Ветер у реки

Годрикова Лощина оказалась той еще дырой. Сидя на невысокой каменной ограде, окружавшей сад, Геллерт ел украденное с дерева яблоко и думал, что зимой, здесь, наверное, и вовсе невыносимо. Сначала, когда на семейном совете решено было отправить неблагонадежного юнца в Англию, под крыло тети Батильды, он даже обрадовался. Тетя занималась историей магии, писала книги, встречалась с известными учеными. Геллерт лелеял надежду на долгие разговоры, обсуждения, споры. Втайне ему мечталось, что он переманивает тетушку на свою сторону, в открытой борьбе взглядов внушает ей собственные убеждения, и та становится его верной последовательницей. Это был бы незначительный, но реальный шаг к будущему успеху, кирпичик в основание здания. Немолодая провинциальная дама, с провинциальным, но живым умом, наверняка скучающая в окружении соседей, не могла не поддаться обаянию юной энергии, способной смести любые преграды, веянию свежих мыслей и дерзких выводов. О, какие воздушные дворцы мог бы изобразить перед ней гибкий ум Геллерта: изящнейшие, непогрешимые в своей геометрии, скрепленные железными штырями логики и украшенные капителями его остроумия! Оказалось, что тетя Батильда любит маджонг по вечерам и криббидж по субботам, когда к ней в гости приходят те самые соседи: основательные почтенные маги, похожие на тыквы, и увядающие, как петуньи на клумбе, волшебницы в идеально отглаженных платьях по моде конца прошлого десятилетия. Сама тетушка выглядела пучком петрушки, когда поправляла очки и говорила миссис Сэвидж: «Не правда ли, погода просто прекрасная для середины июля? Не жарко, и дожди идут, словно по расписанию!» Геллерт мысленно желал миссис Сэвидж и всем прочим по расписанию провалиться в тартарары, пока, любезно улыбаясь, прижимал к губам пахнущие цветочным мылом руки. Дамы в один голос твердили, что он «милый мальчик», и Геллерт снова улыбался, скрипя зубами. Историей магии тетя Батильда занималась с той же тщательностью, кропотливостью и мелочностью, что и своими цветочными клумбами. Она не видела и не хотела видеть тех широких мазков, что кладут на полотне истории великие личности, склоняясь над ними низко-низко и вперяя упорный взгляд через очки, чтобы понять составные части краски, вовсе не интересуясь красотой и смелостью размаха художника истории. Геллерт уже и не мечтал в чем-либо ее убедить — он желал хотя бы дать ей понятие о том, что история куда шире изучения биографий и привычек великих людей, что мудрая фраза хороша не самой мудростью, а последствиями, которые она вызвала в обществе. Запальчиво доказывая это, он выходил из себя, замечая, как кротко и вместе с тем упрямо качает тетушка головой, взглядом отрицая все его доводы. Со взглядом было невозможно спорить, и Геллерт в досаде замолкал, чтобы услышать вопрос, достаточно ли будет ему к чаю малинового варенья или следует сделать еще ревеневый пирог. «Как пожелаете, тетушка», — отвечал он, сохраняя любезность из последних сил, и уходил, не сомневаясь, что оставляет за спиной победную улыбку тети. Он проводил дома все меньше времени, стараясь подольше гулять за городом. Любовь к одиночеству не была ему свойственна, но воспоминание о безуспешных попытках диспута заставляло предпочитать подобные прогулки битью головой о мягкую стену тетушкиного нежелания понять его. Прогулки очень быстро привели его к реке — кроме нее и садов, в Годриковой Лощине не было достопримечательностей. Небыстрое течение упорядочивало мысли, превращая их в такой же ровный, плавный поток. Рано или поздно лето должно было кончиться, а вместе с ним и английская ссылка. Следовало признать свое поражение относительно тети Батильды, а, вернее сказать, завышенность собственных ожиданий, которая и привела к этому закономерному итогу. Как вообще он мог ожидать сочувствия собственным прогрессивным взглядам и революционным идеям от тетушки, не способной принять даже незначительное изменение в рецепте Перечного зелья? Геллерт не раз испытывал усовершенствованный рецепт и точно знал, что эффективность зелья возрастает; но тетя Батильда, покачав головой, отклонила его предложение. «Ты не знаешь, к чему это приведет», — проговорила она. «Знаю: к более быстрому выздоровлению!» — воскликнул Геллерт. «Ты не видишь долгосрочных последствий», — возразила тетушка, не столько словами, сколько тоном и выражением лица давая понять, что не подпустит его к котлу. Тогда Геллерт выбежал из дома, в бешенстве хлопнув дверью. Сейчас, глядя на игру солнца в воде, он понимал, что произошедшее было не менее закономерно, чем все остальное. Тетя никогда не поняла бы его — она была так же ограниченна, как его родные, преподаватели, многие одногруппники. Смешно было надеяться здесь на успех. Хотя, завербуй он единомышленника именно в этой сонной деревушке, это было бы настоящей победой. Желтые кувшинки дрейфовали по глади реки, словно маленькие плоты. Геллерт зацепил одну рукоятью трости и потащил к себе, но стебель оказался прочным, и цветок выскользнул. Геллерт попробовал снова — с тем же результатом. Он разозлился. Проще простого было бы срезать цветок магией, но руки требовали усилия, реального действия. Наплевав на щегольской для деревни наряд, он зашел в воду прямо в ботинках и костюме, оставив на песке лишь мантию. Гладкие подошвы скользили на покрытых илом донных камнях, но Геллерт упрямо шел к цели. Схватив длинный тонкий стебель, он потянул его на себя, но растение не желало поддаваться. Он тянул, дергал, снова тянул, выкручивал упрямое растение, словно в нем заключался весь не желающий проникаться его идеями мир. Наконец измочаленный стебель не выдержал напора и лопнул. Геллерт с торжеством выдернул цветок из воды. Кувшинка уже не была такой красивой, какой казалась издали: цветок помялся и был залит водой. Геллерт брезгливо отбросил его в сторону и повернул к берегу. С рукавов текла вода, одежда с каждым шагом становилась тяжелее. Выйдя на песок, он торопливо снял с себя, все, кроме белья, развесил на раките, вынул палочку и принялся вполголоса сушить одежду и обувь, постепенно надевая уже высушенное. Мятая одежда была все же лучше мокрой. Натягивая рубашку, он случайно повернул голову и наткнулся на чей-то зачарованный взгляд. Девушка пряталась за кустами, откуда наблюдала за ним — и довольно давно. Недаром Геллерту несколько раз померещился взгляд в спину. Он застегнул пуговицы, отряхнул от песка манжеты, убрал палочку и неторопливо направился к кустам. — Кто вы? — спросил он, добавив дружелюбия в голос. — Вы за мной наблюдали? Не беспокойтесь, я вовсе не возражаю! Девушка поспешно отпустила ветки, закрывая себе обзор, но не двинулась с места. Геллерт видел край ее темно-синего платья и светлые волосы. — Не беспокойтесь, — повторил он. — Я не причиню вам вреда! Его начинало забавлять то, что за ним наблюдали с таким упорством и нежеланием открыться, и интриговала личность незнакомки. Было лестно оказаться объектом внимания. Может быть, его визит в Годрикову Лощину и не окажется совсем пустопорожним. — Я… я покажу вам свою палочку, — предложил он. Его палочка была самой обычной, но все же отличалась от традиционных английских манерой исполнения, а больше под рукой ничего интересного не было. Кусты дрогнули, потом из-за них показалась среднего роста девушка. Геллерт бросил на нее жадный взгляд и испытал мгновенное разочарование. Девушка не была красавицей, скорее, напротив: выглядела малопривлекательно. Высокий открытый лоб был хорош, как и четко очерченный упрямый подбородок — Геллерт не считал недостатком твердость линий, — но узкие губы и неудачная посадка головы портили дело. Заглянув же в глаза неизвестной, Геллерт подумал, что такой взгляд мог бы принадлежать шестилетке. Теперь он затруднялся в определении ее возраста: сложение говорило о расцветающей юности, но глаза противоречили этому, заставляя считать девушку чуть ли не ребенком. Тем временем взгляд незнакомки стал испуганным. — Ты боишься меня? — Геллерт уже не чувствовал нужды в церемониях. — Ах да, я же обещал показать тебе палочку. Ну вот, смотри. У вас в Англии таких не делают, правда? Она более грубая и более… естественная. Ты наверняка привыкла к другим. Девушка нерешительно протянула руку и коснулась палочки пальцем. От палочки словно искры посыпались при этом робком прикосновении. Геллерт отшатнулся. Девушка тоже испугалась, отдернула руку и отступила. Геллерт подумал, что она сейчас убежит, но та осталась на месте, хотя и выглядела виноватой. — Ты, должно быть, сильная волшебница, — с улыбкой сказал Геллерт, желая подбодрить ее. Девушка затрясла головой. Плохо прибранные волосы упали на лицо. — Я не… — произнесла она полудетским голосом. Это были первые сказанные ею слова. Геллерт уже начинал думать, что девушка немая. — Как твое имя? — спросил он. — Меня зовут Геллерт. А тебя? — Ариана. — Она опустила голову, пряча лицо. — Красивое имя. — Геллерту представлялось, что он раскрывает раковину моллюска. — У тебя тоже. — Ариана по-прежнему изучала песок под ногами. — А можно мне еще раз потрогать? — Конечно. — Он протянул палочку. Ариана опять прикоснулась к ней пальцем, а потом, осмелев, погладила древко. Палочка будто согрелась, потеплела. Геллерт не замечал за ней прежде такой реакции на чужие прикосновения. — Ты здесь живешь? — спросил он. Ариана молча кивнула, не отводя взгляда от палочки. — Тебе нравится? Ариана отрицательно покачала головой. — Тогда почему ты остаешься здесь? — не отставал Геллерт. — Ты можешь уехать. — Нет, нет. — Ариана, кажется, испугалась подобного предположения. — Мне нельзя, я не могу, нет. — Ты ведь живешь не одна? — У меня есть брат… братья, — Ариана впервые улыбнулась. Улыбка очень красила ее. — Они защищают меня, берегут. — Хочешь, я тоже буду защищать тебя? — шутливо предложил Геллерт. — Ты же видела — у меня есть палочка. Я могу победить любого врага. — Хочу, — радостно воскликнула Ариана. — Только любого — никто не может победить. Даже мой папа. — Ее лицо погрустнело. — А я могу, — сказал Геллерт. Ариана посмотрела на него недоверчиво, но не возразила. Геллерту это понравилось. — А ты много знаешь об этой деревне? — спросил он, садясь на высохшую от времени и ветра корягу. — Расскажи мне про ее жителей. — Не очень. — Ариана выбрала самое дальнее из удобных местечек. — Я расскажу, что знаю. Я знаю миссис Сэвидж — она всегда улыбается, но на самом деле нас не любит. Я слышала, как она сказала мисс Принс, что без нас в деревне было бы спокойнее. Она похожа на зеркало: ты улыбаешься ему, оно тебе, но кто знает, что делает зеркало, когда ты отворачиваешься?.. Геллерт слушал ее с непритворным интересом. Мнения и взгляды Арианы, порой по-детски наивные, отличались своеобразием и той свободой, которую он тщетно искал в более взрослых жителях деревни. Казалось, она выросла вне обычных предрассудков, которые предписывают не говорить правды о ближнем во имя вежливости и приличий. Она удивительно тонко видела суть вещей и людей: временами Геллерта поражала точность ее замечаний и то, насколько они совпадали с его собственными определениями. Конечно, ее речь была больше образной, чем аналитической; иногда он просил Ариану объяснить, что она имеет в виду, говоря «он как вьюнок в пасмурную погоду» или «их отношения, словно вода и масло». И каждый раз Геллерт убеждался, что за внешне наивным образом мыслей кроется понимание сути происходящего, порой даже более глубокое и точное, чем мог бы высказать он сам. Когда Ариана призналась, что ей пора уходить — сказав это с явной неохотой, — он спросил, придет ли она еще. — Ты хочешь, чтобы я пришла? — нерешительно спросила она. — Очень! — с жаром воскликнул Геллерт. В первый раз за время, проведенное в Годриковой Лощине, он встретил человека, с которым ему не хотелось немедленно вступить в спор. Это было занятно. — Я приду, — пообещала Ариана. Она не спешила уходить, оглядывалась и теребила выбившиеся из косы пряди; наконец сделала быстрый жест рукой и побежала вверх по косогору, уверенно ступая по песчаному откосу. Геллерт огляделся, пытаясь понять, что же сделала девушка. Не сразу, но он обнаружил: сорванный и выброшенный им цветок кувшинки вновь плавал по глади воды, привязанный ко дну невидимым буксиром стебля. Геллерт глянул вслед Ариане. Та уже выбралась наверх — маленькая фигурка на фоне неба — и махала ему рукой. Он тоже поднял руку, прощаясь. Возможности Арианы в беспалочковой магии были поразительны. «Я должен подружиться с ней, — сказал себе Геллерт. — Это что-то удивительное. Может быть, ей предназначено сыграть роль в моей судьбе». С этими мыслями он вернулся домой и за весь вечер ни разу не заспорил с тетей, порой бросавшей на него задумчивый взгляд из-под очков.

* * *

Ариана неизменно приходила на место их встреч — очевидно, у нее было достаточно свободного времени. Они прогуливались вдоль берега — подняться на косогор, а тем более пойти в деревню ни один из них не предлагал. Со временем Геллерт понял, что Ариана хорошо знает только окружающий ее мир, обо всем же остальном имеет весьма смутное представление. Она слышала о Лондоне, Хогвартсе, пару раз упомянула Насыпное нагорье — насколько понял Геллерт, это было небольшое поселение неподалеку от Годриковой Лощины. История, политика, сведения о современном мироустройстве — эти темы были для Арианы темным лесом. Она немного знала травологию и зельеварение, но говорила об этом неохотно или вовсе замолкала. Геллерт не смог даже выпытать, в какой школе она учится. И, тем не менее, он продолжал приходить на встречи, хотя ничего нового Ариана уже не могла ему рассказать. Зато она умела слушать, и Геллерт мог свободно произносить целые монологи, чувствуя, что говорит не в пустоту, что сказанное им находит в Ариане какой-то отклик. Когда Ариана пришла на встречу с цветами кашки в руках, он заметил, что ей подходит это недолговечное и самое лучшее для девушки украшение. На следующий день она надела на голову венок из полевых цветов. Ей не шло — венок скрыл красоту лба и подчеркнул и без того заметный подбородок, но Геллерт сказал, что ему нравится, и получил возможность любоваться ее улыбкой, непрочной, словно луч солнца в облачный день. Ее тело, словно компенсируя умственное отставание, развивалось, как положено, и в мелочах, вроде неосознанно кокетливой улыбки или внезапно лукавого взгляда, выдавало истинный возраст — возраст начинающегося расцвета. Геллерт догадывался, что он — единственный, кому доступно наблюдать эти проблески девичества. Представлять это было лестно. Он словно нашел в углу сада потаенный цветок, получив его в полное распоряжение лишь потому, что догадался о его скрытой ценности. Тетушка внимательно приглядывалась к племяннику и в один прекрасный день спросила, уж не влюбился ли он. Геллерт фыркнул. — В кого же здесь можно влюбиться, тетя? — спросил он. — Назови хоть одно имя. Было забавно понимать, что он задал этот вопрос в расчете на редчайшее совпадение: вдруг тетя назовет имя Арианы, упомянет о ее семье и положении. Но надежда, конечно, не оправдалась: тетя вспомнила лишь двоюродную племянницу миссис Сэвидж, которая училась в Шармбатоне и редко наведывалась в Годрикову Лощину, да молодую вдову Чарльза Кэвендиша — симпатичную ведьму с очень положительной репутацией. — А больше у нас и нет никого, — вздохнула она. — Разве что… О, Альбус! Ее неожиданный возглас относился к юноше, поднимавшемуся по ступеням крыльца. Тетя поспешила ему навстречу. У Геллерта осталось ощущение, что разговор был оборван не только из-за появления гостя, но и потому, что имел к этому гостю какое-то отношение. — Геллерт, пойди сюда, — позвала тетя с террасы. — Я тебя кое с кем познакомлю. Геллерт вышел, не слишком охотно. Желание заводить знакомства в Годриковой Лощине у него давно пропало. Но при виде умного, симпатичного лица юноши — типично английского лица с немного неправильными чертами — в нем вспыхнул интерес. — Это Альбус Дамблдор, он закончил Хогвартс в этом году, — проговорила тетя. — А этот шалопай — мой племянник, Геллерт. — Очень приятно. — Геллерт протянул руку и встретил уверенное пожатие разгоряченной солнцем ладони. — Чем собираетесь заниматься? — Не знаю, — Альбус улыбнулся. У него была очень располагающая улыбка, смутно напоминавшая о чем-то. — Я хотел поехать в большое путешествие, но семейные обстоятельства, увы, сложились неблагоприятно. Так что пока я вынужден оставаться здесь. — Путешествие? — Геллерт вскинул брови. — Да это же замечательно! Куда вы собирались поехать, что хотели увидеть? О, я, наверное, задерживаю вас, — опомнился он. — Прошу прощения, но здесь каждое новое лицо вызывает огромный интерес. — Я понимаю, — заметил Альбус. — И у меня есть время. Необъяснимая симпатия возникла между ними мгновенно, как это иногда происходит. Геллерт заранее знал, что ему будут интересны рассказы Альбуса. — Я налью вам чаю, — сказала тетя Батильда. Кажется, она была рада, что племянник наконец-то нашел себе подходящую компанию. Они заговорились так, что не замечали, как идет время. Геллерт опомнился, только когда увидел луч солнца, упавший в его чашку. — Я опоздал! — воскликнул он. — Прости, у меня… встреча. — Разумеется, — Альбус замялся. — Я и так отнял у тебя слишком много времени, но… — Что? — нетерпеливо спросил Геллерт. — Мы могли бы увидеться завтра, если ты не занят. — Конечно. — Геллерт был рад. Он чувствовал, как отступает скука. Сначала Ариана, затем Альбус — жизнь в Годриковой Лощине обретала краски. — У тебя или здесь? — Лучше здесь, — быстро сказал Альбус. — Если мисс Бэгшот не будет возражать. — Разумеется, не буду. — Тетя убирала чайные чашки со стола. — Приходи, когда захочешь, Альбус.

* * *

Ариана ждала его, и Геллерт издалека почувствовал ее беспокойство и страх. Оскальзываясь, он торопливо спустился по косогору, на ходу начав объяснять причину своего опоздания. — Ты теперь будешь общаться с ним, не со мной? — спросила Ариана, опуская глаза, словно заранее сдаваясь. Сердце Геллерта сжалось при виде такой покорности. — Не говори глупостей. Я буду приходить к тебе, как и прежде, — сказал он, стараясь поймать ее взгляд. Когда это удалось, он улыбнулся. Ариана широко улыбнулась в ответ, а потом быстро коснулась губами уголка его губ и отпрянула, словно испугавшись. Геллерт смутился. Поцелуй был невиннее ласки ребенка, но они не были детьми, и это могло стать опасным. — Пойдем прогуляемся, — сказал он, подавая Ариане руку. Та с готовностью приняла ее, и они направились вдоль реки по одной из тропинок, которую наметили для себя за дни знакомства. Геллерт продолжал приходить на встречи с Арианой, отнимавшие у него не так уж много времени. Большую же часть оставшихся часов он проводил в обществе Альбуса. Наконец-то его жизнь в Годриковой Лощине оказалась насыщена тем, что он так любил: разговорами, дискуссиями, обменом мнениями. Июльский зной подогревал и без того распаленные головы; картины будущего рисовались все более грандиозными. Ловя на себе одинаково восхищенные взгляды двух таких непохожих людей, Геллерт преисполнялся уверенности в собственных силах. Казалось, он может — или сможет — сделать все, что ни посчитает нужным. Понимание этого кружило голову, как разреженный воздух высокогорья. В один из дней, расставшись с Альбусом и спеша на встречу с Арианой, Геллерт нарвал по пути букет полевых цветов. Кажется, Ариана любила их — во всяком случае, она не откажется украсить ими пояс или волосы. Разогретые солнцем, цветы источали медвяный аромат: сладковатый, сочный, с чуть заметной ноткой предстоящего увядания. Прежде Геллерт не замечал всей гаммы луговых запахов, теперь же наслаждался ею от души, пересекая поле и приближаясь к реке. На берегу ему послышались голоса. Удивленный, он ускорил шаг. За все время их прогулок люди не попадались им на пути — видимо, эти места не были популярны у горожан. Но сейчас он ясно слышал крики, смех и, кажется, испуганные возгласы Арианы. Он пошел быстрее, затем, подстегнутый тревогой, побежал, отбросив в сторону букет. С косогора он увидел троих или четверых подростков, плотным кольцом окруживших Ариану. Они что-то выкрикивали, все теснее смыкая круг. Ярость ударила в голову. Сам не зная как, Геллерт в минуту спустился с обрыва. — Отойдите от нее! — закричал он, будучи еще в полусотне футов. Ноги вязли в песке, бежать было тяжело, но гнев придавал ему сил. Подростки расступились, но не убежали: смотрели на него и ждали. — Отойдите, я сказал. — Он остановился за несколько шагов от них, сжав кулаки. Подростки явно были магглами, но Геллерт не задумался бы вынуть палочку. Очевидно, они почувствовали серьезность его намерений, потому что, переглянувшись, пробормотали «ну ладно» и медленно, нога за ногу, направились прочь. Когда обидчики скрылись из виду, он подошел к Ариане, внимательно оглядывая ее еще злыми после стычки глазами. Ее одежда была испачкана песком, как если бы ей пришлось несколько раз упасть. Песок был и в волосах — наверное, мальчишки швыряли его горстями. Геллерт заметил, что блуза Арианы треснула по шву, и из прорехи под мышкой проглядывает нежнейшая белая кожа, как сердцевина цветочного бутона. Он принялся отряхивать от песка ее одежду и волосы, стараясь не смотреть туда, где полоска юного тела оказалась открыта взору. Ариана стояла неподвижно и вдруг качнулась к нему и тесно прижалась, чуть слышно всхлипывая. Она сильно дрожала, и ему пришлось крепко сжать объятия в попытке прекратить эту дрожь. Ариана была немногим ниже, и щека Геллерта касалась ее макушки, мягких прямых волос, пахнущих простым мылом. Ее руки, как побеги вьюнка, обвились вокруг шеи. Геллерт бормотал что-то утешительное и успокаивающее, бездумно гладя Ариану по спине и плечам. Неожиданно палец словно провалился, коснувшись чего-то более гладкого и горячего, чем материя платья. Геллерт понял, что нечаянно угодил в прореху, образованную полуоторванным рукавом. Ариана затихла в объятиях, поперхнувшись очередным тихим всхлипом. Нужно было незаметно убрать руку. Но вместо этого он, сам от себя не ожидая, повел ладонь дальше, накрыл небольшую грудь под блузой, теперь уже всеми пальцами лаская обнажившуюся тонкую кожу. Ариана дернулась, пытаясь отстраниться, но Геллерт сильнее притиснул ее к себе, нашарил губами губы и принялся целовать так жадно, будто только об этом и мечтал. Рассыпанные волосы прилипли к мокрым щекам Арианы, путались под губами, но это не мешало, напротив, казалось правильным и нужным. «Сейчас я остановлюсь, — подумал он. — Сейчас, еще немного, вот сейчас». Он толкнул Ариану, заставив ее лишиться равновесия, и постарался смягчить обоюдное падение, выставив руку. Песок, от которого он только что ее отряхивал, был плотным и влажным, локоть утонул в нем. Ариана молча колотила кулаками по спине, но Геллерт не ощущал этих неловких ударов. Сопротивление сделало путь назад невозможным. Удерживая Ариану своим весом, он достал палочку и наложил невербальное Силенцио. Он не думал, что Ариана будет кричать — просто не хотел ничего слышать из ее уст, пока его рука шарила под длинными юбками, поднимая их, отодвигая и отдергивая бесчисленные складки ткани. Было неудобно действовать одной рукой, но он боялся выпрямиться и выпустить Ариану, которая, не затихая, билась под ним. Наконец путь к потаенному и желанному оказался открыт. Быстро справившись с собственными застежками, он поерзал, шире раздвигая бедра девушки, и наугад ткнулся вперед, чувствуя, что не выдержит долго, что ему нужно, очень нужно… Получилось не сразу, было сухо и горячо, и очень узко, и он протискивался внутрь, словно прорываясь через преграду, и когда наконец прорвался, стало так мучительно, так немыслимо хорошо, что его хватило лишь на несколько секунд. Геллерт закричал, как болотная птица, высоко и пронзительно, и упал, снова придавив Ариану своей тяжестью. Он пришел в себя через некоторое время и торопливо отшатнулся от лежавшей под ним девушки. Глаза Арианы были закрыты, лицо бледно — казалось, она лишилась сознания. Геллерт поднялся на ноги, с отвращением глядя на растерзанную одежду — ее и свою. Ему стало страшно. Он поспешно привел себя в порядок. На нижней юбке Арианы, сбившейся под ней комком, виднелись красные пятна, особенно яркие на белой материи. «Это надо убрать, — подумал Геллерт. — Это некрасиво, ненужно». Он поднял отброшенную палочку. Та плясала в пальцах. Геллерт обхватил ее двумя руками и осторожно принялся колдовать, очищая тело и одежду Арианы, зачинивая порванное и уничтожая пятна. Губы дрожали, как и руки, но он старался четко произносить заклинания. Вышло на удивление хорошо. Если бы не бледность, Ариана выглядела бы, как обычно. Ее рука, лежавшая на песке, пошевелилась. Геллерт запаниковал. Все было уже хорошо, но что будет, когда Ариана придет в себя? Разве он сможет убедить ее, что произошедшее только показалось ей с перепугу? И, наверное, она почувствует боль — или что там чувствуют девушки после… этого? Ариана слабо застонала, и Геллерт понял, что на принятие решения у него остались считанные мгновения. «Ты сможешь, — сказал он себе. — Для ее же блага». Он снова поднял палочку. — Обливиэйт! — отчаянным шепотом выкрикнул он. — Обливиэйт! Обливиэйт! Обливиэйт! «Хватит», — шепнул разум. Четырех заклинаний было достаточно, чтобы девушка забыла не только сегодняшний день, но и две предыдущих недели. Во всяком случае, Геллерт надеялся на это. Он бросился бежать, поднялся наверх, там остановился, оглядываясь. На всякий случай нельзя было позволить, чтобы кто-то увидел, как он несется от реки, сломя голову. Он заставил себя пройтись до пруда, вздрагивая, когда какая-нибудь утка у дороги начинала хлопать крыльями, заговорил с мистером Лэнкерстоном, усиленно улыбаясь малознакомому джентльмену, и вернулся к тетушке намного раньше обычного, сочинив, что у него страшно разболелась голова. Поднявшись к себе в мансарду, он рухнул на кровать, но долго лежать не смог и принялся быстрым шагом расхаживать по комнате. «Что я наделал? — стучало в голове. — А если Обливиэйт не удался? А если меня кто-то видел? Если узнают, что это я? Что делать, что же теперь делать?» Он изводил себя безответными вопросами долго, пока не устал от бессмысленных усилий. Присев на кровать отдохнуть, он по-прежнему чувствовал себя взбудораженным и думал, что не успокоится до утра, но уже через несколько минут заснул, так быстро и крепко, что не успел даже лечь и не ощутил неудобства позы, в которой скрючился. Вошедшая тетушка не стала его трогать, лишь накрыла пледом и потушила свет. Утром его вновь охватил ужас. Геллерту мерещилось, что все открылось, что авроры уже направляются к их дому, что на него накладывают Инкарцеро и отправляют в Азкабан… Но солнце светило ярко, от пирогов с мясом еще шел пар. Перекусив, он почувствовал себя лучше. «Может быть, все обошлось, — подумал он. — Может быть, никто ничего не знает». К счастью, Альбус не пришел в этот день, и Геллерт провел его в саду с книгой, погружаясь в ясный и прекрасный мир идей и успокаиваясь. На следующее утро происшествие уже представлялось отдаленным прошлым, может быть, никогда и не существовавшим. Альбус пришел, они вновь говорили о мироустройстве, о статутах секретности в различных государствах, о влиянии на него экономики и торговли с магглами. Геллерту все больше нравился этот юноша, с его быстрым, пытливым умом и ясными насмешливыми глазами. Время в его обществе летело незаметно. К реке Геллерт больше не ходил, раз и навсегда вычеркнув ее с карты окрестностей Годриковой Лощины. Казалось, что его ошибка, может быть, никогда и не была допущена. Ведь пострадавших, по сути, не было, а значит, не было и виновного. Альбус мало и неохотно говорил о своей семье, и Геллерт чувствовал, что за его словами скрывается какая-то тайна, из тех неприятных и тяжелых тайн, что есть у каждого приличного семейства. Но, в конце концов, правила приличия вынудили почти ежедневно бывавшего в доме Бэгшот Альбуса пригласить Геллерта к себе с ответным визитом. Он долго мялся, прежде чем сказать, что живет с братом и сестрой, и что они в достаточной мере «своеобразны». — Тетушка, наверное, рассказывала тебе о нас? — спросил он. Геллерту показалось, что Альбус обрадовался бы положительному ответу. — Так, немного, — сказал он, припоминая, что тетя действительно упоминала Дамблдоров и какую-то связанную с ними историю. Тогда он слушал ее вполуха и почти ничего не запомнил. Дом Альбуса неприятно поразил его запустением, отсутствием уюта при внешней чистоте. Казалось, здесь живет не семья, а случайно сошедшиеся вместе люди. Увидев Аберфорта, Геллерт только укрепился в этом мнении. Трудно было представить двух настолько непохожих людей. Аберфорту он тоже пришелся не по душе, и они с трудом поддерживали колко-безразличный разговор, стоя у куртины с отцветающими левкоями. — А это наша сестра, — с грустью во взгляде сказал Альбус, посмотрев за спину Аберфорта. Геллерт обернулся, и земля ушла у него из-под ног. Ариана шла к ним через двор, в знакомом синем платье и заплетенными в небрежную косу волосами. Ее взгляд, перебегая с Альбуса на Геллерта и дальше, остановился на Аберфорте и потеплел. Она явно больше любила младшего из братьев. — Это Геллерт Гриндевальд, Ариана. Он мой друг, — отчетливо произнес Альбус, стараясь привлечь внимание Арианы к гостю. — Рад знакомству, — едва выдавил Геллерт. Он взял руку Арианы и поднес к губам. Ее кожа была холодной, как лед. — Она пострадала от жестокости магглов в детстве, — пояснил Альбус позже, провожая Геллерта до дому. — А сейчас? — жадно спросил Геллерт. — Как она чувствует себя сейчас, в последнее время? — Как обычно. — Альбус не заметил его повышенного интереса. — Мне трудно понимать ее, она почти всегда молчит. Аберфорт лучше ладит с ней. — Мне очень жаль, — искренне сказал Геллерт, услышав ответ. Но тревога вернулась к нему, грызла сердце, терзала душу. Что, если при следующей встрече Ариана узнает его, что, если стереть память удалось не полностью? Работать с поврежденным мозгом очень сложно, не могло быть никаких гарантий успеха, особенно если заклятия накладывались в спешке. Он постарался узнать у тетушки, нельзя ли ему будет вернуться к семье пораньше, но получил твердый четкий отказ — его возвращение на родину следовало оттягивать, как только можно, и о «пораньше» не могло быть и речи. В конце концов, Геллерт рассудил, что будет как можно реже показываться у дома Альбуса и постарается вовсе не сталкиваться больше с Арианой. Ему удавалось довольно долго придерживаться этой линии, но неизбежное все же произошло. Они оказались в доме Дамблдоров, между братьями вспыхнула безобразная ссора. Покров семейных тайн приоткрылся перед Геллертом, и он предпочел бы никогда не видеть то, что ему удалось разглядеть и понять. Вслед за словами в дело пошли палочки. Геллерт также был зол и оскорблен предположениями и обвинениями Аберфорта. Он тоже выхватил палочку, и вязь заклинаний сплелась в стремительный узор. В самый разгар ссоры появилась Ариана. Никто не понял, откуда она взялась. Геллерт бросил на нее лишь беглый взгляд. Позднее он и сам не мог понять, каким образом у него возник чудовищный замысел. Но в тот момент все казалось очевидным. Одно заклинание — и он навсегда будет избавлен от необходимости бояться, тайна умрет с той, кто ее породил. И никто не узнает, что произошло: ведь ни один из братьев не сможет быть уверен в собственной невиновности. Новая тайна будет разделена на троих — а это намного, намного меньше целого.

* * *

Даже Геллерт Гриндевальд не мог так далеко заглянуть в будущее, чтобы узнать, что эта тайна еще раз сыграет важнейшую роль в его жизни. В тот момент, весной сорок пятого, когда все было кончено, и палочка Альбуса смотрела на него, готовая выплюнуть Аваду, Геллерт рассмеялся. Он вдруг понял, что Альбус не убьет его — не убьет, пока будет хоть малейшая надежда узнать истину. Он почувствовал себя победителем. — Знаю ли я? — Он поднял голову. — Да, знаю, знаю абсолютно точно. Убей меня, если хочешь. — Его руки раскинулись, точно крылья, обнимая небо, и тут же были заломлены Инкарцерусом. Он выиграл жизнь — и окончательно убедился, что давняя история не была случайностью. Все в этой жизни служило его цели, и смерть обычной, немного ущербной девушки сорок пять лет назад оказалась необходима, чтобы дать годы жизни ему, Геллерту Гриндевальду, величайшему волшебнику века. Время шло, а Нурменгард оставался на месте, как и Геллерт Гриндевальд. Дамблдор с годами все реже и реже бывал в цитадели — очевидно, он нашел другие пути, помимо истины, чтобы примириться с утратой. Геллерт все реже поднимался с постели, предпочитая проводить дни в полусне. Там он гулял вдоль берега реки, названия которой не помнил — или вовсе никогда не знал, рвал кувшинки и пропускал сквозь пальцы тяжелый влажный песок. Иногда к нему приходила девушка, заключенная в тюрьму собственного сознания, и тогда он объяснял ей, почему поступил именно так, а не иначе. На прощанье, испугавшись, что наговорил слишком много, он стирал ей память. «Так было нужно, — говорил он, проснувшись. — Так было правильно». Нурменгард молчаливо соглашался с ним. А когда наступала ночь, и Геллерт не мог заснуть, то повторял «я не жалею» так долго, пока не начинал верить в это.