Вечер в хорошей компании

      Дождливым поздним вечером в конце ноября 1793 года в одном из парижских кафе, за столиком у камина, сидел мужчина лет тридцати пяти. Он был невысок, худощав, одет неброско, но тщательно; оливковый фрак, белоснежный галстук и напудренный парик подчеркивали бледность его лица, заострившегося от усталости. В отличие от прочих посетителей, он ничего не ел и не пил – перед ним стояли только свеча в латунном подсвечнике да чернильница. Положив перо на стопку мелко исписанных листков и сдвинув на лоб небольшие круглые очки, он откинулся на спинку стула и словно задремал – однако, услышав приглушенное покашливание, тут же открыл глаза:       - Да?       - Гражданин Робеспьер, – зашептал, нагнувшись к нему, толстый человек в фартуке, – с вами тут хотят перекинуться словечком.       - Кто?       - Полицейский, я его знаю. Очень надо, говорит, позарез. Уж не взыщите за беспокойство.       Робеспьер еле заметно поморщился. Нехотя надел очки, убрал бумаги во внутренний карман фрака:       - Хорошо.       Попятившись, человек в фартуке подал кому-то знак. К столику приблизился рослый мужчина в штатском, чью военную выправку не мог скрыть даже теплый каррик с двойной пелериной. Робеспьер указал на свободный стул:       - Прошу.       - Капитан жандармерии Ледюк, секция Гренель, – отчеканил полицейский и сел. – Гражданин представитель народа, осмелюсь…       Робеспьер молчал, сложив руки на груди.       - Сообщить, – выкрутился капитан. – Есть такое заведение, называется «Черный петух». Может, слышали?       Робеспьер кивнул.       - Там сейчас находится человек, которого мы должны арестовать.       - Кто?       - Некий Жан Пеги.       - И за что вы собираетесь его арестовать?       - За подделку ассигнатов.       - Обвинение серьезное, – подавшись вперед, Робеспьер отодвинул подсвечник и пристально взглянул на капитана. – Полагаю, у вас есть основания для подозрений…       - Это не подозрения, – Ледюк сжал кулаки. – В секции начали ходить фальшивки. Размотали клубочек, вышли на Пеги. Сам он из Бреста, раз в месяц приезжает в Париж. Наш человек заказал у него партию ассигнатов, вроде как на пробу. Сегодня забрал из тайника. Качество, хочу сказать – отменное. Я бы в жизни не отличил.       - Английские, скорее всего, – процедил Робеспьер сквозь зубы.       - Похоже на то, – согласился капитан. – Короче, надо брать этого Пеги.       - Так берите, – снова откинувшись на стуле, Робеспьер смотрел на собеседника не то с раздражением, не то с любопытством. – Я-то здесь при чем, скажите на милость?       - Ну… это… – жандарм вдруг разволновался. – Пеги там не один, их человек десять. Пьют, в карты играют. Мы хотим задержать всех. До выяснения.       - И? Вам не хватает людей? – Робеспьер все сильнее хмурился. – Я не руковожу полицией, капитан, как вам должно быть известно. Конечно, я могу попросить о содействии…       - Да нет, нет! – замотал головой Ледюк. – Люди есть. Просто с ними там это…       Шмыгнув носом, капитан навалился грудью на столик и почти беззвучно, старательно шевеля губами, произнес:       - Гражданин Дантон.       Лицо Робеспьера утратило всякое выражение.       - Ждать, пока он уйдет? Он до утра не уйдет, – рассуждал Ледюк, ковыряя потеки воска на подсвечнике. – А при нем – арестуй их, попробуй. Будет скандал. Пока разберемся, упустим Пеги. Сидели, думали, что делать, один из наших заглянул сюда, увидел вас. Ну я и это…       - Пойдемте, капитан, – Робеспьер уже снимал с вешалки у камина плащ из темно-зеленого сукна и шляпу с высокой тульей. К шляпе была приколота трехцветная кокарда. – На улице все так и льет?       - Я фиакр взял, – ответил жандарм, вставая.       Неприметный на вид экипаж, запряженный парой разномастных лошадей, остановился на углу переулка.       - Пол-квартала осталось, – сказал Ледюк и натянул капюшон, – я здесь выйду. Заберите его оттуда, во имя… равенства. Кучер, если что, человек надежный. Денег ему не давайте, с меня потом получит. В «Петухе» трое жандармов – в цивильном, само собой, но в случае чего они вас это…       - Не думаю, что мне угрожает что-либо серьезнее простуды, – проворчал Робеспьер. – Тем не менее – спасибо за заботу, капитан.       - Тебе спасибо, Неподкупный, – капитан внезапно перешел на официальное республиканское «ты». – Привет и братство!       И соскочил с подножки.       - Привет и братство, – повторил Робеспьер, закрывая дверцу. Фиакр тронулся, луч фонаря на мгновение осветил его изнутри – но заметить в этом тусклом свете улыбку, мелькнувшую на лице Неподкупного, было некому.       Вывеска «Черного петуха» представляла собой образец наглядности, а именно – черного петуха. Кованого. Без восторга оглядев грубо сделанную железную птицу, Робеспьер позвал кучера:       - Гражданин!       - А? – донеслось с козел.       - Как только мы сядем, гоните на Торговый двор. Хорошо?       - Не извольте беспокоиться, – буркнул кучер. Робеспьер снял шляпу и толкнул скрипучую дверь.       Внутри было жарко, дымно и шумно, на невысокого человека в темном плаще никто не обратил внимания. Робеспьер подошел к стойке:       - Добрый вечер.       - Добрый вечер, – обернулся хозяин, – добрый… вечер…       Его глаза забегали, растянутые в улыбке губы мелко задрожали. Кто из парижан не узнал бы с первого взгляда эти старомодные локоны, очки с зеленоватыми стеклами, высокий лоб и длинный, чуть вздернутый нос? Если в столице и водились такие недотепы, хозяин «Черного петуха» был не из их числа.       - Будьте любезны, позовите гражданина Дантона, – негромко произнес Робеспьер.       - М-м-м… – выдавил хозяин, словно колеблясь, но видно было, что решение он уже принял, и притом единственно верное: разбирайтесь сами, граждане хорошие. Изобразив нечто среднее между кивком и поклоном, он нырнул за занавеску справа от стойки.       Робеспьер ждал, постукивая кончиками пальцев по тулье шляпы. Что-то грохнуло, послышался смех, тяжелые шаги. Занавеска раздвинулась.       Вошедший был пьян, огромен и безобразен. Он не смог бы затеряться в толпе, даже приложив к этому все усилия – которые, впрочем, тут же свел бы на нет лиловый редингот, добавлявший ему заметности, но отнюдь не красоты. Парика на нем не было, и взлохмаченные волосы придавали ему завершенно гротескный вид.       - Максимильен! – Дантон остановился, широко расставив ноги в сапогах с отворотами и еще шире разведя руки. – Какими судьбами? Хочешь провести вечер в хорошем месте и в хорошей компании? Ты нашел и то, и другое!       Чтобы заглянуть ему в лицо, Робеспьеру пришлось отступить на два шага:       - Жорж, нам надо поговорить.       - Непременно! – осклабился Дантон. – Скажем, завтра. А сейчас…       - Именно сейчас. Это не терпит отлагательств, – голос Робеспьера был неестественно ровным. – Удели мне всего минуту, прошу.       - Так мало?       За ближайшим столиком кто-то сдавленно хихикнул. Робеспьер надел шляпу и направился к дверям. Странно дернувшись всем телом, Дантон последовал за ним. Выйдя на улицу, он запрокинул голову и с силой провел ладонью по лицу, словно сдирая с себя маску глумливого добродушия.       - Что случилось? – спросил он угрюмо. Вместо ответа Робеспьер распахнул дверцу фиакра и присел на край сиденья:       - Иди сюда.       - Зачем? – Дантон не двинулся с места. Дождь стекал с крыльев и клюва уродливой железной птицы на меховой воротник его редингота.       - Затем! – Робеспьер чуть повысил тон. – Ты хочешь промокнуть насквозь?       Дантон пожал плечами:       - Невелика беда.       - Для тебя – охотно верю. А я и так уже простужен.       Эта сварливо-жалобная фраза успокоила Дантона. Подобрав полы редингота, он влез в фиакр и грузно уселся:       - В чем дело?       - Дело в том, что… – и Робеспьер захлопнул дверцу. Кучер свистнул, лошади рванулись.       - Э! – Дантон вскочил.       - Сядь! Я спасаю тебя от позора! – закричал Робеспьер, вцепившись в ручку дверцы. Упираясь плечами в потолок фиакра, Дантон пытался разжать его пальцы:       - Какого черта?       - Твоих… приятелей, – Робеспьер задыхался, – сейчас арестуют. Жандармы уже там. Прекрати, мне больно!       Фиакр тряхнуло, Дантон не удержался на ногах и повалился на сиденье.       - Арестуют? – в грохоте колес по мостовой его голос звучал непривычно тихо, и не разобрать было, чего в нем больше – угрозы или страха. – Кого? За что?       - Среди людей, с которыми ты проводил вечер, – Робеспьер заговорил спокойнее, но дверцу по-прежнему держал, – был некто Жан Пеги. Из Бреста. Припоминаешь?       Дантон немного подумал.       - А… Этот, что ли… Ну да, Жан. Вроде из Бреста. Негоциант. Фамилию он не называл, а я не спрашивал…       - Да и зачем, в самом-то деле! Знать фамилии людей, с которыми пьешь – совершенно излишне!       - Девок, с которыми сплю, я и по именам не знаю! – огрызнулся Дантон. – Дальше что?       - Пеги подозревают в подделке ассигнатов. Точнее, в том, что он переправляет из Бреста в Париж английские фальшивки. У полиции есть доказательства. Остальных на всякий случай задержат вместе с ним. Всю эту… хорошую компанию. Кроме тебя.       В фиакре было темно, но даже во мраке можно было различить, как фигура Дантона теряет четкость очертаний, оплывая, словно ком раскисшей глины. Робеспьер разминал сведенные судорогой пальцы, чуть слышно шипя от боли. Лошади бежали трусцой, мостовая стала ровнее, дыхание Дантона мало-помалу перешло в храп. Поначалу негромкий, он делался все более и более заливистым, пока наконец не оборвался особенно мощным раскатом. Прочистив горло, Дантон зевнул и спросил, как ни в чем не бывало:       - Куда мы едем?       - К тебе домой, – сухо ответил Робеспьер. – Не беспокойся, тебе не придется утруждать себя гостеприимством. Я всего лишь верну тебя в лоно семьи – в объятия, так сказать, любящей супруги – и…       - Луиза с мальчишками в Севре, – перебил Дантон.       - Вот как, – Робеспьер помолчал. – Значит, о тебе позаботится прислуга.       - А я всех отпустил до утра.       - Что ж, тогда ты просто ляжешь спать.       - Один? В пустую холодную постель? Я к такому не привык. А в нашем возрасте привычки менять поздновато.       Дантон вдруг захохотал – да так, что лошади прибавили ходу – и так же внезапно оборвал смех.       - Ну, не сердись, Максимильен, – тяжелая ладонь легла на колено Робеспьера, – не сердись. Ты же знаешь, я не со зла. Язык мой – враг мой, но сердце-то у меня доброе.       Робеспьер не шелохнулся. Выждав немного, Дантон убрал руку:       - Доброе и большое. Даже слишком. Каюсь, иногда там находится уголок-другой для людей, которые того не стоят. Но тебе в нем отведено особое место. Ты же знаешь, я всегда тобой восхищался.       - Есть ли более необычный способ, – отозвался из темноты голос, похожий на хруст тонкого льда, – выразить человеку свое восхищение, чем трепать его имя по кабакам, распуская о нем самые нелепые, самые гнусные…       - А! – Дантон стукнул кулаком по сиденью. – Вот оно что! Твои шпионы…       - Мои? Шпионы?       - Ну, Комитета – какая разница. Кто бы…       - Нет, это невыносимо!       - Бога ради, дай мне сказать! Кто бы что тебе про меня ни наговорил – не верь. Слышишь? Плюнь и разотри! Нас хотят поссорить, Максимильен. Но этому не бывать. Мы, люди Десятого августа…       - Мы? О нет! – горячо возразил Робеспьер. – Я никогда не притязал на славу, которая мне не принадлежит. Но ты – ты имеешь полное право носить это звание, и никто не сможет отнять его у тебя, даже если…       - Даже если я его больше не достоин?       Лошади остановились. Кучер дважды стукнул в переднюю стенку фиакра.       - Приехали, – Дантон открыл дверцу и спрыгнул на мостовую. – Зайдешь? Я сделаю кофе.       - Спасибо, – Робеспьер не спешил покидать экипаж, задумчиво разглядывая лужу, на поверхности которой вздувались и лопались пузыри.       - «Спасибо, да» или «спасибо, нет»?       - Спасибо, но – время позднее, а мои дела на сегодня еще не кончены. Надеюсь, ты меня извинишь…       Дантон подбоченился:       - Говорят, у китайцев – или у арабов, не помню – есть такой обычай: ничего не есть и не пить в доме врага. Но мы с тобой не враги. Так ведь?       - Мы совершенно точно не китайцы, – сдержав вздох, Робеспьер осторожно выбрался из фиакра, едва не поскользнувшись на подножке в своих легких туфлях с тонкой подошвой. – И не арабы. Гражданин…       - Я подожду, – откликнулся кучер.       - В такую погоду?       - Мне что, я привычный. Попона лишняя есть, укроюсь. А вам лучше бы в тепло.       Дантон хохотнул.       - Вокс попули, – сказал он. – Пойдем, пойдем.       Огонь разгорелся быстро – угли еще не остыли. Дантон придвинул кресло ближе к камину:       - Располагайся. Я сейчас.       Протопал по гостиной, зажигая одну за другой свечи в настенных канделябрах, и вышел.       Не снимая плаща и шляпы, Робеспьер встал перед камином и протянул руки к огню. Прошло несколько минут, прежде чем его пальцы перестали дрожать. Расстегнув плащ, Робеспьер накинул его на спинку кресла, хотел было положить шляпу на каминную полку – и замер.       Между двумя подсвечниками стоял бюст женщины – довольно молодой, лет тридцати с небольшим – изваянный с безупречным мастерством и почти жестокой честностью. Широкое лицо с двойным подбородком, припухшими веками и маленьким ртом нельзя было назвать красивым, зато оно дышало жизнью: в нем были доброта и печаль, тревога и затаенная гордость – или все-таки горечь? Казалось, женщина вот-вот улыбнется сквозь слезы. Робеспьер судорожно вздохнул, прижал руку к груди и резко обернулся.       - Вот! – Дантон с грохотом опустил на стол поднос, уставленный посудой. – Что тут у нас? А у нас тут – перепелки! Запеченные с грибами. Паштет, ветчина, яйца, сыр. Хлеб, масло. Грушевый конфитюр. Все свежайшее, сегодня из Севра привезли – в Париже-то сейчас… Гм. Ну да ладно. Из моего дома еще никто голодным не уходил! Прошу к столу.       - Жорж, а ведь я поверил тебе. Неужели я ошибся?       Упрек застал Дантона врасплох. Опершись на стол одной рукой, он молча уставился на Робеспьера.       - Мало мне обманутых надежд, мало разочарований? – Робеспьер бросил шляпу в кресло. – Впрочем, я сам виноват. Ты знал, перед каким соблазном я не смогу устоять, как много для меня значит одно это слово…       Оцепеневший в неловкой позе, Дантон словно превратился в глиняную статую: пальцем ткни - рухнет и расколется.       - Кофе, Жорж, – молитвенным тоном произнес Робеспьер. – Ты сказал, что сделаешь кофе.       - А… Ах да, конечно! – Дантон хлопнул себя по лбу и с натужным смехом схватился за кофейник. – Разумеется! Но ты меня поймал. Клянусь, поймал! А еще говорят, что ты не умеешь шутить…       - Кто говорит? – вскользь уточнил Робеспьер, садясь за стол.       - Те, кто плохо тебя знает, – Дантон поставил перед ним полную чашку и сел напротив. – В отличие от меня. Я же – чем лучше тебя узнаю, тем больше восхищаюсь. Это правда, Максимильен.       - Да? – Робеспьер медленно крутил чашку в ладонях. – Тогда скажи, Жорж – что во мне особенно тебя восхищает? Слабое от природы здоровье, вконец загубленное непосильным трудом? Одиночество и бедность – ни семьи, ни своего угла?       - Умение наживать врагов, – весело ответил Дантон. – И не бояться их. Тебя оскорбляли, а ты поднимался на трибуну. Ненавидели, клеветали, угрожали – ты стоял на своем. Смеялись в лицо и били в спину – а ты шел вперед. Где теперь они все – и где ты?       Робеспьер, не поднимая глаз, легонько подул на кофе. Взял с подноса батистовую салфетку.       - Хорошо, – Дантон шумно выдохнул. – Скажу, как есть. То, чего не говорил никогда. И никому. Потому что никто другой не вызывал у меня такого чувства – намного, намного более глубокого, чем восхищение... Догадываешься, как оно называется? Зависть. Да! Я, Дантон, завидую твоей силе! Я смотрю и не могу понять – откуда она в тебе, что она такое, и есть ли ей предел? Но иногда даже сильному не стоит отказываться от помощи. Я еще кое на что гожусь. Улицы Парижа помнят голос Дантона! А всем забывчивым я быстро освежу память. Пора дать отпор негодяю Эберу – я для того и приехал, чтобы прижать к ногтю этого вонючего клопа!       - И заодно уладить кое-какие личные дела, – пробормотал Робеспьер себе под нос, с отрешенной сосредоточенностью складывая вчетверо салфетку. – Деликатного свойства. Но.       Он оставил салфетку в покое и посмотрел на Дантона:       - Эбера надо остановить. Ты согласен? Он слишком далеко зашел.       - Маратом себя возомнил, – подхватил Дантон. – Да из него Друг народа, как из меня папа римский. Жук навозный! Я его на одну руку положу, другой прихлопну, вот так.       И Дантон показал – как. Робеспьер сжал губы.       - Эбер – мошенник, – бросил он. – Развращает людей, морочит им голову всяким бредом. Подрывает доверие санкюлотов к Конвенту. Отталкивает от нас верующих патриотов – а их немало, особенно среди крестьян…       - Мы сокрушим его, – Дантон пристукнул кулаком по столу. – Вместе, как прежде. Ты, я, Камиль…       - Ты заходил к Демуленам? – с напускным равнодушием осведомился Робеспьер.       - Не далее как вчера.       - Надеюсь, все семейство в добром здравии?       - Вполне. Но не лучше ли тебе справиться об этом самому? Люсиль говорит, ты уже сто лет к ним носа не кажешь. Ее это очень огорчает.       - Не думаю. Что касается Камиля – пусть точит перья. Следует, однако, предупредить его, чтоб не наговорил лишнего раньше времени. Эбер – пустышка, кукла, которую дергают за ниточки, но кто держит их в руках? Возможно, иностранные банкиры…       Дантон вздрогнул.       - Впрочем, – Робеспьер сдвинул очки на лоб и провел рукой по глазам, – это мы еще… обсудим. Позже. Прости. Мне действительно нужно ехать. Я очень устал.       - Я провожу, – Дантон вскочил и засуетился. – Твой плащ… шляпа…       - Благодарю.       Дождь кончился. Небо прояснилось, мостовая стеклянно поблескивала. Спустившись с крыльца, Дантон поднял подсвечник повыше и придержал Робеспьера за плечо:       - Максимильен…       - Да?       - Почему ты увез меня из «Черного петуха»?       - Чтобы сказать мне за это спасибо, тебе нужно знать причину?       - А я разве не говорил? – удивился Дантон.       - Нет.       - Вот ведь пьяный дурак, – Дантон взмахнул рукой так, что свеча едва не погасла. – Спасибо. И все же. Почему?       - Ты – человек Десятого августа, – Робеспьер поднял воротник плаща. – До встречи, Жорж. Мои наилучшие пожелания Габ… гражданке Дантон.       Щурясь, Дантон исподлобья наблюдал, как Робеспьер неторопливо обходит подмерзшую лужу – белые чулки, выглядывая из-под плаща, мелькали в темноте. Мягко хлопнула дверца фиакра, под тихий перестук копыт экипаж отъехал. Дантон постоял еще немного и вернулся в дом. Когда он вошел в гостиную, лицо его было мрачным и будто на несколько лет постаревшим. Задув лишние свечи, он подошел к столу и непонимающе посмотрел на чашку с кофе.       Полную до краев.       С глухим яростным вскриком Дантон швырнул чашку в камин. Звякнули осколки, взметнулся пепел, зашипевшие угли окутал пар, сквозь который пробивались сизые язычки пламени. Подойдя к камину, Дантон опустился на корточки и подобрал с пола фарфоровое донышко. Зажал его в кулаке и медленно, тяжело дыша, раздавил. - - - - - - - - Каррик, редингот – виды верхней мужской одежды конца XVIII века. В отличие от плаща, имели рукава и обычно застегивались на несколько пуговиц. Секция Гренельского фонтана (de la Fontaine de Grenelle), или просто Гренель – одна из сорока восьми секций революционного Парижа. Она располагалась на левом берегу Сены, неподалеку от Торгового двора (Cour du Commerce) – квартала, где Дантон снимал квартиру в течение нескольких лет, вплоть до своего ареста. Ближайшее к Парижу загородное поместье Дантона находилось в Севре. «Вокс попули» - первая часть латинского афоризма «Vox populi - vox Dei» («глас народа – глас Божий»). На камине стоит бюст первой жены Дантона, Габриэль, работы скульптора Андре Десеня (Claude-André Deseine); этот бюст существует до сих пор, история его создания заслуживает отдельного рассказа. Габриэль Дантон умерла родами в феврале 1793 года. Четыре месяца спустя Дантон женился на шестнадцатилетней Луизе Жели.