*****
Внезапно я замечаю, что мой брат больше не слушает меня, и уже собираюсь раздраженно хлопнуть по руке, когда прослеживаю направление его заинтересованного взгляда и вижу, что так привлекло его внимание: копна смоляных волос, смуглая рука с татуировкой, идущей вдоль бицепса к локтю, майка, обтягивающая рельефную спину и облегающая тонкую талию, узкие джинсы, демонстрирующие изгиб аппетитной задницы. Я совсем не по парням, но даже я должен признать, что экземпляр весьма эффектен. Парень поворачивается, буквально чуть-чуть, и карие, почти черные глаза сканируют толпу позади него; четко очерченный и гладко выбритый подбородок слегка приподнят будто в знак вызова или неповиновения, и парень ловит взгляд Агрона. Невозможно не заметить, как мой глупый брат смотрит на него со слегка приоткрытым ртом. Я знаю этот взгляд, слишком хорошо знаком с желанием и решимостью в его зеленых глазах: если чувак хоть немного гей, сегодня же он окажется в постели Агрона. И судя по тому, как теплеют у того глаза, отражая что-то сродни похоти, когда он пробегается взглядом по телу Агрона, можно с уверенностью сказать, что гей он совсем не немного. Парень улыбается, просто ведя уголки рта вверх, и Агрон встает со своего места, направляясь к нему, я уверен, наготове с одной из своих до неприличия банальных пикаперских реплик и с этой гребаной мегаваттной улыбкой, которая может заставить даже самого натурального натурала влюбиться в него по уши. Я вздыхаю, страдальчески закатывая глаза, прежде чем повернуться к Мире. — Пять баксов, что он его уломает. Мира качает головой, ухмыляясь. — Без шансов. Твой братец просто получит пощечину. Когда всего несколько минут спустя я вновь смотрю в сторону бара, рука Агрона лежит на бедре того чувака, а волосы цвета вороньего пера слегка касаются плеча Агрона, когда парень наклоняется ближе, чтобы сказать что-то, от чего мой брат смеется как идиот. Проходит еще несколько минут, и они целуются так, словно наступил конец света: Агрон прижимается спиной к барной стойке, обеими руками сжимая тому бедра. Когда парень берет Агрона за руку, и они двигаются к выходу, я поворачиваюсь к Мире с торжествующей улыбкой. — Твою мать, да пошел ты, — она недовольно восклицает и очень неохотно протягивает мне мои пять долларов.*****
Когда в воскресенье утром я открываю дверь в квартиру брата, и меня не встречает привычный запах блинов, бекона, яиц и кофе, а Агрон не завывает под один из альбомов Metallica, я хмурюсь. По воскресеньям мы всегда завтракаем вместе за исключением тех случаев, когда накануне надираемся так, что наутро страдаем похмельем из разряда "если-я-только-подумаю-о-еде-то-начну-блевать-и-уже-не-остановлюсь". Но Агрон даже не был с нами вчера на тусовке. — Агрон? — зову я, входя на пустую кухню и замечая, что дверь в спальню закрыта, так что, возможно, он просто проспал. Я толкаю дверь, пытаясь придумать самый коварный способ разбудить эту ленивую задницу, зовущуюся моим братом, и обнаруживаю того самого парня из бара. Голого. В постели Агрона. И да, это определенно один из самых привлекательных парней, которых я когда либо видел: темные волосы разметались по белым подушкам, глаза закрыты; голова Агрона лежит на его животе прямо над пахом, нижняя часть щеки испачкана чем-то белым, а пальцы парня нежно перебирают его волосы. Их дыхание все еще неровное, кожа раскраснелась. Они оба — идеальная иллюстрация абсолютного послетрахового блаженства. Агрон прижимается поцелуем к коже прямо под проколотым пупком, и парень испускает тихий вздох. Я поворачиваюсь, чтобы слинять, но случайно ударяюсь локтем о дверной косяк. Громкое "Scheiße!" непроизвольно вырывается из моего рта, когда боль пронзает руку. Парень распахивает глаза, а Агрон садится, одной рукой вытирая рот. Оба смотрят на меня: Агрон — со странной смесью веселья и раздражения во взгляде, а чувак краснеет и очень быстро натягивает на себя простынь, скрывая наготу. — Сорян, — бормочу я. — Не хотел мешать. Просто не знал, что наши планы на завтрак изменились. Возможно, это было сказано слишком резко, но мне не нравится, что мой брат кинул меня из-за какого-то траха на одну ночь, которого подцепил в баре. Ну, или на две ночи, чем бы это ни являлось. Агрон слегка хмурится, глядя на меня, а затем поворачивается к парню. — Хочешь позавтракать с нами? Блинчики, яичница, кофе? Мы готовим убийственно потрясающие завтраки, — добавляет он, кивая в мою сторону. Темные глаза перебегают с Агрона на меня и обратно. — Пожалуй, — произносит он немного нерешительно. Агрон приподнимается, чтобы поцеловать его. — Ты можешь принять душ, если хочешь, пока мы все это готовим. — Он слезает с постели. — И да, Дуро — это Назир. Назир, это мой брат Дуро. — Приятно познакомиться. — Взаимно, — бормочет Назир, теснее прижимая к себе простынь, на его щеках все еще полыхает алым. Его губы опухли от поцелуев, шея покрыта засосами от укусов. Он выглядит так, будто трахался без остановки с вечера пятницы. Я перевожу взгляд на Агрона, натягивающего треники. — Душ там. — Он указывает на дверь ванной. — Возьми полотенца и всё, что захочешь, из моего шкафа, если тебе что-то понадобится. Он наклоняется, чтобы поцеловать его еще раз, а затем берет меня за руку и тащит на кухню. Когда включается душ, и слышно, как льется вода, Агрон поворачивается ко мне с глуповатой, но более чем довольной улыбкой. — Кажется, я влюбился. — Да, ладно. Должно быть, чувак охуенно трахается, — говорю я немного раздраженно, скрещивая руки и прислоняясь спиной к стойке. Выражение лица Агрона меняется. — Что заползло тебе в задницу и умерло там, bruder? — Ты подцепил какого-то парня в баре, трахался с ним два дня подряд и теперь говоришь, что влюбился? Не будь идиотом, Агрон. — Я делал это и раньше, но никогда не чувствовал ничего подобного. — Ладно, как скажешь, — говорю я, не особо желая спорить, открываю холодильник и начинаю рыться в нем. — Тогда давай приготовим твоему будущему мужу завтрак. Когда Агрон не отвечает, и я поворачиваюсь, держа в руках яйца и молоко, то вижу, как его лицо вновь расплывается в этой идиотской ухмылке. Я закатываю глаза. Просто прекрасно.*****
Телефон Агрона трезвонит из кармана песней Disturbed "Asylum", когда мы выходим из спортзала. Он достает его, и по тому, как озаряется его лицо, я понимаю, чье имя высветилось на дисплее — его гребаного парня. Я засовываю руки в карманы и смотрю на Агрона краем глаза, гадая, что такого сделал с ним Назир, и кто этот влюбленный идиот вместо моего брата. Я ожидал, что их отношения перегорят после пары недель траха, но они продолжают встречаться уже около двух месяцев, и, похоже, конца этому не видно. При одном только упоминании имени Назира Агрон начинает выглядеть как ребенок в рождественское утро, а когда тот находится в одной с ним комнате, у вас больше шансов обратить на себя внимание дверной ручки, чем моего брата. Если, конечно, вы не Назир. — Привет, schatz, — он отвечает на звонок, и я округляю глаза, чуть ли не пялясь на него. Агрон всегда легко использовал ласковые слова по отношению ко всем и к Назиру в том числе, но я никогда не слышал, чтобы он называл его как-нибудь на немецком. Потому что немецкий — наш язык. Это тайный язык, на котором мы разговаривали, когда еще были детьми и хотели, чтобы никто нас не понимал, и мы до сих пор используем его для общения друг с другом, потому что кажется, что на родном языке мы понимаем друг друга гораздо лучше. Агрон может называть Спартака, Крикса и остальных братьями, но он никогда не называл никого, кроме меня, bruder. Язык — это одна из немногих вещей нашего немецкого наследия, за которую мы все еще держимся, когда многое другое потеряно, и это то, что связывает нас вместе. Мы никогда ни с кем его не делили, и мне больно осознавать, что сейчас это уже не так. — Ich liebe dich, — произносит Агрон, и мое внимание возвращается к нему, и я слышу ответ Назира по телефону. — Ich liebe dich auch. Слова звучат немного неуклюже, так как арабский акцент не подходит к резкой мелодии нашего языка, но улыбка Агрона делается еще шире, если такое вообще возможно. Я помню время, когда мой брат полностью принадлежал мне, и хочу вернуть его, даже если немного ненавижу себя за это.*****
Агрон раскрывает подарок, плотная блестящая голубая бумага рвется под его нетерпеливыми пальцами, белая ленточка падает на пол. Внутри находится небольшой конверт, и, открыв его, он слегка расширяет глаза, а затем притягивает Назира к себе и со смехом целует. — Спасибо, schatz. — Он держит в одной руке два билета, а другой обнимает Назира за талию. — Ты действительно собираешься выдержать целый концерт Металики ради меня? Назир с ужасом поднимает на него глаза, а я думаю о том, что мой брат нашел в этом парне? — О, нет, — говорит он, поднимая руки в знак протеста. — Я дарю тебе только билеты. Подумал, что ты можешь взять с собой Дуро. И он улыбается мне, и от этого становится еще хуже. Гребаный длинноволосый сирийский ублюдок, который не только крадет моего брата, но и покупает мне билеты на Металику. На Металику, блядь! Билетов на чей концерт или уже нет в продаже, или они выброшены по охренительной цене. Копия нелепой шапки Джейна Кобба, которую я подарил Агрону, теперь не кажется таким уж отличным подарком. На самом деле, мне всё перестает нравится в тот момент, когда Агрон снимает ее со своей головы, чтобы надеть на Назира, при этом целуя его в нос тем отвратительно-очаровательным способом, которым он, кажется, теперь делает всё, когда находится рядом с ним. А затем Агрон произносит: "Ты довольно... симпатичный". И вряд ли Назир понимает, о чем идет речь — очевидно, он заснул на середине сериала, когда мой брат заставил его посмотреть первый эпизод "Светлячка". Я бы его бросил. После того, как вручение подарков закончилось, и Агрон с Криксом начали играть в подаренную Донаром последнюю версию GTA, препираясь о том, кто будет играть первым, еще до того, как вставили диск, Назир подходит к тому месту, где сижу я, с двумя открытыми бутылками пива в руках. Он протягивает одну мне, и я принимаю ее, кивая в знак благодарности, и делаю большой глоток, просто чтобы избежать необходимости что-либо говорить. Они встречаются уже почти три месяца, но я никогда не разговаривал с ним вот так, один на один. И не потому, что он не пытался, нет, конечно. Просто я не понимаю, почему должен быть с ним дружелюбным только из-за того, что он трахается с моим братом. Я даже не знаю, как с ним разговаривать, и, видимо, это чувство взаимно, потому что мы оба просто сидим молча какое-то время, потягивая пиво. — Отличная шапка, — в конце концов произносит Назир, указывая своей бутылкой в сторону Агрона, который снова ее надел. Оранжевый цвет ужасно контрастирует с его зеленой футболкой. Я хмыкаю в ответ. — Слушай, — произносит Назир, со звуком ставя бутылку на пол, — я знаю, что у нас почему-то не заладилось, но я бы хотел, чтобы мы были друзьями. Ради Агрона. Я не умею держать язык за зубами — это семейная черта. Но если Агрон своей очаровательной улыбкой может компенсировать всё, что его рот извергает без разрешения мозга, то когда это происходит со мной, я обречен. — Если бы я пытался подружиться с каждым парнем, которого ебет мой брат, у меня бы не было времени ни на что другое. Обычно, я довольствуюсь тем, что просто узнаю ваши имена и пытаюсь держаться на расстоянии, ясно? Назир выглядит ошеломленным моими словами, слегка приоткрывая в изумлении рот. — Если разобьешь ему сердце, я тебя убью, — цежу я, поднимаясь с дивана, прежде чем он успевает придумать какой-либо ответ.*****
Агрон врывается без стука, пинком закрывая за собой дверь, и я с первого взгляда понимаю, что он в бешенстве. Твою мать. — ЧТО, БЛЯДЬ, С ТОБОЙ НЕ ТАК? — орет он на меня во всю мощь своих легких. Я решаю немедленно перейти к обороне, поэтому скрещиваю руки и прислоняюсь к стене. — Значит, он меня сдал? И тут же жалею об этом, видя, как глаза Агрона становятся еще темнее от ярости. — Нет, он тебя не сдал. — Я вижу, как мой брат еле сдерживается. — Он был чертовски расстроен! Мне понадобился целый час, чтобы выбить из него признание! Дуро, я люблю этого человека, и ты, блядь, не должен так с ним обращаться. — Всё, что я сказал, было... — Дело в другом, и ты это прекрасно знаешь! Ты с самого начала относишься к нему как к куску дерьма. Я не знаю, что ты имеешь против него, но просто, блядь, смирись с этим, потому что наши с ним отношения надолго, понял? — Смириться? Смириться?! — Я тоже начинаю злиться, громкость моего голоса растет с каждым слогом. — Смириться с чем? С тем, что у меня забрали брата? С тем, что меня постоянно отодвигают на второй план, пока ты проводишь каждую секунду своей жизни с Назиром? Привыкнуть быть теперь запасным вариантом, когда ты нашел кого-то получше? — Надеюсь, ты, блядь, шутишь, — Агрон сплевывает. — Это ревность? Я был рядом с тобой всю твою жизнь, Дуро. А Назир в моей — только три месяца. Я без ума от него — конечно, я провожу с ним время. И я не позволю тебе заставить меня выбирать между вами. — Ну, в этом нет необходимости! Ты уже ясно дал понять, чью компанию предпочитаешь. Мы братья, Агрон. Как, блядь, ты можешь просто пренебречь мной ради какого-то смазливого личика и доступного тела? Пощечина неожиданна. Звук его ладони о мою щеку громко звучит в тишине после моих раздраженных слов. — Я могу принять то, что тебе не нравится Назир. — Агрон медленно опускает руку, его голос звучит очень тихо, но почему-то это хуже, чем крик. — Но ради всего святого, уважай то, что я чувствую к нему. Я не могу требовать, чтобы он тебе нравился, но я ожидаю от тебя уважительного отношения к нему, потому что он — мой парень. Ты не будешь третировать его или намекать, что я сплю с кем попало, или что наши отношения сводятся только к сексу. Ты приложишь гребаные усилия, чтобы найти с ним общий язык, как и он с тобой, потому что, как ты сказал, ты мой брат. — Он втягивает воздух, и я вижу, как тяжело ему приходится: он никогда раньше не кричал на меня. — Пожалуйста, bruder. Ты мой лучший друг. И я люблю его. Просто.. постарайся. Ради меня, хорошо? И я не могу ничего сделать, кроме как кивнуть. Очень долго, много лет — с тех пор, как умерли наши родители — мы были вместе против всего мира. Агрон это всё, что у меня есть, и в чем я нуждаюсь. Конечно, у меня есть и другие друзья, и девчонки, но всегда были мы. И я ненавижу мысль о том, что теперь мне придется делить его с кем-то еще. Когда его губы прижимаются к моему лбу, я сглатываю, но что это — чувство вины, обида или слезы, от которых я пытаюсь избавиться, я не знаю.*****
Я вижу, как слегка дрожат его руки, когда он поправляет галстук и разглаживает невидимые складки на ткани брюк смокинга, и мне хочется спросить, действительно ли он уверен в том, что делает, не слишком ли это быстро, уверен ли он в том, что не пожалеет. Но я уже сто раз спрашивал об этом и о многом другом — я и почти все, кого они оба знают — и я понимаю, что по сути это не имеет значения. Когда его глаза встречаются с моими в зеркале, я вижу в них беспокойство. — Что, если он передумает? — произносит он, и его голос дрожит. Совсем чуть-чуть, едва различимо, но я слышу это. — Он не передумает, — говорю я, кладя обе руки на плечи брата, таким образом оказывая ему поддержку, потому что, если уж на то пошло, я хороший брат. Я научусь быть таким. Когда Агрон сказал мне, что они с Назиром собираются пожениться, я не ожидал, что в следующий момент он попросит меня быть его шафером. Когда я признался ему в этом несколько дней назад после слишком большого количества пива, он только грустно улыбнулся и назвал меня идиотом. Назир не передумал. Церемония проходит быстро, и улыбка на лице Агрона ярче солнца, когда он надевает кольцо на палец своему теперь уже мужу. Я видел эти кольца вблизи, и они великолепны — широкие серебряные кольца с выгравированным словом "навечно" на арабском языке на кольце Агрона и на немецком на кольце Назира вместе с сегодняшней датой. Они целуются и когда разрывают поцелуй, все еще находясь в объятиях друг друга, я на мгновение чувствую себя почти таким же ошеломленным, как и новобрачные. Твою мать, мой брат женился. Если бы кто-нибудь сказал мне шесть месяцев назад, что Агрон женится, я бы рассмеялся этому человеку в лицо.*****
Когда я открываю дверь после настойчивого звонка, Агрон стоит на пороге с сумкой, перекинутой через одно плечо, и с убитым выражением лица. — Могу я сегодня переночевать у тебя на диване? — Конечно. — Я приглашаю его войти. Я знаю, что у них сейчас не лучший период, и что в последнее время они часто ссорятся, но Агрон никогда раньше не появлялся на моем пороге ночью с вещами. Тем более, что Назир только что вернулся из командировки: обычно они не могут оторваться друг от друга по крайней мере в течение двадцати четырех часов после его отсутствия более суток. Наверное, всё очень плохо. Я приношу пиво, и мы садимся в гостиной. — Что случилось? — Как обычно. Мы ссорились из-за его гребаной работы, а потом просто... — Он делает неопределенный жест, вероятно, чтобы проиллюстрировать эскалацию ссоры, после чего прячет лицо в ладонях, а пиво забывает на журнальном столике. — Мы кричали друг на друга, а потом я сказал, что не могу быть женатым на человеке, который любит свою работу больше, чем меня. И я ушел. — Он стонет. — Я так облажался, Дуро. Что, если я потеряю его? Что, если я умудрился испортить одну из лучших вещей, которые когда-либо случались со мной? Я никогда не полюблю другого мужчину, я... Так продолжается некоторое время, но вскоре он засыпает, обессиленный эмоциональным потрясением. Я тоже ложусь спать, несмотря на довольно раннее время, не зная, чем еще себя занять. Я не привык видеть Агрона в расстроенных чувствах, и мне это не нравится. Но они решат эту проблему. Должны решить. Я просыпаюсь около трех часов ночи, чтобы отлить. Когда я прохожу мимо гостиной, возвращаясь из туалета, то останавливаюсь, моргая. Агрон лежит на спине на диване, Назир — на нем. Оба крепко спят. Лицо Назира спрятано в ложбинке на шее Агрона, а руки Агрона покоятся на его спине. — Просто охренеть, твою мать, — сонно бормочу я и, спотыкаясь, возвращаюсь в постель, наполовину убежденный, что вижу сон. Я совершенно забываю об этом, когда просыпаюсь на следующее утро, но вспоминаю, хмурясь, когда выхожу из своей комнаты и слышу голоса, доносящиеся из гостиной. Несмотря на это, я не могу не остаться и не подслушать — в конце концов, я всего лишь хочу знать, хорошо ли им снова. — Я ушел с работы, — озвучивает новость Назир. Тишина, а затем: "Но ты любишь свою работу". — Тебя я люблю больше. — Назир, ты не можешь бросить свою работу ради меня. Это неправильно. Ты не можешь просто... — Агрон. — Голос Назира звучит проникновенно. — Ты мой муж. Три месяца назад я пообещал любить тебя и заботиться о тебе до конца наших дней. Я не выполняю это обещание, работая до полуночи три из семи дней в неделю и уезжая в командировки и на аукционы каждые вторые или около того выходные. В городе есть и другие художественные галереи, у меня было несколько предложений. Все будет хорошо. И, самое главное, мы будем в порядке. Агрон издает короткий смешок, и это звучит почти болезненно. — А я думал, ты готовишь документы на развод. — Глупый. — Звук, похожий на поцелуй. — Разве ты не читал надпись на наших кольцах? Снова звуки поцелуя, а затем: "Ну что, ты возвращаешься домой?" — Попробуй меня остановить. На этот раз поцелуи звучат более пылко, и я удивляюсь, когда определяю чувство, распространяющееся во мне, как облегчение от осознания того, что им снова хорошо. Шум становится все громче, и я толкаю дверь одной ногой. — Ужасно рад, ребята, что вы снова в порядке и всё такое, но я был бы бесконечно благодарен, если бы вы не трахались на моем диване. И Агрон, что ты делаешь? Пытаешься раздавить своего мужа? Назира нельзя назвать хрупким, несмотря на его изящное телосложение, но я знаю из всех наших с Агроном бесчисленных борцовских матчей, что с его давящим на тебя весом справляться совсем нелегко. Агрон бросает на меня недвусмысленный взгляд через плечо, а Назир смеется, и на его щеках проступает тот же румянец, что и в первый раз, когда я застал их в постели. Тот факт, что он все еще способен краснеть после девяти месяцев совместной жизни с моим братом, просто поражает. — Извини, — произносит Назир. — И спасибо, что позаботился о нем. — Просто отвези его домой, — говорю я, слегка усмехаясь. — Теперь это твоя забота.*****
Все причиняет боль. Но физическая боль ничто по сравнению с тем, что я вижу в глазах Агрона, когда он смотрит на меня. На его лице застыл ужас. Ужас и страх. Я хочу открыть рот и пошутить, спросить, действительно ли я так плохо выгляжу, и не его ли очередь сейчас лежать здесь и переживать близкую смерть, хочу произнести что угодно, лишь бы заставить исчезнуть этот страх, но мне слишком больно. Я чувствую вкус крови во рту, вокруг меня чьи-то руки и торопливые голоса, машины пищат, а кто-то рядом стонет от боли. Они пытаются оттащить Агрона, но он упирается, и, похоже, ни у кого нет времени, чтобы попытаться сдвинуть его с места, поэтому он остается и ни на секунду не отрывает от меня глаз, как будто может поддерживать мое дыхание силой воли. Но он не может. Я чувствую, как уплываю, как боль становится все более отдаленной с каждым прерывистым вдохом, как писк аппаратов становится все более громким с каждым неровным ударом сердца. Я борюсь, даже если это тщетно, потому что не могу так поступить с ним. И вдруг рядом оказывается Назир. Он обнимает моего брата, поддерживая, и по его щеке скатывается слеза. Интересно, это из-за меня или Агрона? А может быть, это из-за нас обоих? Он держит Агрона, как якорь, который не даст ему утонуть в своей боли, и я понимаю, что с моим братом все будет хорошо. Назир останется рядом, пока Агрон будет оплакивать меня и исходить яростью; останется рядом до конца его жизни. А я не смогу. Он сопроводит его на мою могилу и сцелует его слезы, не даст разорвать на куски того парня, которого я мельком видел за рулем другого авто. Он сделает так, что Агрон сможет жить без меня, поможет заполнить ту зияющую пустоту, которую я оставлю в его жизни. С ним все будет хорошо. Я хочу сказать им, что люблю их, люблю их обоих, но всё, что выходит из моего рта, это кровь, и всё, что я слышу, это звук отчаянного, душераздирающего шепота Агрона: "nein, nein, nein, nein, nein". Но даже это угасает, подавляемое эхом тишины в моем сознании. На долю секунды, прежде чем закрыть глаза навсегда, я ловлю взгляд Назира и, возможно, мне это только кажется, но я думаю, что вижу, как он кивает мне, понимая, что мне от него нужно, и без сомнений соглашается. Я никогда его не оставлю. Хотелось бы мне пообещать то же самое. Но я знаю, что с моим братом все будет хорошо, и это главное. Я закрываю глаза. Теперь я могу уйти.