В попытке не сойти с ума ты сумасшествие нашёл

Известие о смерти висело в главном зале и было перепрочитано каждый раз, когда Серёжа заходил в комнату, автоматически скользя взглядом по выделяющемуся на тёмной стене листу. Вот оно, напоминание о том, что Олег больше не ждёт звонка, не рассказывает, как прошёл его день или о том, как он скучает. Только это не меняет того, что Серёжа скучает до синяков на плечах, когда в слезах обнимает сам себя, сидя на полу, дрожа и опираясь на ту самую стенку, где висит ненавистный листочек. Потирая уставшие от недостатка сна глаза, взгляд тупо упирается на ненабранай номер, которому Разумовский рассказывает что-то прямо как тогда, когда Олег его внимательно слушал. — …понимаешь, да? — монолог о новых прогрессах в работе подошёл к концу, но это не помогало, заставляя только сдавленно улыбаться, до последнего делая вид, что ответа Сергей не ждёт. Не выдерживая, телефон в сжатых руках хрустит и моментально летит на пол. — Понимаешь, Олег, я тебя все равно никогда не забуду, а значит, и боль не уйдёт… Что же мне тогда делать? «Я тебя все равно никогда не забуду» В голове проносятся собственные слова, сказанные всего пару дней назад. «Я тебя все равно никогда не забуду» Повторяется, давя на голову, вместе с нарастающей паникой. Серёжа понимает, что почти нарушил обещание, забыв как Олег пахнет. Это ведь не просто запах, это целая составляющая того Олега, которого он обещал сохранить в своей памяти. Откладывая всю работу, он добирается до шкафа, где в одной из полок лежали вещи Волкова. Ещё со времён первого курса они так и находятся в шкафу, дожидаясь своего носителя, хотя и Сергей, и Олег прекрасно понимали, что последнему одежда уже будет мала в плечах. Сейчас эти вещи — единственное, что было хоть какой-то связью с запахом Олега. Одежда из пакета сразу оказывается на рабочем столе, закрывая собой лежащее известие о смерти, недавно снятое со стены. Затхлый. Запах залежавшихся вещей, когда-то купленных в секондах или отданных «в добрые руки» ещё во времена жизни в детдоме. Среди вещей была почти пустая баночка дезодоранта с едва ощутимым терпким запахом. Теперь все воспоминания наполняются помесью двух запахов; каждый момент, когда побитый Олег садился рядом с таким же побитым Серёжей в кабинете воспитателя, каждый момент, когда Серёжа утыкался носом в плечо Олегу, устало бурча что-то про учёбу. Все на своих местах. В эту ночь, обнимая старую футболку, Серёжа наконец засыпает, даже несмотря на слезы и тревожные кошмары. Неделю спустя, просыпаясь рядом со смятой в руках старой кофтой Олега, до Разумовского доходит, что он не помнит какой у Олега вкус. Первый поцелуй по его воспоминаниям был ещё в детдоме, у стенки перед их общей комнатой, где остальные их соседи потом предъявили за то, что двое неразлучников мало того, что задержались, так ещё и красные и лохматые, будто вцепились с кем-то в схватке. В их словах правда была, только вцепились они друг в друга, а схватка была языками. После этого целовались они за каждым углом и после столовки, и после драк, смешивая кровь из рассеченных губ. На кухне, которую Сергей посещает достаточно редко, довольствуясь едой из доставки или автоматов, сердце пропускает удар, когда нож проскальзывает по пальцам и глухо ударяется об пол при падении. Кровь стекает по пальцам и, поднимая руку выше, переводя взгляд с ярко-красных струек на ненавистный документ о смерти, прикреплённый к холодильнику, Разумовский скользит языком по фалангам прежде, чем капли упадут на пол вслед за ножом. Металлический вкус бьёт по рецепторам, окрашивая собой каждое воспоминание о поцелуе нежном или грубом. Кошмары ему больше не снятся, а слезы стекают по щекам не реже, чем кровь из свежих порезов. Прослушанная песня теряет всякий смысл от осознания того, что это не голос Олега. Его голос Серёжа, в целом-то, забыл. Перерывая полки трясущимися руками, Серёжа натыкается на документ о смерти. Тряхнув головой, отгоняя мысли, чтобы убрать документ ещё дальше, Разумовский всё-таки находит то, что искал — жёсткий диск, где находятся старые записи из детдома. Только они не подходят, там Олег, совершенно не имеющий таланта к пению, поёт арию от чистого сердца под расстроенную гитару кого-то из соседей. Запись с выпускного, где Олег пьяный несёт бред, про то, что он Серёжу никогда не бросит не подходит тоже. Слишком больно слышать эти слова. Одно из видео было перекинуто с телефона кого-то из мальчишек, который хотел заснять, как сам выразился, «двух голубков в своей естественной среде обитания» пока Олег и Серёжа сидели на кровати. Волков после этих слов хмурится, грубо хватает собирающегося встать Серёжу, заставляя остаться на кровати, а сам поднимается, направляясь к «юмористу». Сергей помнит что было дальше, но внимание всё же привлекает грубая хватка Олега из видео, и Серёжа, закрывая глаза, трёт свое изрезанное запястье, будто только что чувствовал, как Олег берет его за руку также грубо, как на видео. Находится одно подходящее видео из армии, снятое для того, чтобы показать корпус и скрипучие кровати: «Прямо как в детдоме, Серый, представляешь? Только скрипеть один буду». Голос у Олега на видео ровный, хоть и заметно опечаленный, местами грубый, когда он по ходу здоровается с кем-то из своей части. Серёжа просит Марго включить автовоспроизведение нескольких фраз Олега, извлеченных из видео. Засыпая под: «Сейчас будет отбой, Серый,» – он больше не ревёт в подушку. Серёжа не забывает как Олег выглядит. Просто не успевает, ведь однажды просыпается с ним в кровати. Олег такой, какой образ его был собран по крупинкам. Другого Олега уже не вспомнить. Да и смысла в этом нет. Олег же он вот, живой, всегда рядом, всегда поможет. Другой Олег не нужен. А был ли другой Олег? Серёжа точно не скажет. Точно не скажет, где известие о смерти. Выбросил он его или сжег? А может, его и вовсе не было. Серёжа не помнит или, по крайней мере, делает вид, что не помнит, не хочет лишний раз об этом думать. А если подумает, то Олег, который рядом, который теперь настоящий, он ведь и был настоящий, он даст понять, что думать об этом не стоит. Жёстко и чётко. Так, чтобы этих мыслей больше не оставалось Они засыпают вместе каждую ночь, и иногда Сергею снятся сны об Олеге. Но не о том, которого он видит каждое утро в постели. Другой Олег. Во сне или наяву. Это снова сбивает с толку. «он в Сирии год назад погиб» Всё рушится в одночасье. Всё, что Серёжа так старательно собирал, каждую мелочь. Всё. И это уже не собрать, не получается, ничего не встаёт на свои места и это сводит с ума ещё сильнее. «он в Сирии год назад погиб» Птица повторяет это каждый раз, когда Серёжа зовёт Олега, не давая медсестрам вколоть очередные препараты, когда закусывает губы, сдерживая слезы, когда Птице просто хочется насладиться этой болью. «он в Сирии год назад погиб!» Птица кричит, и от этого вопля голова разрывается на части. Кричит так, что Серёжа сводит челюсти, скуля и мысленно молясь, чтобы это прекратилось. — Ты в Сирии год назад погиб! Серёжа захлебывается собственными криками, стараясь заглушить Птицу, и дёргается, вырывается из крепких рук, обнимающих так, как может только один человек. Крепко, оберегая от всего мира. — Серёж, — голос у Олега хриплый и заботливый, а запах одуряюще приятный, с тяжёлой ноткой от сигарет, и это всё заглушает Птицу впервые за долгое время. — Серёж, посмотри на меня. Шершавые от мозолей ладони всё равно ощущаются нежными прикосновениями, поглаживая по щекам. Серёжа честно пытается посмотреть, но Птица, стоящая за спиной Олега, качает головой, явно запрещая, и Разумовский боится ослушаться. Олег делает всё сам, скользя пальцами по затылку, перебирая отросшие рыжие волосы, и целует сначала в уголок губ, сдерживаясь, лишь бы не напугать. Это действует, и Серёжа переводит взгляд, в голове выставляя всё на свои места, пока Олег целует его ещё раз, сминая губы своими. Олег. Олег настоящий. Настоящий. Настоящий. Настоящий. Олег здесь. Олег рядом. Олег нужен. Отрываясь от губ, Серёжа скользит взглядом по всей палате и, не находя Птицу, рвано вздыхает. Он знает, что так просто они не расстанутся. Но сейчас у него есть Олег. Он не позволит Птице забрать у него Олега.