Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, мой читатель, и только за мной, и я покажу тебе такую любовь!
— из "Мастера и Маргариты"
Васечкин как-то раз сказал, мол, хорошо бы навсегда вместе остаться. Так и сказал — навсегда... Это значит на целую вечность. Может быть, даже на две. Петров усмехнулся только: где ж такое видано? Человеческая жизнь короткая, какое уж тут "навсегда"?.. Но ладно, Васечкину свойственно драматизировать. Это ж Васечкин.***
Последнее, что он увидел, была вспышка. Ярко-красная, резкая, до боли ослепительная вспышка, отдавшаяся звоном в ушах и пронзительным криком, который в ошалевшей голове с трудом складывался в собственное имя. Васечкин разжал пальцы, отпустил уже бесполезный руль и на удивление спокойно закрыл глаза. Пламя на обратной стороне век вспыхнуло, тут же потухло, и вдруг наступила тишина. — Васечкин? Васечкин! — Чего тебе? Петя очнулся. Над ним, целый и невредимый, не считая царапины на загорелой щеке, стоял Петров, прикрывая ладонью глаза от последних всполохов белого закатного солнца. Петров подал ему руку, и Васечкин встал. Они обнялись, как после долгой разлуки, и простояли так целую бесконечную минуту, а потом Петров принялся с двойным усердием вытряхивать из волос Васечкина скопившуюся на них дорожную пыль. Когда с наведением порядка было покончено, Петя оглянулся по сторонам. Ни покорёженного мопеда, ни отлетевшего в сторону при падении зеркала, ни шлемов — решительно ничего на дороге не было. Была только какая-то странная тёмная лужа, неизвестно откуда взявшаяся на пыльной сухой дороге, но Васечкин подумал, что это вылился из бака бензин. — Где это мы? — спросил Петров. — То есть мы-то вроде там же, а где мопед? — Ха! — Васечкин, мгновенно оценив ситуацию, сощурился с видом заправского детектива. — Элементарно, Ватсон. То есть Петров. Пока мы с тобой в отключке провалялись, пришли бандиты и мопед наш... — тут он засвистел и жестом изобразил акт наглой кражи их дорогого во всех смыслах транспорта. Петров в ужасе ахнул: — Это ж сколько мы тут пролежали! И даже милицию никто не позвал? И скорую? — А что их звать, мы с тобой всего-то синяками отделались, — подмигнул неунывающий Васечкин, — у нас народ такой: если видят, что кто-то валяется, ни за что не подойдут — решат, что пьяные. — Да какие ж мы пьяные, Петь? Мы вообще школьники. — Всякое бывает, — глубокомысленно заключил Васечкин, пожёвывая сорванную с обочины травинку. Пять минут (рекордное для Васечкина время) сидели молча, прислонившись спинами к растущей прямо у дороги берёзе. Машин, как назло, вокруг не было. — Тьфу, прямо мёртвое царство какое-то, — не выдержал Васечкин. — Пойдём отсюда, Петров, чего ждать. Может, по пути кого-нибудь встретим. — Пойдём, — согласился Петров, тревожно глядя на незакатывающееся солнце, — а то до темноты просидим. Ой, что нам дома будет... — "Что будет, что будет!.." Ну да, наругают, — Васечкин очевидно храбрился, зная, что за потерянный мопед отец точно его не похвалит, — ну и что? Главное же, что мы живые. А техника это так, мелочи... Подумаешь, мопед!.. Это в жизни самое важное, что ли? Вот ты, Петров, что бы выбрал: меня или мопед? — Смотря зачем. Васечкин обиженно фыркнул: — Вообще. В целом. — Тогда тебя, пожалуй. — Во-от! — Васечкин поднял вверх указательный палец и принялся ещё что-то болтать, но Петров, у которого внезапно разболелась голова, уже его не слушал. Так прошёл час, если не больше. Дорога менялась, петляла и уходила вдаль, но оставалась по-прежнему пустынной. Солнце, по расчётам Петрова давно обязанное зайти за горизонт, всё никак не закатывалось, продолжая висеть круглым белым яблоком на фоне кроваво-красного неба. Васечкин шёл впереди, стараясь не терять присутствия духа, но даже он постепенно выбивался из сил. — Идём, идём... А никак не приходим, — печально протянул Петров. — Ты есть хочешь, Васечкин? — Не хочу. — И я не хочу. Странно. И солнце... — Что солнце? — Не уходит. Закат ведь. — Ну, может, в Одессе теперь тоже белые ночи есть, подумаешь, — не слишком уверенно пожал плечами Васечкин. В его голову уже начали закрадываться подозрения. Петров улыбнулся. — Ох, Петя... — Ладно-ладно. У самого-то по географии трояк в четверти. — И что? Я же не виноват, что не знаю, в каком городе у нас железнодорожные вагоны делают, — с этими словами Петров поравнялся с Васечкиным и в чисто профилактических целях ткнул его локтем в бок. Васечкин захихикал и отпрыгнул в сторону на полшага. — Слушай, — сказал Петров, — я, когда падал, думал, вообще помру. Так больно было!.. А сейчас вроде бы ничего даже и нет. Как бы в доказательство Петров поднял футболку. На его загорелом животе не было и следа недавно пережитого столкновения с деревом. — Везёт тебе, — с умным видом вздохнул Васечкин, невзначай проводя пальцами по чужой коже, — регенерация соматических клеток быстрая. И болевой порог высокий. — Чего-чего? — Да так, говорю. Крепкий ты парень, Петров, — Васечкин похлопал друга по широкому плечу, добавив, — легко мы с тобой отделались! Хотя, знаешь... — Васечкин нахмурился. — Что знаю? — Нет-нет, ничего пока. Они прошли ещё немного. Петров, периодически оборачиваясь, буравил взглядом зависшее солнце. Васечкин смотрел на уходящую в горизонт дорогу. — Не нравится мне это, — вздохнул Петров, глядя в одну сторону. — Мне тоже, — сказал Васечкин, глядя в другую. — Может, мы не туда идём? — Да нет вроде... Смотри, там есть что-то. Васечкин побежал вперёд и, добравшись до ближайшей возвышенности в виде придорожного камня, взгромоздился на неё, намереваясь таким образом лучше разглядеть показавшееся вдалеке белое здание. Подоспевший Петров на всякий случай ухватил друга за футболку. — Что это? — спросил он. — Не знаю, — Васечкин щурился изо всех сил, но никак не мог рассмотреть, — надо ближе подойти. — Опять мы вляпались, — с досадой заключил Петров, подхватывая оступившегося на камне Васечкина. Втягиваться в приключения сейчас никак не хотелось. Хотелось домой, к маме с папой. Ещё хотелось вымыться и лечь спать, только Васечкин, кажется, так не думал. — Ничего-ничего! — бодро крикнул он. — Оn ne meurt pas des ces choses. От этого не умирают. Впрочем, если... ладно, Петров, пошли. Васечкин рванулся вперёд. Петрову ничего не оставалось, кроме как последовать за ним. Казавшаяся бесконечной пустынная жёлтая дорога спустя час действительно вывела их к таинственной белой постройке, путь к которой преграждали будто недавно выкрашенные зелёной краской двустворчатые ворота. Композиция казалась знакомой. Пока Васечкин исследовал окрестности, убеждаясь в том, что дорога у здания обрывается окончательно, Петров рассматривал этот архитектурный ансамбль, морща лоб и изо всех сил напрягая память. — Васечкин! Петя оторвался от земли, выпрямился, после чего спрятал в карман брюк растрескавшееся увеличительное стекло: — Следов нет, — заключил он. Петров принял данные к сведению, но никак не отреагировал. Он спросил о другом: — Тебе это ничего не напоминает? Васечкин прищурился, встав рядом с Петровым плечом к плечу. — Напоминает, пожалуй. Пионерлагерь. — Точно! Как тот самый, в котором нас ещё за хулиганов принимали. А я смотрю, что-то знакомое, — просиял Петров, — даже не знал, что у нас под Одессой такое же строят. — Я тоже не знал... — задумчиво процедил Васечкин, всем телом толкая ворота. Они со скрипом поддались и пустили внутрь уставших путешественников. Как только гравий мягко зашуршал под подошвами его кед, Васечкин ощутил себя самым счастливым человеком на Земле. Память его будто затухла, острые впечатления минувшего дня сгладились в одну сплошную полосу, пролёгшую через горизонт под уходящим, но всё ещё не ушедшим в ночь солнцем. Пропал шум деревьев, замолкло стрекотание кузнечиков в траве. Исчезло всё, кроме этого места, кроме ухоженных цветочных клумб и чистеньких тротуаров, по которым давно не ступала нога человека. Не исчез и Петров: он стоял там же, где и секунду назад, немного позади, смотрел вверх огромными ребячьими глазами и тоже не верил. Васечкин понял, что сейчас чувствует. Нежность. Ему захотелось подойти к Петрову, взять его за руку и убедить в том, что они уже пришли. Но он знал, что Петров думает всё то же самое, что и он сам, поэтому в словах не было никакой нужды. Спокойствие заполнило Петину неугомонную душу, и это спокойствие вдруг напугало его. — Вася! — отчаянно позвал он. Петров обернулся, поигрывая блаженной улыбкой в уголках губ: — Скажи, что у тебя тоже ощущение, будто мы должны были всю жизнь здесь находиться? — Да, да... — отозвался Васечкин, заламывая пальцы, — жизнь... Здесь очень хорошо, это точно. И мы, наверное, никуда отсюда не уйдём. — Брось, Васечкин, — Петров не то похлопал, не то погладил друга по плечу, — кто ж нам разрешит, у нас и путёвок нет, и вообще староваты мы с тобой для пионерлагеря. Хотя, может, если попросить по-человечески, одну ночь и разрешат переждать... — он снова беспокойно оглянулся на солнце, будто декорацией повисшее на плоском багряном занавесе неба. — Сейчас уже часов десять должно быть. Всё равно посреди ночи попутку не поймаем. Петров уже намеревался подняться на крыльцо и заняться поисками ответственного дежурного по лагерю, когда Васечкин, по-прежнему остававшийся у ворот, бросил ему вслед: — Там нет никого. Можешь не проверять. Вася всё-таки проверил: открыл дверь, заглянул в холл первого этажа и тут же понял, что это занятие бесполезное — лагерь дышал безмолвным покоем одиночества. Ни начальника смены, ни вожатых, ни вахтёра, ни расшалившейся после отбоя мелюзги на месте не было — ничего. Только спокойствие, всепоглощающее умиротворение и такое чувство, будто этот таинственный лагерь всю свою историю ждал только появления в нём Васи Петрова с его лучшим другом. "Дом", — мелькнула в голове у Петрова мысль. Он аккуратно закрыл дверь и спустился к Васечкину на тротуар. Петя уже облюбовал одну из деревянных скамеек, расставленных тут через каждые десять метров. — Действительно никого. — А что я говорил? — вздохнул Васечкин, перебирая в руках сорванный с клумбы цветок. — Откуда ты это узнал? — Догадался, — Васечкин отложил цветок в сторону и чуть подвинулся, освобождая на лавочке место для Петрова. — У меня вообще с самого начала предчувствие нехорошее. Я тебе скажу, только... только сядь, Васенька. — Ну говори, — Петров послушно опустился рядом. Васечкин закрыл глаза. Прошли долгие двадцать секунд, прежде чем он снова ожил и заговорил, стараясь вести свою мысль издалека: — Ты читал "Мастера и Маргариту"? Петров вспомнил, что видел такую книжку на полке в родительской комнате, но так и не решился за неё взяться, поэтому отрицательно помотал головой. Васечкин поджал губы, осознав, что его разъяснительная миссия только что усложнилась раз в десять. — Короче, — начал он, — там был мастер... и Маргарита. Они были, ну, почти как мы, — на этом месте Васечкин закашлялся и снизу вверх незаметно проследил за Петровым. Последний никак по-особенному не реагировал, и Васечкин решил, что можно продолжать без опаски, — то есть вообще не разлей вода. Мастера считали чокнутым, он в психушке сидел, а Маргарита даже не знала, что он там, но она его любила сильно. Он роман про Понтия Пилата написал, Маргарите очень понравилось. — А мы тут причём? — недоумённо спросил Петров. — Подожди. Я ещё не всё рассказал. Так вот, Маргарита так хотела найти своего мастера, что согласилась быть королевой на балу у самого сатаны. Она стала ведьмой и летала голой по Москве, — тут Васечкин немного перевёл дыхание, ожидая реакции на такой сюжетный поворот. Однако Петров только сдержанно усмехнулся: — Во даёт. Только я всё равно не понимаю, какое мы с тобой к этому имеем отношение. — Да погоди, сейчас расскажу, — Васечкин опёрся локтем на петровское плечо и принялся почти шептать ему на ухо. — Так вот, она всё это делала из-за мастера. Она хотела снова с ним вместе быть, понимаешь? — Петров кивнул, и только после этого Васечкин продолжил излагать краткое содержание знаменитого романа, — Они раньше в каком-то подвале жили и были счастливы. И теперь они снова хотели в этот подвал. Только к ним пришёл сатана, убил обоих и вместо подвала подарил им вечный дом где-то между раем и адом. И они стали там жить, и им было очень хорошо, даже лучше, чем на земле. Понимаешь? — Не понимаю. — Ну как не понимаешь? — Васечкин прижался лбом к чужому плечу. — Умерли мы с тобой, Вась. Как в книжке. Петров замер, как громом поражённый. Конечно, такие новости не каждый день сообщаются. — То есть в смысле "умерли"? — нервно сглотнул он. — Да в прямом, – Васечкин с размаху шлёпнул одну свою ладонь о другую и немного покрутил кистями в разные стороны, — втемяшились мы с тобой в это несчастное дерево, и осталось от нас одно мокрое место. — Да не может это быть в самом деле. Ты же не умер. Ты живой, Петька, смотри: тёплый ведь, мягкий, короче, обыкновенный, ну, — Петров схватил Васечкина за руку и долго щупал её, ожидая, когда Петя наконец признается, что все эти страшные разговоры про смерть всего лишь неудачная шутка. Но Васечкин молчал и упрямо качал головой, глядя на небо. — Это, может, тебе так кажется, а меня вообще не существует. Или тебя. Вдруг это всё только в чьей-нибудь голове: в моей или в твоей. — Ну тебя, Васечкин, совсем запутал... Скажи, что шутишь, и хватит уже. Васечкин был неумолим: — Не шучу. — А что родители подумают? — Что подумают?.. Ничего не подумают... Плакать будут, ясное дело. И бабушка тоже. — И ты так спокойно об этом говоришь?! — ахнул Петров, однако тут же поймал себя на мысли, что и сам никак не может ощутить положенную с сложившейся ситуации душевную боль. Волшебное место окутывало своими чарами. Память в нём ослабевала, улетая, будто дым от костра. Петрову, несмотря ни на что, было убийственно спокойно, и вещи, которые волновали его всего минуту назад, вдруг с поразительной ясностью уложились в голове. Он почувствовал свободу. Отпущение. Потом радость. Детский лагерь — вечная юность. Вечное лето под незакатывающимся солнцем. Вечный дом. Вечный Васечкин, всё такой же бойкий, но ранимый по-своему, такой живой всему вопреки, щурился на закат, подтянув к груди одну ногу. Их прошлая жизнь таяла, уходила в небытие, и оставалась только жизнь нынешняя, странная и неизведанная, но заранее прекрасная. Каждый думал о своём, а потом Петров взял Васечкина за руку и крепко сжал. Просто так, потому что им вместе ещё целую вечность болтаться; потому что, может, это не так уж и плохо или даже совсем хорошо. "Даже лучше, чем на земле", — эхом отдалось в мыслях. Васечкин смотрел на него и улыбался. Сбылось его глупое, наивное "навсегда". Вечный дом, вечное лето, вечная юность и сами они — друг для друга вечный приют. Лагерь затих. Даже ветер перестал качать верхушки деревьев. Если смотреть издалека, можно было подумать, что это самый обыкновенный пионерлагерь, один из тысяч, разбросанных по всему Союзу. В своём непоколебимом безмолвии он хранил какую-то одному детству открытую тайну. Все давно разошлись по корпусам, готовясь ко сну, и только две маленькие припозднившиеся фигурки, сидя на лавочке плечом к плечу, держались за руки на фоне большого-большого белого солнца. — "Слушай беззвучие", — прочитал наизусть Васечкин, — "слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни, — тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду... Вот твой дом, вот твой вечный дом". Да...