в ночной тиши никто нас не услышит...

      Мерцающий яркими всполохами костёр на главной площади, окружённой небольшими аккуратными домиками, торговыми лавками и толпой взбудоражженых людей, чётко отпечатался в зелёных радужках, практически незаметных от расширившихся в удовольствии зрачков. Ночь тихо опустилась на Скансен, даруя безмятежность, сравнимую лишь с потихоньку угасающими детскими воспоминаниями. Самобытная музыка дарила ощущение нереальности также, как и едва касающиеся подола платья языки почти адского пламени. Казалось, ещё немного — и крылья прорвутся сквозь хлопок, вознося к небу в безумном прыжке к свободе.       Да, она ощущала свободу. Прежняя скованность даже не думала показывать свою смущенную мордочку, стоило очутиться здесь, в Богом и Дьяволом забытом месте. Нет, Скансен определённо дело рук человеческих, к которому окультные (или эфирные) силы не имели никакого отношения. Только люди, с их страстью к безграничной свободе могли создать свой собственный Эдем, в котором каждый позволял себе отпустить своих внутренних стражей, всецело доверяясь уходящей вглубь веков гармонии вечной Вальпургиевой ночи. Только здесь, под сенью прохладного ветра, она могла дышать легче, остро чувствуя каждое прикосновение уходящего дня. Того периода её жизни, самого быстротечного по своей природе, но самого главного по сути. И почему вся Швеция не может (или не желает) быть такой несуразно идеальной? Почему нужно идти в ногу со временем, если можно остаться в том мгновении вселенной, где ты чувствуешь единение не с природой, нет. Единение с собственной покалеченной душой.       Голова кружится. Кажется, что Агата выбросится за пределы мироздания, если эта карусель не прекратит своё опьянённое атмосферой движение. Но крепкие руки, столь властные, сколь и осторожные, не дают упасть за борт сознания. Она отдалась им ещё тогда, на балу. И не дай любая инфернальная сущность, если она остановится на достигнутом возле костра поцелуе. Её жаждущая душа и взывающее к партнёру тело этого не простят.       Он решил её оставить?! Вот так, одну, добираться до холодной съёмной квартиры, где все пропитано запахом чужих духов и солёным портовым воздухом? Где её ждут, но она этого ожидания не просила? Где холодная постель не укроет её от призраков недалёкого прошлого, вновь и вновь посещающих при слабом свете небольшой прикроватной лампы? Хочет уйти, оставив после себя такие тёплые воспоминания, но ввергая в пучину бессмысленных полуночных раздумий! Агата упускала момент бессчётное количество раз, но сейчас пора было брать ситуацию в свои руки, пока эта ситуация не помахала перед ней ручкой на прощанье.       А ведь она хочет! Не так, чтобы сходу набрасываться на обтянутое синей тканью определённо жилистое тело. Да и он мечется между природной воспитанностью и нестерпимым желанием. И он, скрывая внутренне невыносимое негодование, чуть не отталкивает ту, которая с такой страстью отвечала на его сдерживаемый в границах доступного поцелуй.       Ведь и ему не чужды были вот эти человеческие слабости наподобие «любви с первого взгляда». До невыносимого банально, до трепетного сильно. Только тогда, в суматохе чуть покачивающихся от шампанского выряженных во фраки и платья тел, в неловком столкновении у первых ступенек лестницы, он испытал доселе неведомое желание обладать и оберегать, быть рядом и даже ближе, заботиться и принимать любовь другого человека. Так, как если бы он был мучеником и величайшим пророком, дарующим сладость величайшей любви и вкушающим все её блага.       Она устало, слегка разочарованно кивает, не в силах смотреть на подарок её передруга-недолюбовника, с которым её могла связать лишь принадлежность к планете Земля. Тогда она была обречена — сейчас она ощутила робкое дыхание нового начала, что стучало в двери, не решаясь прорваться сквозь них. И Агата, будучи слишком не в том состоянии, чтобы спорить с судьбой, решила открыться, задумываясь о последствиях чуть больше, чем никак.       — Если ты проводишь меня до машины, я буду безмерно признательна.       — Неужели ты решила, что я оставлю тебя в гордом одиночестве на этой холодной лавке? — нет, не решила. Но никто не запрещал наигранно хмурить брови в ожидании заранее подготовленного ответа. Ведь каждый понимал, чем может обернуться ночное рандеву до чуда иностранного автопрома, верно?       — Я лишь хотела перестраховаться.       Перестраховка в данном случае предполагала и томный девичий взгляд, умоляющий не мучать изящные ноги, которые и так испытали все девять кругов Ада, пока бороздили узкие улочки небольшой деревни. И заботливые руки, подхватывающие под коленками и острыми лопатками в попытке донести податливое тело до яркого спорткара. И чуткие пальчики, скользнувшие под лацканы пиджака и хватающие дорогую ткань, пока эти самые руки бережно усаживали владелицу авто на пассажирское сиденье. И рваное дыхание, срывающееся с губ, когда расстояние между лицами даже для уже целующихся молодых людей стало неприлично интимным.       Она притянула его плавно. Ему же казалось, что вселенная перевернулась и вновь возвратилась в прежнее положение, когда её неизуродованное красками лицо оказалось в паре дюймов от его собственного. Слегка улыбаясь, он прошептала, глядя прямо в глаза Кристофера:       — Я не хочу уезжать точно так же, как и ты не хочешь уходить, — и когда шёпот стал на грани слышимого, в изгиб шеи добавила, — Останься со мной. Этот вечер слишком прекрасен, чтобы заканчивать его за дверьми машины.       В неравной битве между принципами и желанием первые решили уступить свою победу, отдавая парня во власть бурлящей по всему телу крови. Он ждал этого, он ждал её. Возможно, не на полупустой автостоянке. И уж точно не через несколько дней после знакомства. Но и они не были типичной парой из представлений адекватных людей, измерящиюх собственное благополучие на слащавых форумах и семейных чатах. Их слияние — ураган бешеных страстей, преследующий, кажется, задолго до рождения обоих. И они поддавались. Жадно глотая воздух в перерывах между поцелуями, хватаясь друг за друга в попытке не упасть в пропасть собственной страсти. Так, что жизнь вокруг казалось бесцветной пустотой, заполняемой лишь их несдержанными стонами и равными вздохами.       Скулы, веки и щеки были влажными от смазанных поцелуев, а руки, покоящиеся сперва на узкой талии, уже активно исследовали хрупкое тело, жадно сминая ткань традиционного платья. Эта ночь казалась безумием. А спёртый в салоне воздух своей духотой лишь сильнее мутил и без того беспорядочные мысли. Пока ладони скользхили всё ниже и ниже, возвращаясь на прежнее место по уже оголенной коже, Агата, максимально комфортно устроившись на чужих бёдрах, припала губами к бешено бьющейся на шее венке, прикусывая смуглую кожу и царапая оголившуюся ключицу.       Она переплетала пальцы, откидывала голову назад и сдерживала такое живое, но кажущееся неуместным именно сейчас «я люблю тебя». Это ведь просто невозможно, верно? Чувствовать что-то настолько глубокое к человеку, которого знаешь от силы пару дней. Но ощущение, будто вечность и даже больше. Она не думала — поддавалась не то моменту, не то власти, что плескалась на дне изумрудных глаз и сочилась из сжатых на бёдрах пальцев.       Это слишком сладкая пытка, которую люди назвали «прилюдией». Когда хочешь, до скрежечущих зубов, до ломоты во всем теле, до трясущихся ладоней, нет времени на такую праздную трату времени. Но он был хорош. Даже больше. Намного больше для того, кто украл покой и отдавать был явно не намерен. Его чуть сухие губы исследовали каждый открытый уголок точёного тела, до которого были способны дотянуться. Салон машины — не лучшее место для этого занятия. Но и они не в том положении, чтобы задумываться о причинённых спорткаром неудобствах, верно?       А поэтому, ткань различных предметов гардероба разлеталась в рандомные стороны, лишь бы под руку не попадала. И несмотря на отсутствие одежды, тело будто обдало новой волной жара. За каждой следовала новая, стоило только сильной руке сжать оголённое бедро, тонкую талию, пройтись по еле выступающим рёбрам или ощутимо приложить мягкую ягодицу, тут же проходясь по обожжёному месту лёгким поглаживанием. Как ему хотелось зацеловать все открытые и не очень места! Как желал он нависнуть сверху, создавая видимость соблазнительного капкана, которому якобы жертва захотела отдаться без остатка, со стоном умоляя о большем. Но не место и не время, а времени, он уверен, у них будет плюс-минус бесконечность.       Со звоном металлической пряжки последние капли самоконтроля пропали в чаше терпения, выливаясь в низкий, утробный рык и резкое слитное движение, после которого жар обоих тел становится ещё более ощутимым. Вот так, кожа к коже, острее и интимнее, она вновь припала к его губам, не в силах сдерживать в себе слишком громкий и пошлый стон. Такого ещё не было, но обязательно должно повториться.       Он мягко, осторожно, борясь с собственными животными порывами, приподнял её напряжённое в ожидании тело, и чуть рвано опустил, ловя короткий вздох чуть искусанными губами. Обхватив крепкую шею, он заглянул в доверчиво раскрытые глаза и продолжил двигаться, с нажимом проводя по упругой коже и откидывая голову назад. Она глушила стоны в одном плече, оставляя следы зубов на гладкой коже и рваные метки от ногтей на втором. Зарываясь пальцами в короткие волоски на загривке и обводя большим пальцем острую скулу. Он глубоко засел в сознании, и сейчас, не только в нём. Он был буквально на каждом уголке тела. В каждом укромном месте, в каждой клеточке. Губа почти до крови скусана, голова кружится от постоянных толчков, а руки дрожат, цепляясь за мышцы плеч и оставляя яркие полосы. Последний толчок — и шум в голове затмил даже низкий стон, вырвавшийся на завершённом рывке.       Тут же холод ночи окутал, заставляя поёжиться под мягким шведским ветерком. Заботливо укрытая тем самым платьем и синим пиджаком для убедительности, она нежно обводила перекатывающиеся от судорожных выдохов мышцы и целовала кожу под ухом. В ночной тиши их никто не услышал. В это хотелось верить. Её стоны, его вздохи — они предназначались только для двоих. Каждая минута этой ночи — бесценный дар для целой вечности.