Гало

Как бы далеко человек не заглядывал в ночное небо, ближняя звезда — Солнце — всегда хозяин. При ее появлении остальные далекие светила скромно прячутся за бархатным полотном нежно-голубого градиента. При желании Солнце может выжечь. Может согреть. И подпалить тоже может. Саске чувствует себя сухой, выжженной травой. Ни капли влаги, чтобы защититься от жгучих лучей. Как-то лениво, очень лениво его мозг делает простые выводы: вот почему от Солнца лучше прятаться, вот почему кожа сгорает, вот почему ожоги. Все просто, как дважды два… Какое, нахер, дважды два? Произведение, действительные числа в рядок. Загадка, которую вертят и так, и сяк, раком, пытаясь доказать, что ответ не четыре, нет. Пять. Или ноль. Он прокручивает в голове правила Бернулли-Лопиталя, дебильные пределы и неопределенности. Неопределенность была. Бесконечность, деленная на бесконечность. На сцене. Жгла. Мускулы под кожей, залитые в золотой доспех. Это не искусственный загар. Искусственный таким не бывает — он не льется солнечной любовью, он пластиковый, игрушечный. Волосы пустынного оттенка — то ли Сахару собрал, то ли Аравийскую опустошил, точно песка не осталось. Из-за своих мыслей Саске четвертый раз пытается помножить себя на ноль при помощи рюмки с черным абсентом. Доцент Учиха и алкоголь, то есть математик и алкоголь — вещи несовместимые, так что, скорее всего, помножился бы до следующего утра. Проще, конечно, было встать и уйти из гей-клуба. Только Солнце палило нещадно, да и куда уйдешь, когда ты — растение? Трава травенская… А глаза? То ли сладкое одеяло атмосферы, которое звезда тащит за собой в любой уголок мира, то ли свежий блеск ледника. Учиха склонялся к первому, потому что холодно не становилось. Жгло-жгло-жгло. Оно не танцевало, нет. Оно чуть-чуть двигалось. Ну, все верно, да? Как там? Двенадцать часов по линии, через зенит… ме-е-е-е-е-е-едленно. Тысячелетие назад смотрели и думали, что движется звезда. А двигалась на самом деле только Земля, как и несчастный зал. Двигался и мучался эрекцией. Потому что так делать нельзя. Таких тварей надо держать за затемненными экранами, чтобы не пили душу, не травили, не засовывали свою энергетику в чужие штаны. Черт возьми, он даже красавчиком не был. Звезда при ближайшем рассмотрении та еще непонятная плазменная штука, а совсем не белый литой диск. Он был силен энергией. Настолько, что Саске, со своей черной, змеиной душой и образом самого зловещего монстродоцента на кафедре… Не курил в сторонке, нет. На коленях. Сосал. Его Пятки. Глубоко затянув воздух в легкие, Учиха снимает очки. И осматривает так, будто впервые увидел — прямоугольные, тонкие, в посеребренной оправе. К сожалению, не спасут. Старательно протерев стекла микрофиброй, Саске водружает их обратно. Зачем-то лохматит волосы на затылке. Одной рукой ослабляет темно-синий галстук и пробует криволинейно проинтегрировать рюмку по заданной поверхности. Цилиндр — цилиндр. Цилиндрическая система координат. О, как раз полярная. Охладит. Якобиан перехода… Белоснежная шелковая рубашка стриптизера прилетает Саске на голову. Прицельно. Хуже пули. Оставив в покое непроинтегрированную емкость, Учиха стягивает мягкую ткань, ненамеренно наэлектризовав ночь на голове. Солнце смотрит невинным хомячком, который планирует захватить мир. «Ой-ой, я нечаянно тебя сожгло. Намажь сметанкой». Рубашка тянет шлейф аромата манго. Кисло-сладкий, с грубой ноткой топленой вязкой смолы. Пуговица ехидно цепляет прядь, и шелковая злодейка повисает на уровне уха. Саске оставляет спонтанную серьгу в покое, так как в его сторону направлены не только атмосферные глаза, но и другие заинтересованные — простых смертных наблюдателей. А Учиха доцент. Он привык быть центром Млечного Пути в пределах одной вселенной-аудитории. И еще он привык одним взглядом высасывать вздорную душу и резать ее на составляющие в воспитательных целях. Солнце Препарирующему Взгляду Доцента Учихи не поддается. Смеется, обнажив ряд белых зубов. Ну, еще бы, чтобы какая-то злая жалкая конопля пугала Его Величество? Поворачивается. Откуда-то берет воду. Льет на голову. По спине водопад — небольшой, влажный. Не холодит, чертово отродье, греет еще сильнее. А Солнце поворачивается резким махом головы так, чтобы брызги задели каждого — хотя бы каплей отмечает. И смеется, играя ямочками на целованных янтарем щеках. Тащится. Балдеет, тащится и тащит… Всех к себе. А у Саске крылья из воска. Ему нельзя к Солнцу. Выдирает рубашку с клочком прядей черной нефти. Стирает микрофиброй каплю с очков — спасли-таки. Цилиндрическая система координат все там же, и Саске интегрирует ее одним рывком, всю целиком, не по частям. Экстренный экстерминатус завершен. Один стопарик может взять производную по целочисленному Учихе, то есть редуцировать его в Ничто минут за десять. Так что требуется срочно направить свою ось координат к выходу, но, как назло, у Солнца наступает закат. И оно соскакивает со сцены, провожаемое влюбленными взглядами романтиков, чтобы уступить место своему лунному другу — длинноволосому брюнету с серебряными глазами. Тот завораживает тоже знатно… прохладной улыбкой полнолуния и вальяжными движениями черной воды… Но ускользающий ужом Доцент не обращает внимания. Ему и самому черни хватает. Благородной, конечно, как черное золото. Он чувствует себя именно таким — горьким, как нефть, мерзким, вязким, липким. Результатом гниения в слоях земли на протяжении миллионов лет. Иногда, конечно, еще и самым дорогим в мире веществом, но гораздо реже, ибо это уже люди напридумывали. — Да стой ты! — звонко вопят позади. Саске останавливается из-за мысли, что забыл заплатить за абсент. Вспоминает. Нет, платил еще по приходу. — Догнал. Горячая ладонь удерживает за запястье. Тащит. — Куда? — полным непонимания взглядом изучая спину стриптизера, спрашивает Учиха. Он шел по иксу, а его потащили по игреку, нехорошо так делать. Солнце не отвечает на вопросы высушеной травы. Так надо — значит, надо. Они оказываются в темной комнате с красным диваном. VIP комната — замечает Саске. — Выступление не понравилось? — вызывающе спрашивает блондин, с размаху хлопнув дверью. Математик спокойно садится на диван. Он же доцент, умеет себя держать в сколь угодно раздражающей ситуации. — А ты не умеешь проигрывать достойно? Ну да, ну да. Проигрывать, конечно же, проигрывать. Прямо полное поражение, ага-ага. — А ты можешь лучше? Покажешь, как надо? Саске чует неладное. Экстерминатус дает о себе знать. Ему хочется отпустить самообладание на все четыре стороны, слезно попросить прощения и помахать ручкой. Хочется все сильнее. — Или тебе надо приватный танец? Учиха прикидывает наличие средств на вечер. Приватный может стоить дорого, но ведь не тогда, когда его принудили? — Бесплатно, — заметив мыслительную деятельность, заявило Солнце. Шаг, еще один. Тянет цепким пальчиком галстук. Затем наглым захватчикам поддаются пуговицы рубашки. Пиджак Учиха оставил в преподавательской, а он сейчас был бы кстати. Как лишнее препятствие… — Щедрый? — Ненавижу недовольных. — У меня крылья из воска, — поясняет Учиха, будто бы этот бред — абсолютно понятная вещь. Он часто втирает неокрепшим умам Абсолютно Понятный Бред. Типа калибровочную инвариантность… А Солнце почему-то не хмурится. Закидывает ногу сверху, прижимается бедрами… — Не упадешь, — снова очаровывая ямочками-заманушками, кивает блондин. — Меня зовут Узумаки Наруто. Запомни. Шепчет. Саске думает, что имя подходящее. И бедра, прикрытые тонкой сатиновой тканью — тоже подходящие. Все-таки, нельзя так резко умножать себя на ноль. Учиха переваливается с ним вдоль дивана. У доцента телосложение средней хрупкости. Очень средней. Студентки летят, как мотыльки на лампу, уничтожающую насекомых. Ударяются в сетку и всегда уходят в ранах или вообще дохнут. Было дело — две безответно влюбленные, с трудом откачанные самоубийцы на счету. Лампе нипочем — она не трахает насекомышей и херачит во всю силу каждую ночь. У Саске тоже цепкие пальцы. Ползут по гладкой шее, по ключицам, по твердым соскам, к черному сатину. Влага оседает на пальцах и на губах, поймавших в плен губы Наруто. Очки мешают, и Узумаки снимает их мягким игривым жестом. Кладет куда-то на пол. Подальше. На губах и во рту манго. У Солнца отзывчивый и понятливый язык — берет неглубоко, ищет на поверхности, цепляет, прищелкивая. Даже не пошло. Весело. Затрахать. Так, чтобы подняться на ноги не смог. Чтобы рассвет отступил, потупив глазки с пушистыми облачными ресницами. Солнце затрахано Нефтью, о’кей, новый день подождет. Вот какой явился план. — Черт, — низко мурлычит Наруто. — Мне нельзя на работе, но ты… — Учиха Саске, доцент кафедры высшей математики Токийского университета. — Сильно. — Ага. — Очки — это для имиджа? — Это для зрения. Смех у Наруто попугаичий. Высокий, заразительный, по-птичьему отрывистый, с шуршанием. Грудная клетка вскидывается под ладонью доцента — он изгибается. А ладонь лежит по касательной… Сатин Саске стаскивает небрежно. Ткань влажная, водопад промочил ее насквозь. Под этим тонким слоем больше ничего. Точнее, очень даже что — приятных таких, интеграбельно-цилиндрических размеров. И уже с выписанными данными, горячее и твердое. Без всякого стеснения Узумаки закидывает одну ногу на спинку дивана, другую спускает на пол, и Учиха может разместиться между. Потом стриптизер, нырнув рукой под мебель, вытаскивает из тайника реквизит: ленту из презервативов и маленький тюбик смазки. — У нас правила, — с легким раздражением объясняет он, глядя на вскинутую бровь доцента. — На всякий случай. Я вообще первый раз пользуюсь. — Правда, что ли? — Правда, — уже улыбается Наруто. — Ты мой первый VIP-клиент. — Первый у вас бесплатный? — Ага. Саске знает, что все можно грубо опознать по заднице. Берет смазку и приступает к опознанию. Задница оказывается туга, как у девственника. Перед сим фактом даже абсентный экстерминатус отступает. — Я думал, ты трахаешься со всем, что движется. Не злись, просто из зала… — Ну, это образ. Оставив ревность где-то на уровне локтя, Саске пробует угомонить свою хотючку и переходит в режим аккуратной нежности. Время хотючки настанет позже — сейчас надо постараться. Пальцами он орудует медленно, хотя и не ждет согласия или разрешения продолжить. — Хоть раз было-то? Наруто зыркает. Досадливо. Не хочет отвечать. — Нет? — Все в порядке. Я справлюсь. — Ты думаешь, что я не связываюсь с девственниками? Узумаки тихо хмыкает. Обиделся. — Дурак. То, что не спишь с первыми встречными — это твое достоинство. Доцент Учиха умеет насильно прививать свое мнение. Он вообще тиран. В понимании студентов Дракула-доно, Училетучая Саскемышь, Кровопийца-сан и Мозгоеб-сама. — Только стоило бросаться в меня рубашкой? Очевидно, подтекст другой. «А стоило раздвигать ноги… между прочим, перед первым встречным?» — Ты мне понравился и не клюнул, тебайо. Наруто ворчит, чуть хмурясь из-за боли. Два пальца уже сжимает, и Саске строгим взглядом просит угомонить свои мышцы. Строгий взгляд не помогает. — Ты был неотразим на сцене. Вот, да. Правильно. Не было недовольных. Учиха свой мозг восьмидесятого левела чуть у ног прекрасного стриптизера не оставил. Как-то не математично, не солидно. Как любой человек науки Саске считает, что мозг — важнее сердца, а потому оставил бы именно его. Не умел он летать и влюбляться как все. Прежде любимый человек сжег настоящие крылья. Приходится теперь корячиться с восковыми. Наруто постепенно привыкает. Хочет привыкнуть. Старается изо всех сил доказать, что справится. Тогда Учиха начинает юзать последнее оружие — занимать извилины чем-нибудь шокирующим. — Если ты сейчас же не расслабишься… — шепчет он, — я расскажу тебе о дифференцировании сложных функций… Пока шестеренки пытаются вертеться, Наруто нет дела до задницы. Саске довольно хмыкает, добавляя третий палец. Под подушечками горячо и бархатно, пальцам тесно, а незадействованному члену Учихи уже больно. Эстерминатус хитро прищуривается, чуя, что жертва подбита и едва держит себя в руках. — Хватит, — наконец, Наруто теряет терпение. — Пожалуйста. Пальцы выскальзывают легко. Да, готов. Чуть-чуть минусовав брюки и боксеры, Саске плюсует к своему члену презерватив и крепко сжимает зубы, чтобы не застонать от вынужденных касаний к чуткому органу. Гениальный мозг сейчас способен только на сложение-вычитание. Он не помнит, когда с ним было вот так — до боли. Задница стриптизера поддается с трудом, да и Наруто тоже реагирует неправильно. Отворачивается, кусает губы, зря напрягается. — Так, — льдисто начинает Саске. — Если первая функция имеет производную в точке икс нулевое, а вторая функция имеет производную в точке… Наруто хихикает, несмотря на боль. Саске заключает в объятие ладони его расслабленный член, ждет, поглядывая с опасным вожделением, но все-таки ждет. Еще немного. Еще чуть-чуть. Кивок. И Учихе срывает резьбу. Их дыхание своровано друг у друга, обоим не хватает воздуха, поцелуй получается очень злой и рваный, на грани. Где-то там зубы Саске смыкаются на губе, где-то там Наруто страдальчески стонет, где-то язык умоляюще зализывает, где-то напряженно обрывается вздох. Толчок. Еще один и еще, последовательно, равномерно. Учихе кажется, что возрастающий график строится по точкам, Наруто — что тела танцуют, идеально дополняя друг друга. То, что доцент в одежде, и то, что Наруто — без, нравится обоим. Саске привык трахать, не глядя в глаза. Но сейчас — невозможно. Трудно обладать Хозяином неба, не столкнувшись с полотном-атмосферой. Трудно-трудно. Нереально. Входит весь полностью, до самого основания. С учиховским-то приличным размером, принять — подвиг. А Наруто, судя по всему, падок на достижения, даже если едва терпимо, даже если хочется сбежать, а в данном случае — отстраниться. Вытащив член, Саске входит опять, размашистым ударом, сильным толчком. У Солнца вспотел лоб, грудь и втянутый живот. И над верхней губой появилась влажная дорожка. У Нефти влажная чернь на висках, молочная кожа часто-часто приподнимается над яремной веной, и губы припухли красным. Почти гейша — даже ресницы длинные-длинные, будто наведенные тушью стрелки. Сахара песочных волос даже не думает просыхать, а поджаренная злая конопля испустила дух и превратилась в дьявола. Вот как Саске еще не называли в университете, хотя, может и называли, а он просто не слышал. Чтобы вызубрить его предмет за три семестра надо продать душу владыке ада — это точно. Саске в той стезе не плавал, ему не нужны жалкие душонки. Ему нужно само Солнце. Как-то спонтанно меняют позу. Чуть отстранившись, Узумаки поворачивается спиной, прогибается. Саске бегло осматривает бесстыдно открытый, растянутый вход в его тело. Целый. Не повредил. Молодец же? Молодец. Можно не сдерживаться. Берет зло. Так, что со лба и носа соленые капли капают на поясницу, так, что руки Узумаки дрожат от напряжения, и горло высыхает от судорожных вздохов-стонов-вскриков. Туман жажды немного ослабевает — Учиха привыкает к жару, к тесноте, к отзывчивости тела, смирившись со своим помешательством. И уже становится как-то не до реального мира. Тяжело. Зато лучше в жизни не было. Саске кажется, что он достиг максимума функции, Наруто — что оргазм крышесносный. Его скручивает, сводит, сжимает внутри, в точку, там, где пульсирует Учиха. Едва успевает подставить ладонь, чтобы диван не запачкать своей спермой. Крик наверняка кто-то снаружи услышал. По-фи-гу. А остальное похоже на обвал. Слипаются, валятся. Узумаки своей спермой пачкает очки доцента и хохочет безумным попугайчиком, который заболел ОРВИ. Очки смотрят с упреком. Нельзя так с ними, солидными, ну нельзя. — Извини… — Плевать. А, нет, можно. — Эй… а первый бесплатный клиент может стать постоянным? — Только если он позволит мне оставить эту работу. Хмурая нефть и насмешливая атмосфера. Кошмарное сочетание. — Хочу, чтобы ты был моим, Наруто. — Еще чего, даттебайо. Так и быть, сохраню свое достоинство, а ты будешь исключением. — Ненавижу исключения, — честно возмущается Учиха. — Какого черта делают вычисления, если всегда есть какая-нибудь херня, которая не вписывается в рамки? Я не исключение, я — единственное решение, понял? Никаких двойных корней, так-то. — Твоя ересь — отличное расслабляющее средство, спасибо. И усыпляющее тоже… — Вот уж нет, — Саске хмыкает и осматривает свое личное, затраханное Солнце. — Рассвет подождет. Усмехается белым жемчугом. Получив хитрую улыбку в ответ, пленит влажные губы. Верно. Рассвет подождет.