою мать, да что с тобой такое! – не выдержав, я вмазал ему по щеке. Не так сильно, как мог бы, но это всё равно привело его в чувство. – З-з-зенитчики хреновы… а-ха-ха, Господи Боже, – Гром никак не мог взять себя в руки. – Зенитчики, стража небесная, защитнички наши, американца сбили. Чего?! – Вася, дорогой, а объясни мне, пожалуйста, какого хрена американец делает посреди Сибири в целом, и в воздушном пространстве Чёрной Армии в частности? – А я, дорогой мой, понятия не имею, какого хрена американцы делают в нашем воздушном пространстве. Вот что-что, а это уж точно вашего ведомства дело, не моё. – Ну так нужно поинтересоваться, – зашипел я Васе на ухо. – Ты здесь, блин, единственный грамотей, один на весь отряд английский знаешь. Ну, так и проведи процедуру первичного допроса. С моей санкции. – А-ха-ха, «с моей санкции», – передразнил он меня. – Господи, идиоты. – Эй, ты, – он обратился к сбитому лётчику. – Ком ту ми… Пилот послушно подошёл, и у них с Васей завязался диалог. Громов что-то постоянно спрашивал, улыбка не спадала с его лица, а пилот, улыбаясь в ответ, ему отвечал. Весь их разговор продлился минуты три, и всё это время мы, мои люди вперемешку с людьми Громова, стояли полумесяцем вокруг них, натянутые как струна и готовые в любой момент применить оружие. А Вася всё улыбался, будто не замечал нашего полубоевого построения. Если этот парень сейчас не думает о том, какие эти русские добрые и улыбчивые парни, то я честно, не знаю, чем забита его голова. Наконец, Громов подошёл ко мне. – Это американский лётчик. Зовут его Гэри Пауэрс. Вылетел с базы в Гренландии и выполнял задание по аэрофотосъёмке позиций немцев под Архангельском. – Под Архангельском? – удивлённо спросил я. – Под Архангельском, – подтвердил Гром. – Это хорошо, что под Архангельском, это может… ладно, продолжай. – Так вот, на середине полёта он сбился с курса, собирался, используя ориентир в виде Кольского полуострова, повернуть обратно и лечь на курс возвращения. Но немного не рассчитал и вместо запада полетел на восток. Запаса топлива у таких самолётов, как я понял, немерено, поэтому и дотянул до нас. А тут уж мы его и приняли. – А на позывные почему не отвечал? – А как он, по-твоему, ответит, если у него рация совершенно на другие частоты настроена? Наши же наверняка только по немецким да по японским давали сигналы. Естественно он нас не слышал ни хрена. – Тьфу ты, Господи, придурок. Сотрудничать хоть готов? – Готов, только он нас, походу, за немцев принял. Пару раз он на их язык переходил, пистолет свой мне сдал и монетку серебряную, с ядом. Говорит, там внутри иголка, он уколоться должен, если в плен попадётся. Сказал, что готов передать нашему командованию все им сделанные фотографии, лишь бы ему домой разрешили вернуться. – Вот собака! – в сердцах воскликнул я. – И не говори, – согласился со мной Громов. – Пойдём, огорошим предателя? – с улыбкой предложил я. – Ну, пойдём, – с ехидцей в голосе согласился Громов. Уже подходя к пилоту, я спросил: – Как «Россия» будет по-американски? – По-английски, балда. «Раша» будет. Подойдя к Гэри Пауэрсу, радующемуся тому факту, что его, похоже, не будут сегодня убивать, я хлопнул его по плечу с такой силой, что он аж пошатнулся, и, собрав все свои знания английского в кулак, сказал: – Велком ту Раша. На его лицо любо-дорого было посмотреть. Брови поползли наверх, челюсть предательски отвисла, а глаза вылезли из орбит. Зло сплюнув, я продолжил: –…точнее в то, что от неё осталось. «Я даю эту клятву моей священной Родине!»***
Новосибирская республика, Новосибирск. 20 декабря 1961 год.
Валерий внимательно наблюдал, как паровоз, шумно выдыхая облака пара из своего чёрного, как смоль, тела, прибывал на перрон. Состав пришёл с опозданием, и в один момент Валерий уже было заволновался, не случилось ли чего. Потому что в случае каких-либо неприятностей, карьере и свободному существованию Саблина пришёл бы конец. Как, впрочем, и жизни. Паровоз напоследок щёлкнул своими несмазанными колёсными тормозами и остановился. С грохотом открылись двери вагонов, наружу повалили пассажиры. Не сказать, чтобы их было много: хоть юг и жил богаче, чем работники северных предприятий, поездку на поезде всё равно мало кто мог себе позволить. Даже у Саблина — преуспевающего, в общем и целом, клерка, окончившего, помимо восьми школьных классов ещё и юридическое училище, денег на такое дорогое предприятие не водилось. Поэтому он ничуть не удивился, когда увидел, что с поезда сходят в основном японские солдаты, одетые в свою зелёно-коричневую форму, и японские же управляющие, наверняка возвращающиеся с севера после инспекций. Впрочем, среди этой массы раскосых азиатских глаз было и одно белое, вполне европейское лицо. Оно принадлежало одному щупленькому мужчине, примерно тридцати лет, с ясно-голубыми, бегающими глазами. В руках мужчина держал чёрный дипломат, не так давно вошедший в моду в Америке и без которого портфельные инвесторы теперь не видят смысла в жизни. Собственно говоря, на портфельного инвестора он больше всего и смахивал. «Мой пассажир», – подумал Саблин и, скользя сквозь людской поток, направился к европейцу. Мужчина слегка дёрнулся, когда Валерий, ловко вынырнувший из толпы, подхватил его под локоть. От Саблина не укрылось резкое движение иностранца, будто его новый знакомый собирался потянуться за пазуху, но опомнился, вспомнив что-то важное, и одёрнул руку. Валерию оставалось только улыбнуться. В Сибири гайдзинам уже как шестнадцать лет не разрешается носить оружие, так что белому другу придётся избавляться от своих канзаских привычек. Впрочем, почему именно канзаских? На Хоккайдо ведь тоже можно свободно таскать пистолет за пазухой… – Приветствую, – поздоровался Саблин, отводя незнакомца в сторонку, прямо к стенке небольшого двухэтажного обшарпанного здания, выполняющего функцию зала ожидания. – Здравствуйте, – вежливо, хотя и недоверчиво ответил на приветствие «инвестор». – Я полагаю, вы прибыли от наших общих друзей, правильно? – улыбаясь, продолжал знакомство Саблин. До его собеседника наконец-то дошло. – Ах, да, конечно, от наших общих друзей. Позвольте представиться, Джеймс Кюри, Центральноамериканское Рабочее Учреждение, – он переложил дипломат в левую руку и протянул правую для рукопожатия. Валерий с готовностью пожал её. – А вы, получается… – Олег. Олег Гордиевский. Доверенное лицо Рабочего Учреждения в Новосибирске. Называть своего настоящего имени Саблин, конечно же, пока не собирался. Если вообще собирался. Особенно, если человек, стоящий перед ним, не тот, за кого себя выдаёт. Центральноамериканское Рабочее Учреждение, ну надо же… – Моё начальство поручило мне обсудить несколько вопросов, которые они считают безотлагательными, – сразу перешёл к делу Кюри. – Я бы хотел немедленно проследовать к вашему руководству, чтобы как можно быстрее решить поставленные задачи. В конце концов, это для нашего общего же благополучия. Есть одно соблазнительное предложение для наших, хм, западных партнёров, и в случае его успеха огромный, просто колоссальный успех по обе стороны океана нам гарантирован. «Западных партнёров»?! Валерий ужаснулся. Если этот идиот так открыто говорит о таких вещах, то он полный, абсолютный профан и место его, вместе с его чемоданчиком – на нью-йоркской бирже, а не там, где он, по его словам, сейчас работает. Господи, чему же их там, в «Рабочем Учреждении» учат? Впрочем, Саблин прекрасно понимал, что не стоит так сразу окатывать помоями настолько авторитетную и ответственную организацию. В конце концов, за столько лет это их единственная промашка. Тем более, всегда оставалась ещё одна причина странного и безответственного поведения их «посланника»… – Прошу прощения, господин Кюри, но это пока невозможно. Мы, русские, всегда славились своим гостеприимством. Наши японские покровители, в свою очередь, заметили эту нашу яркую черту и ещё сильнее развили в моём народе это благородное чувство. Мои начальники будут глубоко огорчены тем фактом, что вы не примите моё приглашение отдохнуть с тяжёлой и дальней дороги. И их неудовольствие, будьте уверены, падёт именно на меня, за то, что своей грубостью оттолкнул такого уважаемого гостя, – за весь этот сладкий и напыщенный монолог у Саблина не дрогнул ни один мускул на лице. Всю свою хвалебную, по-восточному заискивающую оду он проговорил с абсолютно каменным выражением. – Тем более, вас всё равно раньше чем через четыре-пять часов никто не ждёт. Конечно, если вы настаиваете, начальство соберёт экстренное совещание и выслушает ваши предложения, но я всё же настойчиво рекомендую вам отдохнуть. Я для вашего же удобства, я готов предоставить вам свою квартиру недалеко от вокзала. Уровень наших городских гостиниц, к сожалению, оставляет желать лучшего, но если вы настаиваете, я могу… – Не стоит, не стоит, – прервал Саблина Джеймс. – Ваша квартира будет подходящим вариантом. Мы возьмём извозчика? – Мистер Кюри знаком с нашими порядками? – Валерий улыбнулся, про себя лихорадочно соображая, откуда «американец» мог узнать про извозчиков, если впервые в Новосибирске. – Нет, к сожалению, все привокзальные экипажи сейчас заняты. Мы немного пройдёмся пешком, благо, что тут недалеко. Всю дорогу до квартиры они прошли молча. Конечно, Саблин не был настолько дураком, чтобы приводить незнакомца в своё собственное обиталище. Для подобного рода встреч у него и у людей, с которыми он работал, имелось огромное число конспиративных квартир. Одной из них он и намеревался воспользоваться. Многих, особенно людей с Урала и из Западной России, могло бы смутить то, как вызывающе одет американец. Синий пиджак, яркая бежевая рубашка и широкие штаны из мягкой ткани. У людей определённых профессий или тех, кто был слабо знаком с положением дел в республике, такой вид мог бы вызвать шок и паническую атаку, но суть заключалась в том, что в нынешнее время для европейца в Восточноазиатской Сфере Процветания лучшего амплуа было просто не найти. Инвесторы, бизнесмены, банкиры из Германии, Италии, Америки и даже Южной Африки — все они были желанными гостями в Японской империи и её марионетках. Дзайбацу бронировали для них люксовые номера в отелях, устраивали пышные банкеты и находили лучших девочек, стоило европейским финансовым воротилам только глазом моргнуть. Всё самое лучшее, всё, что дорогие господа пожелают. А произошло это из-за того, что японцы совершенно не умеют считать деньги. Полгода назад Токийская биржа оглушительно рухнула. Японский денежный пузырь гражданских автомобилей, в который вся Сфера инвестировала почти год, наконец-то лопнул, утянув с собой на дно почти все остальные отрасли японской промышленности: от каучуковой и до горнодобывающей. В Токио тогда творился подлинный кошмар. Взрослые мужчины, уверенные и одетые в строгие костюмы, стояли стройными рядами у края моста, спокойно дожидаясь своей очереди спрыгнуть. Правительство и финансовая элита в панике слёзно молили европейских инвесторов, которые были с ними подвязаны, спасти безнадёжное положение крупным вливанием средств. И инвесторы потянулись, выбора у них, по сути, не было. Ведь, несмотря на всё японское движение к автаркии, мировую экономику никто не отменял. И финансовую ответственность тоже. Ударило по всей Сфере. Особенно сильно по юго-восточной Азии — основному экспортёру резины, селитры, топлива и дешёвой рабочей силы. Сибирь, как это ни странно, пострадала меньше всех, хотя именно здесь располагались все ведущие японские горнодобывающие концерны. Конечно, на бумаге они, чисто формально, были не японскими, а новосибирскими, магаданскими и приамурскими, но любой, хоть чуть-чуть разбирающийся в политике и экономике человек, прекрасно понимал, что за ниточки дёргают японские дзайбацу – крупные бизнес-династии, почти что сросшиеся с государством. Вот только когда их миллиарды йен в одночасье сгорели в прожорливой топке мировой экономики, эти колоссы на глиняных ногах начали рушиться, дав, наконец-то, их вассалам шанс выйти из тени. И вассалы этим шансом воспользовались. Сибирские промышленники, которые до сих пор были большими начальниками лишь на бумагах, гордо заявили о своих правах, потребовав у их кукловодов и японского правительства большей автономии во внутренних и внешних делах, пригрозив оставить империю вообще без горного сырья. И они, на фоне экономистов, рвущих от досады волосы на голове, эту автономию получили. Из Сибири в США, Италию и Южноафриканский союз поплыли алмазы, газ и нефть, привлекая в восточную часть России деньги, инвестиции и образованных людей. Особенно людей. Так что образ, выбранный Джеймсом Кюри, был абсолютно верным решением. В данный момент европеец здесь не смог бы затеряться сильнее, чем выставив себя денежным воротилой. Тем временем Саблин и Кюри добрались до безликого и серого пятиэтажного дома со скрипучими деревянными подъездными дверями, открытыми нараспашку, и начисто выбитыми стёклами по всему третьему этажу. На этом этаже когда-то жили рабочие с севера: Сургута, Нижневартовска, Нового Уренгоя. Какое-то сердобольное предприятие позволяло им и их семьям проводить здесь одну неделю в год, в качестве отпуска. Правда, продлилась эта «сладкая» жизнь недолго – пролетарии так сильно буянили и пьянствовали, что в одну прекрасную ночь полиция японской администрации просто-напросто выкинула их всех на мороз. А руководство той компании поголовно сняли с занимаемых должностей, заменив потомками самураев. Валерию и Джеймсу, слава Богу, не пришлось подниматься на этот загаженный, разорённый этаж. Их квартира была на первом. Кюри вошёл в квартиру первым. Это было грязное, пыльное и абсолютно неживое двухкомнатное помещение с взбухшими жёлтыми обоями и изредка снующими по полу тараканами. Впрочем, тараканы сейчас – настоящий бич всей Сибири. Чёрные, усатые, и, что самое главное, невероятно огромные. Непонятно, на чём они умудряются так откармливаться. Несмотря на то, что с едой сейчас не так туго, как в пятидесятые, когда от голода вымирали целые города, но всё равно, провианта хватает не всем. Тем же, которым хватает, перепадает лишь слегка больше необходимого минимума. А тараканам всё ни по чём. Они отжираются до совершенно неприличных размеров и плодятся просто в невообразимых количествах, одновременно с этим становясь чуть ли не хитиновыми танками, которых, даже удар каблуком сапога не всегда убивает с первого раза. – Милое место, – чересчур весело заявил Кюри, обводя это логовище взглядом. Щелчок пистолетного затвора, раздавшийся у него за спиной, не разделял оптимизма американца. – Я думаю, нам лучше поговорить более откровенно на кухне, не находите? – ровным голосом спросил Саблин. Американец медленно поднял руки. – Я думаю, что нам определённо нужно поговорить, – слегка повернув голову, ответил он. – Замечательно. Теперь спокойной идите в правую дверь и садитесь за стол. Руки держите так, чтобы я их видел. И никаких резких движений, это понятно? – Более чем. Кюри в точности исполнил указания Саблина. Прошёл, сел, положил руки на стол. И с ожиданием уставился на пистолет Валерия. – Вы говорите, что прибыли от наших общих друзей из Центральноамериканского Рабочего Учреждения, правильно я вас понимаю? – начал Саблин свой допрос. – Правильно понимаете, – без тени страха в голосе ответил американец. – Мои друзья никогда бы не прислали ко мне человека с пустыми руками. Надеюсь, у вас есть для меня подарок? Знаете ли, я ведь заядлый коллекционер… – Ах, подарок. Конечно имеется, за кого вы меня принимаете? Держите, это, как мне кажется, будет отличным пополнением вашей коллекции, – с этими словами Джеймс протянул Валерию октябристский значок. Потёртый латунный мальчик, изображённый в центре красной звезды, смотрел на Саблина вроде как даже с укоризной. – У вас отличный русский, вы знаете об этом, мистер Кюри? Не каждый иностранец способен без ошибок выговорить слово «Центральноамериканский», – с уважением отметил Саблин, с чувством светлой ностальгии рассматривая значок. – Благодарю, мистер Гордиевский. У нас очень хорошие учителя в Рабочем Учреждении. Впрочем, вместо Центральноамериканского, я предпочитаю называть его Центральным, если вы понимаете… – Прекрасно понимаю. Не вы первый и, боюсь, не вы последний. И, пожалуйста, мистер Саблин. Валерий Саблин. – А вы… да, впрочем, понимаю. Мне следовало бы показать значок раньше, чтобы не вызывать подозрений. – И где бы вы мне его показывали? На вокзале, заполненном японскими солдатами? Не придумывайте, всё нормально, обычная проверка. – Хорошо, вы правы. Если проверки закончились, а все явки совпали с паролями, я думаю, что нам стоит, наконец, поговорить о деле. «Даже острить на русском умудряется», – подумал про себя Саблин. Вслух же сказал: – Так прошу вас, начинайте. Это ведь вы приехали ко мне в Новосибирск, а не я к вам в Вашингтон. Американец улыбнулся. – В Лэнгли, мистер Саблин. Штаб-квартира моего ведомства находится в Лэнгли. Впрочем, к делу это отношения не имеет. Моё руководство интересуют ваши контакты и контакты людей, на которых вы по-настоящему работаете, с контрабандистами. Конкретно, с теми людьми, которые, несмотря на запрёт властей, всё также контактируют с Чёрной Армией. – Неплохо, – если бы Саблин сейчас ел, он бы непременно поперхнулся. Так же – просто с силой сглотнул. – Насколько я помню, раньше ваше правительство не интересовалось Чёрной Армией, предпочитая работать с сибирскими протекторатами. – Ситуация изменилась. До недавнего времени да, мы предпочитали работать с вами, Магаданом и частично Приамурьем. Но в руки наших агентов, работающих в рейхе, попал крайне… интересный документ, представляющий огромную ценность для маршала Жукова и его приближённых. Я бы даже сказал, документ абсолютной важности. – А почему нельзя передать этот документ нам, Русскому Сопротивлению? Или напрямую президенту республики? Я знаю, репутация Матковского сильно подмочена, но это уже совершенно не тот человек, которым он был в сороковых. Он искренне ненавидит японцев, несмотря на всю ту власть, которой они его одарили, и целиком сочувствует нашему делу. Поверьте, он не станет… – Мистер Саблин, моему руководству известно, что представляет из себя режим Михаила Матковского, будьте уверенны, – холодно пресек его возражения Кюри. – Тем не менее, передача таких ценных бумаг не может быть осуществлена ему. Поверьте, если бы мы могли обойтись без сотрудничества с «чёрными», мы бы нашли способ. Тем не менее, на данный момент только у Жукова есть то, чего нет ни у одной другой политической силы на территории России. – И что же это? – с недоверием спросил Саблин. – Независимость. И это было горькой правдой. Как не старались участники Русского Сопротивления, действующие в республике, как не пыжились ленинцы и кировцы в Магаданском Содружестве Городов, но именно фанатики из Чёрной Армии оставались единственной реальной политической силой во всём бывшем Союзе. Они единственные, кто не сложил оружия после разгрома Красной Армии. Единственные, кто продолжил бороться за Россию. В страшные дни весны сорок пятого, когда всё висело на волоске, они получили от президента Рузвельта пять ядерных бомб, недавно испытанных американскими учёными. Это было то самое «оружие возмездия», о котором грезил ещё Черчилль, когда вместе с британской армией прятался в Шотландских горах. Правда, храброму британскому премьер-министру не суждено было дожить до того дня, когда это оружие пустят в ход. Впрочем, как и всей Британской империи, чьё солнце окончательно зашло во всё том же сорок пятом. Отмщению было суждено свершиться в России. Пять ядерных ударов обрушились на немецкие армии волной из огня и радиоактивных изотопов, сминая стройные и казавшиеся непобедимыми ряды Вермахта. Хитрым и осторожным азиатам хватило чужого примера, чтобы немедленно остановить наступление, которое они вели от самого Владивостока и начать переговоры с маршалом Жуковым, в ту пору уже взявшим власть в свои руки. Это была первая и, пожалуй, единственная победа русского народа в той войне. Победа, доставшаяся неимоверно тяжелой ценой. Тысячи солдат, прошедших всю войну, тысячи закалённых в боях ветеранов в одну секунду сгорели в горниле ядерного пламени. За ними последовали и их командиры: героические генералы и маршалы, видевшие и горящий Киев, и вымирающий от голода Ленинград, и отравленную химическим оружием землю Чебоксар. Те самые маршалы, что организовали августовский путч, арестовав Кирова и всю его преступную и бесхребетную клику, дав при этом шанс на спасение всей России. Самые известные из них, любимцы пропаганды и простых солдат: Конев, Тимошенко и Василевский отдали свои жизни ради выживания собственного народа. И несмотря на все эти жертвы, несмотря на голод, болезни и постоянные налёты немецких ВВС, люди Чёрной Армии продолжали сопротивляться. Несмотря ни на что, день и ночь продолжали работать заводы на Урале, продолжали тренироваться новобранцы и воспитываться новое поколение, пока ещё совсем юных, солдат. Вся огромная махина этой армии, ставшей государством, вся она работала лишь ради одной цели. Мести. Действительно, если на этой многострадальной земле и осталась сила, способная стать для Америки союзником в её начинаниях, то это Чёрная Армия. И Саблин это прекрасно понимал. – Ну, и что же вы конкретно хотите передать руководству Чёрной Армии? – Это уже не ваша забота, мистер Саблин. Обсуждать такие вопросы я намерен не с вами, а с вашим руководством. Не потому что вам не доверяю, а потому что, мой русский товарищ, – слово «товарищ» он специально произнёс с отвратительным акцентом. – Под пытками говорят все, даже самые стойкие. Особенно – под пытками гестапо или кэмпейтай. А это слишком важная информация, чтобы я мог доверить её рядовому участнику Сопротивления, вы уж меня извините. – Дело в том, мистер Кюри, – возразил на это Саблин. – Что я вовсе не рядовой участник. И даже не из местных руководителей. Так получилось, что, несмотря на свою молодость, я являюсь главным по связям с верхушкой контрабандистской организации, действующей в Новосибирске. Если быть точным, то с верхушкой единственной контрабандистской организации, действующей в Новосибирске. А так, как Новосибирск является, по сути, главным транспортным узлом во всей республике, эта же организация оказывается единственной в стране. Мы поняли друг, друга Джеймс? – Поняли, Валерий. Простите, меня несколько смутил ваш возраст. Сколько вам лет? – поинтересовался американец. Саблин улыбнулся. – Мне двадцать два. – И вы уже занимаете такой важный пост в вашей организации? Молодой человек, если вы будете продолжать в том же темпе, то очень далеко пойдёте. Я ни разу не удивлюсь, если когда-нибудь увижу вас на приёме в Вашингтоне. – Заканчивайте с лестью, мистер Кюри. Я её не переношу, – Саблин скривился. Лесть он действительно не принимал, считая её поглощение уделом бездарностей и неудачников. Джеймс кивнул, принимая правила игры. – И тем не менее, всех деталей я не могу открыть даже вам. Это… это слишком важная вещь, чтобы умножать возможности утечки информации. – Ладно, не хотите говорить, так не хотите. В конце концов, вы доказали, что являетесь тем, за кого себя выдаёте, а такие люди обычно не преувеличивают важности своего задания, – устало отмахнулся от него Саблин. Этот диспут ему уже порядком поднадоел. – Хотите тайно передать что-то через границу, это возможно. Только придётся заплатить. Не нам, понятное дело, мы в этом деле лишь посредники. Но воры в законе обязательно потребуют плату. Чёрная Армия охотно принимает в свои ряды беглецов, бегущих из Московии или Новосибирска, но мимо японских пограничников проскочить сложно. В последнее время они как на иголках. Контрабандисты затребуют большую цену. Очень большую. – Я понимаю вас. Деньги у меня есть. Доллары США, японские йены, немецкие рейхсмарки, рубли Чёрной Армии и Советского Союза. Что ваши друзья предпочтут? – Я думаю, йены их вполне устроят, – с улыбкой ответил Валентин. – И всё же, мистер Кюри, я хочу знать, какого рода груз вы хотите незаметно перевезти через границу. – Что же, мистер Саблин, на этот вопрос я охотно вам отвечу, – Джеймс Кюри улыбнулся всей своей ослепительной белоснежной улыбкой. – Через границу следует перевезти меня самого. На этом оглушительном моменте в дверь громко постучали. – Открыть немедленно! Корпус безопасности японских вооружённых сил! – Твою мать! – выругался Саблин. – Нас замели! Это кэмпейтай. – Вы привели хвост? – осуждающе, но серьёзно спросил Кюри, вставая со стула. – Без понятия. Скорее уж вы. Вспомните, сколько солдат ехало с вами в одном поезде. Нас вели с самого вокзала, а мы попались как малые дети. Впрочем, сейчас не время. Нужно выбираться. – У вас есть оружие? – спросил, выглядывая в окно американец. – Кажется, нас ещё не взяли в кольцо, можно будет попробовать прорваться. – Да, оружие есть. Посмотрите вон в том кухонном ящике со скошенной ручкой. Там должен быть ТТ, восьмизарядный. Пользоваться умеете? – Не хуже вашего, – ответил Джеймс, передёргивая затвор пистолета. – Уходим через окно?.. В этот же момент дверь, в которую уже долго и настойчиво долбили чем-то тяжёлым, наконец-то слетела с петель. В прихожую ввалились четверо японцев, с ошалевшими глазами и с длинными, совершенно неудобными пистолетами, название которых Валерий напрочь забыл. Хотя, если существовал ещё более неподходящий момент для того, чтобы вспоминать модель оружия, которым были вооружены его враги, то Саблин его не знал. Вместе с американцем они немедленно открыли стрельбу из двух пистолетов, изрешетив незваных гостей. Звуки выстрелов громким эхом разносились по небольшой квартирке и мерзким звоном отдавались в ушах. И несмотря на это, стрелки всё равно слышали гулкий грохот тяжёлых сапог, неумолимо приближающийся к ним. Вместо четырёх, уже, к счастью, мёртвых японцев, здесь скоро их будет больше. Намного больше. – Через окно! – крикнул, перекрывая контузию, Кюри, и тут же, сделав ещё один выстрел, на этот раз по окну, прыгнул сквозь треснувшее стекло. Валерий немедленно последовал его примеру. На улице было чисто. Ни кучи солдат, ни несуразного грузовичка с огромной надписью на кузове «Niku», по-русски «Мясо», на котором обычно разъезжали японские силовики. Ничего из этого не было, улица была стерильна, словно во время вспышки очередной эпидемии. И ни единого звука. Лишь только громкий топот, доносящийся из-за спины, из разбитого окна. Саблин отряхнул окровавленные, порезанные осколками стекла руки и помог встать Джеймсу, отделавшемуся, к счастью, только лёгкими порезами. Останавливаться нельзя было ни в коем случае. Кэмпейтай захотела, видимо, сработать ювелирно, и не стала оцеплять дом. Тем хуже для неё. Теперь у двух беглецов, которые со всех ног убегали от свищущих вокруг них пуль, не забывая при этом изредка оборачиваться и отстреливаться, появлялся шанс. – Сюда! – Саблин рванул своего нового знакомого за рукав, заметив знакомый поворот. Обогнув нужный им угол жилого дома, брата-близнеца того, из которого они только что сбежали, двое мужчин оказались нос к носу с обшарпанным рыжим мусорным баком, из которого откровенно разило тухлятиной и отбросами. – Внутрь! – резко скомандовал Валерий. – Издеваешься? – с неуместной тоской в голосе поинтересовался Джеймс. – Делай, что велено, американец! – обычно такой спокойный Саблин даже прикрикнул на него. – Потом будешь права качать! Кюри наконец-то влез в бак, сперва гулко упав на его металлический пол, а затем с всплеском провалившись куда-то ещё ниже. Валерий, бросив последний, нервный взгляд на улицу, последовал его примеру. Когда Саблин аккуратно спустился в канализацию, задвинув за собой тяжёлую крышку люка, американец уже выбрался из зловонной жижи и с брезгливым выражением лица отряхивал штанину. – Никогда бы не подумал, что кто-то додумается прятать вход в канализацию под мусорным баком, – ироничность, несмотря на пикантность всей ситуации, снова вернулась к американцу. – Японцы тоже не думают, – Саблин стоял, оперевшись руками об колени и переводя дыхание. – У нас примерно ещё десять минут, прежде чем безопасники поймут, что добыча от них ускользнула, и доложат об этом начальству. И ещё час до того, как они полезут в канализацию. За это время нам необходимо по тоннелям покинуть город. Это в принципе реально, если только не будем мешкать. Саблин на секунду прервался, пытаясь восстановить дыхание. – Не могу только одного понять, почему они так на вас взъелись? Обычно американских агентов, даже если разоблачают, то не трогают. Один-единственный разведчик в колонии, прямо скажем, куда безопаснее, чем международный скандал. Тем более, что раскрытого агента можно преспокойно пичкать дезинформацией, и не беспокоиться на этот счёт. Вас же попытались не арестовать даже, чтобы потом спокойно из страны выдворить, а именно задержать. После такого обычно не звонок в посольство следует, а допрос в тёмном подвале. С применением пыток. – Вы хотите сказать, они знают? – серьёзно спросил американец. – Полагаю, что да. – Я надеюсь, вы осознаёте, какой важности информацию я несу, и что если она попадёт в чужие руки, могут возникнуть совершенно непредвиденные последствия? – в голосе разведчика сквозил металл. Саблин шумно выдохнул, пытаясь подавить нервный смешок. – Расслабься, Джеймс. Я помню свою клятву. Я ценой своей жизни помогу любому врагу японцев и немцев. Если, конечно, буду в силах помочь. Не беспокойся, я сделаю всё возможное, чтобы ты успешно выполнил свою миссию. Джеймс слегка подрагивающей рукой поправил свой роскошный галстук. – В таком случае, если японцам известно про данные, которые я собираюсь передать Чёрной Армии, мне необходимо как можно быстрее встретиться с мистером Алеутовым. Саблин присвистнул. – С Алеу-у-утовым? Как можно быстрее? Ну, тут уж тебе я точно не помощник. Через границу Сопротивление тебя, так и быть, проведёт. Да и денег твоих не надо, сами контрабандистам заплатим. А вот уж с шефом «Стальной руки» сам разбирайся. На него мы влияния не имеем, и иметь не можем. Тем более, Алеутов, как я понимаю, сейчас сильно занят. Как мне говорили, у них там сейчас какая-то очень важная операция планируется. Деталей, естественно, не сообщают, да и сама подготовка – лишь предмет слухов. Но факт остаётся фактом, в последнее время в нашем уральском осином гнезде наблюдается подозрительное оживление. Да и вообще, – Саблин резко выпрямился, отчего стал смотреть на Джеймса почти в упор. – Что это за информация такой важности, чтобы для её передачи необходимо было свидание с самим Алеутовым? На лице Кюри не дрогнул ни один мускул. – Шанс на возрождение России, Валерий. Ни больше, ни меньше...