В глазах смотрящего

Не то чтобы Кроули забыл. Просто… со времени его падения прошло больше шести тысяч лет. Что-то неминуемо забывается. Кое-что лучше и вовсе выкинуть из головы. Право же, это не его вина. Демоны… Они больше похожи на ощущение. Предчувствие дурного, диковинное ничто, холодок по коже. Логично было бы предположить, что ангелы суть то же самое, но наоборот. Тепло, радость, добро. В какой-то степени так и есть, но это ещё не всё. Далеко не всё. Он просто забыл, как прекрасны ангелы. Зря он так. В конце концов, когда-то он был одним из них. Впрочем, в то время у них не было зеркал, да и не привык Кроули ностальгировать и предаваться воспоминаниям. Вся эта хрень с саморефлексией вообще не работает — потому-то он её и изобрёл. — Это прям целая куча глаз, — говорит Кроули. Он не помнит, как закрыть рот. Он кожей чувствует их взгляд, чувствует себя обнаженным, раздетым догола. Его накрывает теплом, бризом солнечного летнего дня — поцелуем, прикосновением, объятием. Кроули расправляет крылья, но как же они невзрачны в сравнении с крыльями Азирафеля. Не столь яркие, не столь мягкие, и их не столь много. Они совсем не внушают страх. Иногда, когда Кроули оказывается под ним, Азирафель сам на себя не похож. Не похож — но это всё ещё он. Пальцы цепляются за постельное бельё — Кроули выгибает спину и видит знакомое лицо в золоте вращающихся сфер. Видит синие, синие глаза — всего два, добрый, любящий, терпеливый взгляд. Но затем Азирафель улыбается, и Кроули видит другие глаза — ослепительно-яркие, зрячие, пугающие, и не всегда синие. Глаза цвета золота, цвета яблока, что вкусила Ева, цвета надежды и света. Сердце его молотом стучит в груди. Даже поддерживаемое демонической сущностью человеческое тело — бледная копия того, чем он на самом деле является, — не выносит благословенного зрелища. Оно пытается, и Кроули изо всех сил помогает ему, но это всего лишь тело, не способное воспринимать непостижимое: зрение затуманивается, нервы горят огнём. Или, возможно, во всём виноват язык Азирафеля, которым он проделывает удивительные вещи. — Ты прекрасен, — выдыхает Кроули. — Чёрт, как же ты прекрасен. Слова путаются во рту, застревают на языке, он жадно хватает воздух и едва ли может говорить связно, но Азирафель всё равно слышит его, улыбается всем собой — так ярко, что Кроули приходится закрыть глаза, дабы не ослепнуть. «Ты невозможен, ты идеален, ты совершенство», — отвечает ему Азирафель. Кроули не верит, ведь сущность Азирафеля окутывает его, и разве не очевидно, сколь демон невзрачен в сравнении с ним. Азирафель, конечно, улавливает мысли, которые Кроули не произносит вслух. Беззвучно фыркает — недовольство его ощущается шлепком по затылку, и сразу же — поцелуем. И наказание, и награда — настолько в духе Азирафеля, что у Кроули теплеет в груди. Он тянется навстречу, вплетает пальцы в белые перья, притягивая Азирафеля ближе. Тот отвечает гармоничной трелью, бегущими с востока на запад переливами, трубящим горном, струнами арф, биением сердца. — Да тебе это нравится, — голос Кроули вплетается в этот хор, в мелодичную какофонию звуков. Кроули вжимает пальцы в согретые солнцем пески Кадеша, ловит ладонями ветра Вавилона, сходит с ума от вздохов Азирафеля, от звенящего под черепом стона, в котором угадывается его имя, вторит ему, но звук застревает в горле — тело предаёт его, позволяя лишь постыдно захныкать. Ангел раздражающе хорош в искушении, запросто лишает его воли, играя на нём, как на поющей скрипке. Он нависает над Кроули, оседлав его бёдра; мягкие ноги держат крепко, не дают вывернуться. Кроули тепло, а потом становится ещё теплее. Губы Азирафеля прижимаются к его горлу, там, где бьётся пульс, не отпускают, пока не краснеет кожа, пока Кроули не хватает ртом воздух, вознося хвалу Господу. Кроули выгибается — Азирафель спускается ниже, ласкает соски, эти странные комочки нервов, которые Кроули считал бесполезными, пока Азирафель не показал ему, сколько полезны они тогда, когда дело доходит до чистого гедонизма. — Ангел, — выдыхает Кроули, прикрывая глаза от удовольствия, от расцветающего в груди звонкого жара. Азирафель вновь улыбается, всем телом, и от этой улыбки в комнате становится светло, а по венам Кроули струится огонь. Кроули открывает глаза — может, снова мелькнут над ним светлые волосы. Охваченный сине-золотым пламенем Азирафель смотрит на него тысячей пар своих глаз. Тело Кроули прошивает дрожь, искрой вспыхивает инстинктивный страх, и трепет, и благоговение, грудь распирает от невыносимой любви к Азирафелю, от того, как он красив в этой форме — не обязательно истинной. Всё, чем был Азирафель в прошлом, чем он является сейчас, чем станет в будущем — всё это истинно, совершенно, чисто. — Хочу прикоснуться к тебе, — говорит Кроули, и касается его, и вплетает пальцы в белые крылья, и притягивает Азирафеля ещё ближе. Иногда Кроули кажется, что Азирафель всегда будет слишком далеко. Что он может потерять Азирафеля, что однажды Кроули вновь придётся ощутить отвратительную пустоту, накрывшую его в день пожара. Вряд ли он переживёт это во второй раз, вряд ли ему вообще нужен дивный новый мир, полный свободы, даров и наслаждений, если в нём не будет его друга. Его ангела. — Кроули, — зовёт Азирафель, на этот раз вслух, с упрёком, любовью и бесконечным терпением. — Ой, да не смотри ты так на меня, — отвечает тот, глядя в синие глаза, в одни из тысяч глаз. — Я всего-то сказал, что хочу прикоснуться к тебе. Конечно, Азирафель бы в жизни не купился на подобную уловку. Он так долго противостоял Кроули, что научился видеть его насквозь. Реальность дрожит, искажается — Кроули чувствует прикосновение человеческого тела. — Я никогда не уйду. Не оставлю тебя. Он не может сдержать глупой улыбки, не может не ласкать его руками, кончиками пальцев осязать живое тепло. Ладони скользят с крыльев на гладкую кожу рук, на мягкий живот — простые прикосновения, простое наслаждение этим обликом. Большой палец проходится по соску — Азирафель сладко распахивает рот, невольно выдыхая. — В этой форме ты прекрасен не меньше, — любуется Кроули. Человеческий облик Азирафеля также внушает страх, пусть в ходе истории люди привыкли больше опасаться ангельского. Бледная кожа скрывает силу, светлые волосы — упрямство и силу воли, каждый изгиб его тела таит опасность, жестокость — в самой сути его. Азирафель такой чудесный, такой замечательный; Кроули никогда не забудет, как он держал свой пламенный меч, в начале и в самом конце — образ этот накладывается на каждое из воспоминаний об ангеле. Многие годы он пугал его. Тем, насколько они похожи — словно Азирафель был его прошлой жизнью, искажённой и отзеркаленной — и ещё больше тем, как сильно они отличались. Сама суть его непостижима, сама природа его страшит: бесконечно добр, бесконечно терпелив ангел, обладающий такой силой воли, что иногда Кроули кажется, будто однажды она поглотит его. Склонившийся над ним Азирафель краснеет, кожа окрашивается розовым, и Кроули вспоминает Помпеи. Они сидели рядом, свесив ноги в фонтан с чистой, холодной водой, выкипевшей несколькими часами позже. — Ты бесподобен, — говорит Кроули и приподнимается, губами пытаясь поймать его губы. — Кроули, — вздыхает Азирафель, надавливая ладонью ему на грудь, заставляя улечься обратно, с лёгкостью подчиняя себе. — Лежи тихо. Кроули моргает — Азирафель меняется, вращаются кольца, и кольца, и кольца, прекрасные и ужасающие одновременно. По телу Кроули бежит дрожь, кружится голова, пока он пытается не отвести взгляд от творящегося перед глазами чуда. — Ангел, это командная работа. — Руки тянутся вверх и не чувствуют ничего земного, материального, но какое это имеет значение, когда пальцы скользят по звёздной пыли? — Что мы за команда такая, если один из нас просто лежит? Азирафель жаждет. Кроули тоже, жажда пожирает его, просачивается в вены через кожу и лёгкие, проникает в самое нутро. «По-моему, мы отличная команда», — отвечает Азирафель, хотя рта у него больше нет. Слова просачиваются в сознание, словно долгий поцелуй. У Кроули не остаётся сил возражать. Прикосновение Азирафеля накрывает его волной, обжигающей, свежей, пронзительной. Кроули стонет, прогибается в спине — лёгкие заполняет небесный огонь. Кроули страстно желает большего. «Охуеть», — думает он, когда Азирафель свивается вокруг сердца, движется знакомо и незнакомо одновременно, согревает его так, как он никогда не сможет согреться сам: слишком легки касания ангела, слишком много в них любви, порочной нежности, на которую не способен Кроули. Тепло смещается вниз, каскадом сбегает по нервам, по рекам и аллеям его тела. — Ещё, — просит Кроули. — Ещё, — молит он каждой своей частицей. — Прошу тебя, — взывает Кроули, словом и чувством, снова и снова, словно перебирая бусины чёток. Азирафель, создание бесконечно милосердное, уступает, потакая ему, и Кроули чувствует его довольную улыбку. О, как ему нравится доводить Кроули до предела, до состояния, когда он едва ли может поддерживать человеческий облик, изнемогая от наслаждения. Тело сотрясает дрожь: сотни глаз смотрят на него, нежно, беспощадно и любяще. Они его видят — самая суть его выставлена на всеобщее обозрение. Кроули поворачивается, вытягивается ещё сильнее: вот он, я, весь на виду, с раскинутыми руками и широко распахнутыми глазами. Предлагает себя как подарок, как подношение. — Ох, Кроули, — шепчет Азирафель, нежно обхватывая руками его лицо. — Ангел, — выдыхает Кроули. Наконец-то до Азирафеля можно дотянуться — Кроули заслужил безгранично щедрого разрешения поцеловать его, вступить в нагретые воды Мёртвого моря, подлететь слишком близко к солнцу во время хромосферной вспышки, вдохнуть запах яблонь, что цвели в саду так много лет назад. Внезапно ощутить себя средоточием божественной любви, бескрайней, всепоглощающей, прекрасно-горькой. — Ты так терпелив, — говорит Азирафель. Кроули рад бы возненавидеть его основательность — он и в самом деле её ненавидит, но ему всегда мало. Пытки — его прерогатива, только до чего же ангел в них хорош. Подлинное мастерство заслуживает признания, тем более когда Азирафель пытает его этим особым, невообразимо жестоким способом. Он опускается на колени между его разведёнными ногами. Мягкие, ухоженные руки скользят по телу — словно возносят молитву, бесконечно бережно и внимательно. Никто никогда не любил Кроули так — так преданно, так безоглядно. Даже сама Господь. Азирафель входит в него мучительно медленно, и перед глазами Кроули расцветают созвездия, вселенные, множество новых глаз. Миллионы молекул, планет и молитв вознесённых смотрят сверху, не дают упасть, когда он хватается за белые перья. — Ангел, — воспевает его Кроули, пока Азирафель проникает глубже и глубже, пока не заполняет его до предела. В нём больше нет пустоты. Всё сущее — Азирафель, всё сущее — свято. Кроули выдыхает — он и не знал, что задержал дыхание, — и только тогда Азирафель начинает двигаться. Пламя жизни, радость бытия течёт сквозь него с каждым толчком, и Кроули кажется, что он попал в Рай, Кроули кажется, что он вернулся в Ад. Кроули гладит перья белых крыльев, перебирает их пальцами, слегка тянет, ласкает, пока Азирафель не начинает стонать, дрожать от прикосновений. Пока издаваемые ими звуки не сплетаются в единую мелодию — рваное дыхание, рык, скулёж и всхлипы. — Пожалуйста, — умоляет Кроули, будто со стороны слыша свой голос, не понимая, о чём просит. Больше ему ничего не нужно — вот его Рай, отныне и навсегда. Ногти царапают нежную кожу Азирафеля, оставляя красные свидетельства его страсти. Азирафель выгибает спину, входя ещё глубже, и у Кроули дух захватывает от представшей перед ним картины. Азирафель ускоряется — наслаждение туманит глаза, дышать всё тяжелее, кружится голова, кислорода попросту не хватает. Кроули словно качается на краю пропасти, и под пальцами ног обрывается вниз пустота, и Азирафель двигается всё быстрее и быстрее, подталкивая Кроули к обрыву, молекулу за молекулой. Азирафель опускает руку и обхватывает его член, идеально плотно, сходу подстраиваясь под быстрый ритм, водит большим пальцем по головке, размазывая влагу, сочащиеся капли желания. В движениях его — дразнящие, беспощадно-издевательские нотки: касание мозоли, скользнувший по нежной коже ноготь. Слишком сильно, слишком восхитительно, идеально-порочно: Азирафель неустанно отдаёт и дарует. Кроули кусает губы, пытаясь сдержать крик, пока в животе скручивается, скручивается жар, и... Он горит, охваченный небесным пламенем, заполненный и окружённый светом Азирафеля, растворившийся в нём. Дюжины крыльев смыкаются вокруг них, Кроули тонет в ощущениях, теряя контроль над телом. Его трясёт. Азирафель замирает глубоко внутри и освящает его поцелуем, пьёт его стоны, как изысканное земное лакомство, и Кроули благоговеет от этой преданности, поёт ему славу, благословляет каждой частичкой томительного удовольствия. Крылья Азирафеля расправляются, исчезают в эфире, и Кроули видит лишь человеческое тело ангела, склонившегося над ним с написанным на лице наслаждением. По светлой коже ещё танцуют языки пламени, тут и там мелькают глаза — но по большей части он выглядит человечно, настолько, насколько вообще это для него возможно. — Спасибо, — шепчет Кроули, хватая ртом воздух. — Спасибо, спасибо, спасибо. Ему нужно наверстать годы благодарности и принятия: сколько бы раз он не благодарил Азирафеля, этого никогда не будет достаточно. — Тише, — говорит Азирафель, склоняясь над его шеей. — Не драматизируй. — Не драматизируй? — возмущается Кроули, забыв о том, что не мог дышать. — Напомни-ка, сколько глаз у тебя было минуту назад? Щёки ангела покрывает румянец — цвета идеальных пионов, охлаждённого розового вина, цвета неба на рассвете, цвета утра после конца света. — Не так уж много. Кроули закатывает глаза. — Как скажешь, ангел. Можно подумать, я не понял, что ты специально передо мной красовался. — Ой, да прекрати ты! Азирафель целует его. Ангельские губы на вкус как любовь, как небесная нежность. Когда он отстраняется, Кроули на мгновение видит вращающиеся огненные кольца, бесконечные сотни сотен пугающих глаз. — Эй, хорош выпендриваться!