Помни имя свое

Первым ее словом было «Монца». Азра испугался, что его сердце разорвется от радости, когда впервые услышал, как она назвала свое имя. Она вспомнила. Она узнала себя! Всемогущие боги, наконец-то она… — Монца, — повторила Монца, указывая на прореху в тунике. Просунула в нее пальцы и красноречиво пошевелила ими. — Монца! Слезы набежали на глаза так сильно и быстро, что стало больно. Дурак. Азра отвернулся, наспех вытер лицо. Что значат слезы, Монца уже понимала, и он не хотел расстраивать ее своим горем. — Монца? — она дернула его за рукав. Прежде чем обернуться, он натянул на лицо улыбку. — Возьми новую тунику и отдай мне эту. Я зашью. Орудуя иголкой, Азра наставлял Монцу: — Правую руку — в правый рукав… Это горловина. Надо рукав. Вот! Теперь правильно. Молодец! Он сидел на постели, зашивая старую тунику, а Монца пыхтела рядом, борясь с новой. Разделась она сама, быстро и легко. Одеваться было сложнее. Азра был рад уже тому, что она сама нашла свежую одежду и принялась забираться в нее без подгонялок с его стороны. Раньше было хуже. Он вздохнул, заканчивая штопать. Откусил нитку и заколол иголку на своем рукаве. Он уберет ее в тайник позже, когда Монца не будет смотреть. Азра надежно прятал все, чем она могла навредить себе по незнанию — уколоться, порезаться, проглотить. Ножи и вилки, заколки и иголки лежали под двумя замками — обычным и, на случай, если с первым Монца справится, магическим. Там же была спрятана их одежда — та, на которой были пуговицы, замочки, кисточки, инкрустации или бисерная вышивка. Пуговицы Монца ела. Азра не был уверен, почему — то ли просто принимала за еду, то ли мстила им за то, что они отказывались ей подчиняться. После первого же такого инцидента Азра избавился от всей опасной одежды, оставив и себе, и ей самую простую: гладкие туники и платья, в которые можно было влезть, не заботясь о застежках. — Гррраа! — Монца зарычала из-под туники. Выглядела она почти потешно — из перекрученной в ярости ткани торчали ноги и одна рука со злобно скрюченными пальцами. Азра хотел бы посмеяться, но не мог. Он хорошо знал, что это простое действие — одеться — было для Монцы серьезным испытанием. — Ты сможешь, Монца! Я в тебя верю! Уже почти все. Надо только найти второй рукав. Ну-ка, где он? Больше всего хотелось броситься к ней и помочь. Своими руками распутать складки, направить ее голову в нужную сторону. Азра сдерживался. Это было не только ее испытанием, но и его. Задравшийся подол туники едва прикрывал Монце пупок. Азра отвел взгляд от ее голых бедер. Нижнего белья она не носила. В отношении одежды все его силы ушли на то, чтобы уговорить ее хотя бы просто не ходить голышом. Погода стояла жаркая, и Монца упрямо выкручивалась из любых тряпок, которые Азре удавалось на нее натянуть, даже самых легких. Смотреть на ее голое тело, знакомое и желанное, было тяжело. Когда убедить Монцу носить одежду не получилось, он начал умолять. Натурально рыдал и пресмыкался. А что еще ему было делать? Он не знал. Не надеялся уже ни на что, просто был в отчаянии. Но Монца провела параллель между двумя простыми ситуациями и сделала правильный вывод. Монца без одежды — Азра плачет, грустит. Монца в одежде — Азра улыбается, хвалит. Похвалу она понимала и любила. — А вот же он! Умница, Монца! Азра захлопал в ладоши, приветствуя ее вторую руку. Сразу следом из горловины туники вынырнула голова Монцы. Волосы ее растрепались, лицо покраснело от усилий. Дышала она быстро и неглубоко, как после тяжелого забега. — Ты справилась, Монца. Я так тобой горжусь. — Фуууф! — она громко, с явным облегчением выдохнула и плюхнулась на кровать. Умаялась. Пусть отдохнет. Она заслужила. Азра опустил задравшийся до живота подол ее туники, скрыв от собственного взгляда смуглые ягодицы и ляжки. Монца брыкнулась, но не сильно и не всерьез, больше играясь. — Это что?.. Азра задержал руку на ее бедре — там темнел синяк. Остаться он мог только от их последнего сеанса купания, который опять прошел, мягко говоря, не по плану. Монца боялась воды с того самого первого раза, когда Азра имел неосторожность оставить ее одну на целую минуту и она чуть не утонула в их маленькой ванной. Азра винил во всем себя — ведь он не объяснил ей, что под водой нельзя дышать. Откуда ей было знать. С тех пор Монца крепко уверилась в том, что вода ей — враг. Даже пила только по большой необходимости и с неохотой. О том, чтобы зайти в ванную комнату, не шло и речи — Монца упиралась, лягалась и кусалась, наотрез отказываясь переступать порог. Гигиенические процедуры пришлось ограничить обтираниями, пока Азра понемногу приучал ее не бояться воды. Они начали с таза, наполненного едва ли по щиколотку. Вчера он рискнул посадить ее в бадью, набранную до колена. Это было ошибкой. — Монца, зачем ты это от меня скрывала? — Монца? — она приподнялась на локте и взглянула на синяк с искренним удивлением. Тоже о нем не знала? Раньше, когда Монца еще плохо справлялась со своим телом, Азра сам инспектировал его на предмет ушибов и ран. Каждый день начинался с того, что он раскладывал Монцу на постели и внимательно осматривал сантиметр за сантиметром. Каждый день заканчивался тем же. Монца брыкалась и царапалась, пытаясь выкрутиться из его хватки. Тогда она еще не давалась ему в руки и пятилась даже от безобидной Фауст. Она едва могла стоять прямо, конечности ее не слушались, шея не держала голову, но страх был сильнее. Монца ползала на пузе и ковыляла на четвереньках, лишь бы убраться подальше от Азры, забивалась в углы и пряталась под мебелью. Колени и локти ее вечно были сбиты, синяки и ссадины Азра боялся считать, так много их было. Он хотел бы забыть это время, но знал, что не сможет. Надеялся только, что сможет Монца. Он позаботился о том, чтобы на ее теле не осталось улик - вовремя залечил все раны, даже от самых глубоких не оставив ни следа. Со временем Монца окрепла, поняла, что Азра не желает ей зла и уже сама ложилась перед ним, раскинув руки и ноги — смотри. Постепенно они избавились от этого ритуала, изнурительного для Азры и унизительного для Монцы, пусть она и не понимала всей неправильности происходящего. Теперь она сама обращалась к нему, если ушиблась. По крайней мере, ему казалось, что они сошлись на этом. — Ох, Монца… Что же мне с тобой делать? Монца тем временем ткнула пальцем в синяк и зашипела от боли. — Монца! — она требовательно прижала его ладонь к синяку. Однажды, в другой жизни, Монца вылечила его разбитую губу поцелуем. Он запомнился Азре как их первый, хотя по факту им не был. Рот щипало от боли и магии, вкус крови смешивался со вкусом ее слюны, горчившей от биди. В качестве ответной любезности уже здоровым ртом он вылизал окровавленные костяшки ее кулака, который она разбила об его челюсть… Почему он вспомнил это сейчас? — Монца! — Да! Прости. Момент… Азра прикусил губу и послал целительную энергию в руку. Когда он вытянул ладонь из-под ладони Монцы, синяка уже не было. Монца ткнула пальцем в чистую кожу и довольно крякнула. — Если тебе больно, тяжело или просто плохо — только скажи… — Азра запнулся. Она почти не умела говорить. — Покажи, где болит, и я помогу. Она чесала место, на котором был синяк, с таким рвением, будто испытывала кожу на прочность. Вдруг синяк просто спрятался? Подлец. Азра лег рядом. Прижал руки к груди, чтобы не было соблазна коснуться ее без необходимости. Забытая в рукаве иголка кольнула. — Я всегда приду тебе на помощь, Монца. Услышав знакомое слово, она оставила бывший синяк в покое и повернулась к Азре. — Где бы ты ни была, что бы ни случилось — я тебя не оставлю. Только… дай мне знать, что я тебе нужен. Она протянула руку и вытерла слезы с его глаз. Азра даже не знал, когда успел заплакать. — Монца, — сказала она жалобно, в тон ему, — прости. Вторым ее словом стало «прости». Азра уже не удивился. Просто было тошно и стыдно за собственную недальновидность. Он должен был понять раньше и позаботиться обо всем, но не смог. Сам виноват. «Монца» было первым словом, которое она услышала, тем, которое он повторял регулярно, из часа в час, изо дня в день, снова и снова. С губ Азры ее имя соскальзывало так же естественно, как дыхание. Для него оно значило — ее. Жизнь, прожитую вместе, мир, который они разделяли. Для Монцы теперь оно было просто звуком, который она слышала слишком часто, чтобы забыть. Она использовала его как ярлычок и вешала на что попало. Все вокруг стало «Монцей». «Монца» было «привет» и «пока», «доброе утро» и «спокойной ночи», «пожалуйста» и «спасибо», «дай» и «возьми», «останься» и «уйди». Закономерно к «Монца» присоединилось «прости» — другое слово, которое Азра повторял лишь самую чуточку реже, чем ее имя. Ему было, за что просить прощения, но Монца понимала смысл «прости» так же плохо, как концепцию своего имени. «Монца!» обращалась она к Азре, к Фауст, к цветам в горшочках и солнечному лучу, пробившемуся из-за штор. «Прости!» говорила она слишком горячему супу, случайно погнутой ложке, пальцу, отбитому об ступеньку, и переполненному чайнику. Дом снова наполнился звуком ее голоса, таким родным и любимым. На разный лад, тихо и громко, плача, злясь и смеясь она повторяла «Монца! Прости!».