***
Не знаю, сколько времени прошло, ведь мои часы тикают где-то на тумбочке в моей комнате. Наконец позволяю себе выпрямить спину, положив медицинскую иглу на тряпку. Фокусирую глаза, привыкшие к полумраку комнаты, на окне, за которым уже рассветает. Если можно вообще назвать бирмингемский восход солнца рассветом, ведь его не видно из-за постоянного смога. Перевожу взгляд на свои руки, которые буквально по локоть в крови. На пару минут словно зависаю, растирая её между пальцами. Сколько крови за всю свою жизнь потерял Томас Шелби? А сколько её оказывалось на моих руках? Хотя важно ли это? Тщательно тру ладони о предплечья, наблюдая, как белая раковина, покрытая паутиной трещинок, становится алой. Вымываю из-под ногтей, жалея, что нельзя так же вытравить из меня образ Томаса Шелби. Даже если захочу стереть его портрет, то ничего не выйдет — он навсегда отпечатался в черепной коробке. Остался шрамами на сердце. Лучше бы я когда-то давно осталась в Лондоне, когда была возможность. Держалась от Острых козырьков как можно дальше, не позволив им залезть в мою жизнь, разворотив её, изменив меня. В последний раз кидаю хмурый взгляд на серое отражение в зеркале. Круги под глазами теперь словно мешки, в которые, разве что, нельзя сложить свои печали. Можно только залить их виски в гостиной с Полли, молча глядя на потрескивающие от жара бревна в камине. Смотрю на Томаса, всё так же лежащего на постели. Выливаю давно остывшую ярко-красную воду и меняю её на чистую холодную. Новой тряпкой касаюсь лба Томми, на котором капельками собрался пот. Жар должен скоро пройти, но я не могу просто взять пальто и уйти домой. Медленно обтираю лицо, проводя вдоль острых скул, будто выточенных из камня. Огромные оленьи голубые глаза, сейчас блаженно прикрытые, обычно смотрят с холодом и отчуждённостью. Губы хочется целовать непрестанно, но они говорят столько грязи, что желание мигом пропадает. Он не идеален. Совсем нет. В Лондоне я повидала множество мужчин, которые обладали гораздо более приятной наружностью и характером попроще, но никто во мне не всколыхнул все те эмоции, что пробуждает один взгляд Шелби. Он словно хищник, у которого в инстинктах заложено привлекать как можно больше жертв, и он делает это непроизвольно, на автомате. Пользуется своей природой, чтобы выигрывать без боя. Я сопротивлялась как могла, но прямо сейчас еле борюсь с желанием поцеловать. Даже когда его лицо всё в порезах, швах и синяках. Одёргиваю руку, как от огня, стыдясь своих собственных мыслей. Я веду себя как школьница, но лучше так, чем произносить всё это вслух. Его сердце занято другой, но я, словно слепая, продолжаю убеждать себя в том, что ничего не замечаю. Удивительно, что у Томми после Франции вообще осталось сердце. Пересаживаюсь с табурета на кресло в другой стороне комнаты. Всё равно, если он проснётся, пока я буду отдыхать. Сбежать под покровом темноты уже не выйдет, так зачем скрываться? Тем более я врач и должна убедиться, что с пациентом всё будет в норме. Это моя первая и единственная задача. С Томасом Шелби меня связывает только врачебный долг и далёкая уже молодость. С этими мыслями проваливаюсь в сон, который приходит почти моментально.***
С трудом разлепив веки, сонно потираю глаза, смотря на всё так же лежащего без сознания Шелби. Подхожу ближе, снова беру в руки мокрую тряпку и обмакиваю лицо. Сначала беззвучно, а потом с тихим хрипом Томас открывает рот, шевелит губами, пытаясь произнести что-то. Выжимаю ему на губы пару капель воды, и они стекают внутрь, смачивая пересохшее горло. Он стал говорить отчётливее, но всё еще тихо, и я почти уверена, что это бред из-за жара. Легонько сжимаю его руку, глажу большим пальцем по внутренней стороне ладони, чтобы Томми расслабился и не пытался шевелить распухшими губами, грозясь растревожить раны. Но он упорно продолжает, пока вместе с хриплым кашлем не выдает имя. Её имя. Грейс. Тут же одёргиваю руку и встаю с колен, отходя от дивана. Словно пощёчина. Обжигающая, резкая и отрезвляющая. Её имя. Чёрт возьми, на что я надеялась? Что вмиг стану для него ангелом-хранителем, мечтой всей жизни, светом в конце тоннеля? Каждая его мысль о ней. Любое движение — чтобы быть ближе к ней. Все слова — лишь о ней и для неё. Грейс втёрлась в доверие, предала, уехала, но он всё равно простил все прегрешения. Будто возвёл её в лик святых. Я повернулась к окну и бездумно уставилась куда-то поверх серых крыш Смолл-Хита. Когда-то мы лазили по ним всей большой компанией, кроме Эйды и Финна, которые были тогда малышами, и всё было так беззаботно: никакая война не маячила на горизонте, грозившись забрать юность и свободу мальчишек Шелби. Если бы я только знала тогда, как сильно изменится наша жизнь. И как мне все ещё будет нужен уже необратимо изменившийся Томас. Дверь тихонько скрипнула. Обернувшись, я увидела, как в проёме показалась растрёпанная голова Джона с неизменной зубочисткой, торчащей меж губ. Он удовлетворенно перевёл взгляд с Томми на меня, предложив спуститься к завтраку. — Конечно, иду. Спасибо, — хотелось добавить «за то, что спас меня от самобичевания», но я лишь устало улыбнулась. — Пойдём, Малютка, а то Пол грозилась загрызть меня, если я тебя не накормлю. — Малютка? Джон, тебе сколько лет? Мне казалось, мы договорились оставить детские прозвища в детстве. — Угу, прости… Большутка, — сил осталось только на то, чтобы закатить глаза на очередную милую глупость Джона. Вроде бы большой и серьёзный парень, а ведёт себя, как будто застрял одной ногой в школьном дворе. Хотя я очень рада, что он смог сохранить в себе частичку чего-то светлого. Это было его спасением, в то время как Артур топил горе в виски, а Томас взвалил на свои плечи семейный бизнес. Иногда, в моменты всеобщей лёгкости после удачно выполненного задания, в них снова проглядываются прежние черты. Но из Томаса будто хлыстами выбили чувства, вылили почти всё, а Грейс допила остатки, плескавшиеся на дне. И ушла, оставив его безжизненной куклой валяться на пороге. Ни мне, ни кому-либо еще уже не помочь ему, но я с упорством осла прокручиваю в голове улыбку шестнадцатилетнего Томаса, посвященную лишь мне, мечтая увидеть её снова. К чёрту этого Шелби! К чёрту… Суета первого этажа привела меня в чувство. Финн бегал по конторе, выполняя мелкие поручения; голос Эйды, укачивающей малыша, слышался из-за одной из дверей. Джон привычным развязным шагом провёл меня в семейную гостиную, где Полли, довольная, словно кошка, поглядела на меня, туша очередную сигарету. Молча подошла и взяла меня за плечи, притянув к себе и по-матерински погладив по голове, выгнала все ненужные мысли. Лишь она знает то, что я каждый раз снова и снова хороню глубоко внутри. А потом опять раскурочиваю, наполняя стакан с виски солёными слезами. Удивительно, но я ничего ей не говорила, Полли словно сама своей цыганской натурой почувствовала правду, и я больше всего на свете ненавидела то, что она знает мои слабости. И себя — за то, что продолжаю их перед ней вываливать. Всё так же молча она подвела меня к стулу, как маленькую девочку, и поставила тарелку с едой. Пар поднимался ввысь, к потолку, и я чувствовала, как вместе с ним из головы улетучивается и последняя здравая мысль. Придя домой, я смогла лишь скинуть с себя пальто и туфли, без чувств заваливаясь в постель до следующего утра.***
Любимый паб Острых Козырьков, в котором громко празднуются победы и горько запиваются поражения, расположился в конце промышленной улицы. Когда-то давно, словно в прошлой жизни, женщин туда не пускали. Но с приходом к фактической власти банды Шелби правила изменились. А работать там женщинам разрешали за милую душу, лишь бы только барменша была миленькой и глупенькой девочкой, терпящей чужие руки и неповторимое амбре посетителей. Грейс стала исключением. Никто не смел трогать её, ведь все ценили пение по четвергам и воскресеньям, во время которого они могли забыться и горланить пьяные песни, сбиваясь и почти хрипя. Как иронично, что Томас позвал меня именно туда. Но он об этом и не догадывался. Только если мужчине цыганская проницательность не передалась по наследству. Тогда это было бы очень обидно. Прокуренное помещение обволакивает, как и всегда, теплом. Я сразу ощутила резкий контраст с улицей, где ветер заставил запахнуть пальто поплотнее. Пройдя дальше, удалось заметить за стойкой Артура, который будто стал неотъемлемой её частью. Он обернулся на звякнувшие колокольчики, увидел меня и поднял полупустой стакан в приветственном жесте. Томас может подождать, и я решила остановиться около барного стула Шелби-старшего. — Он на своём любимом месте. Или ты хотела что-то сказать? — Артур уже отвернулся обратно, уставив мутный взгляд в янтарную жидкость. — Снова сидишь тут с утра? Не хочу читать нотаций, но мне ужасно неприятно видеть, как ты заливаешь в себя виски литрами, утопая в нём. Я уже ожидала начала бури, которая разворачивается внутри Артура каждый раз, стоит кому-то начать этот разговор без конца. Желваки предупреждающе заходили, рука сильнее сжала стакан. Но мужчина какое-то время молчал, всё так же не поднимая взгляд. — Не надо, ты прекрасно знаешь, что я пью как и все в этом чёртовом Смолл-Хите, — говорит это, а сам будто и не верит. — Это мой единственный способ не сойти с ума. Последнюю фразу произнёс шепотом, но я услышала. Положила руку ему на плечо, успокаивающе поглаживая. — Иногда то, что дарит нам секундное облегчение, просто не убивает сразу, — Артур наконец поднял на меня глаза и ответил с вынужденной усмешкой. — Иди уже, мой братец тебя заждался. Когда я заходила в комнату, где сидел Томми, успела заметить, как Артур залпом осушил стакан. Томас Шелби восседал за этим малюсеньким столом в затхлом Смолл-Хите, словно король в Букингемском дворце. Куря сигарету и выпуская дым к потолку, он выглядел таким уверенным и сосредоточенным, будто делал что-то очень важное. Царапины, синяки и покраснения были уже почти не так заметны. Не зря каждый день приходила, пока он отлеживался, бормоча её имя. Пришлось мне прервать его момент самолюбия, раз сам Томас делать этого не торопится. — Зачем звал? Томми перевел на меня взгляд медленно, словно хищник. Выражение его глаз было все таким же отстраненным и холодным. — Проходи, садись, — Шелби лениво махнул рукой на стул напротив. Принимаю предложение и протянутый стакан виски. Делаю глоток, не спуская с Томаса глаз и размышляя, зачем он позвал меня. Мужчина же в ответ прожигает меня взглядом, дожидаясь, пока я поставлю стакан на стол. — Пол сказала, что ты не отходила от меня эти несколько дней. — Она преувеличила. Я всего лишь делала то, что должна была, — я отвела глаза в сторону, смотря куда-то мимо Шелби. — Не надо быть такой колючей. Я хотел поблагодарить тебя, — Томас положил передо мной пачку купюр. — Не нужно, — резко перевожу взгляд обратно в его глубокие голубые глаза. — Я и без того получаю от Козырьков достаточно. Опускаю стакан на стол, чтобы освободить руку и подвинуть деньги ближе к нему. Резкое прикосновение холодной ладони заставляет испуганно дрогнуть. Шелби двигает купюры в мою сторону, положив свою руку на мою, не дав даже убрать её. — В твои обязанности не входило почти круглосуточное наблюдение. Бери. Это моя благодарность. — Мне хватит и простого «спасибо», Томас. Не унижай меня своими типично мафиозными подачками. В глазах Шелби появился неприкрытый интерес, от которого он даже чуть наклонил голову вбок, будто увидел меня впервые. Под его сканирующим взглядом я почувствовала себя обнажённой, но не спешила уходить. Шум, что ещё мгновением ранее доносился из-за закрытой двери, ведущей в паб, вдруг отошёл на второй план. Я изучала Томми в ответ, будто времени это сделать не хватило за всю жизнь и за прошедшие несколько дней в частности. Но он развеял дымку напряжённости так же быстро, как позволил ей опуститься на комнатку: — Тогда позволь подвезти тебя до дома. Уж от этого ты не откажешься? Ночью ходить в Смолл-Хите одной опасно. Не дав даже подумать, он схватил пачку денег со стола, засунул её во внутренний карман пиджака и встал, потянув меня за собой. А я даже не думала отказываться.***
Когда мы сидели в машине под окнами моего дома битых пять минут, я думала лишь о том, что сейчас либо совершу величайшую ошибку, либо оставлю всё как есть сейчас. Третьего не дано. Сжимая ручки сумки, я не смела повернуть голову в его сторону. Наверное, Томми посчитал, что я сошла с ума, раз сижу в его машине в молчании уже несколько минут после остановки. Но я упорно взвешивала «за» и «против», пытаясь понять, нужно ли портить то хрупкое равновесие, установившееся между нами, а потому не сразу поняла, что Томас уже несколько секунд что-то повторяет. — Что? — глупо переспросила я его, повернув голову в сторону. — Пригласишь на чай? — я внутренне замерла, но продолжила с напускным равнодушием. — С каких это пор ты уважаешь чай как напиток, достойный приличных мужчин? Может лучше виски? Или бурбон? — Так это предложение? — пару секунд он смотрит на меня абсолютно безэмоционально, к чему я уже давно привыкла. К чему привыкли все. Но вдруг на его лице расцветает улыбка, и слышится тихий хриплый смех. Пропускаю момент, когда тоже начинаю тихо посмеиваться, сидя в кресле машины Томаса Шелби. Кто бы сказал мне этим утром, что события будут развиваться таким неожиданным образом. — Хорошо, пойдём. Налью тебе хотя бы чего-нибудь, что найдется в шкафу. Предложив Томми присесть в мягкое кресло у стола, спешу отыскать хоть что-то приличное в кухонном шкафчике. Рука сама цепляется за виски, которое мне как-то на Рождество подарил Артур, будто зная, что однажды оно мне всё-таки пригодится. Видимо, в них всех так или иначе просыпаются цыганские корни. Либо Артур просто не заморачивался и подарил то, что нашёл в собственной комнате. Танцующие на стенах тени от единственного включённого абажура создавали особую атмосферу. Алкоголь, спустя несколько стаканов, развязал язык и руки, и вот Томас уже ставит пластинку в граммофон. Полупьяным движением руки пытается аккуратно разместить иглу, чтобы та оказалась в бороздке и не повредила винил. Лающе разгоняясь, звук становился всё более чистым. Лишь изредка продолжал слышаться шорох, не мешая, однако, наслаждаться бархатным голосом Аннетт Хеншоу. Томас потянул меня вверх так неожиданно, что я подскочила, чуть не упав на него, но мужчина сумел удержаться на ногах и не рухнуть вместе со мной. Положив руки на лацканы его пиджака, я почувствовала прикосновение к талии.I'm flying high, but I've got a feeling I'm falling
Falling for nobody else but you
Мы кружились медленно, совершенно не попадая в такт музыке. Будто бы попали на вечер вальса в какой-нибудь вычурный дворец в центре Лондона, и танцевали там по своим собственным правилам. Хотя такие, как мы, никогда не вписывались в атмосферу торжественных британских вечеров, на которых важные шишки обсуждают элитный алкоголь и продажу акций, а их ветреные спутницы пьянеют, строя глазки бармену.You caught my eye
And I've got a feeling I'm falling
Show me the ring and I'll jump right through
Подняв голову с груди Томаса, к которой я прислонилась, слушая спокойное биение его сердца, я увидела задумчивость в его глазах. Он повернул голову, впиваясь пронизывающей голубизной в мою наверняка восхищённую серость. Я упустила тот момент, когда его губы начали терзать мои в исступлённом поцелуе, а руки блуждать по спине. В этот момент я уже не слышала завывающего где-то на дне здравого смысла. Томас выверенными движениями расстегивал пуговицу за пуговицей на моём платье, а я с благоговейным отчаянием пыталась справиться хотя бы с одной на его жилете. Окончательно потеряв рассудок и еле дождавшись, когда последняя поддастся, сорвала одежду и кинула куда-то на пол. В таинственном полумраке Томас выглядел как мифический персонаж: идеальный, ни единого изъяна, кроме шрамов, которые украшают его. Вокруг Шелби словно какая-то дьявольская аура, завлекающая на тёмную сторону. У меня уже не хватает ни сил, ни желания сопротивляться. Его жилистые руки подхватили меня, пока сухие губы вызывали прикосновениями табун мурашек. Я цеплялась за него, словно за спасательный круг, боясь отпустить и утонуть в захлестнувших меня чувствах. Скрипнули пружины, прогнувшись под весом двух тел. Песня на пластинке давно завершилась, оставляя после себя оглушительную тишину, сорванную сбитым дыханием.***
Предрассветное свечение вычерчивает перед окном фигуру с чётким, будто вырезанным из камня, контуром. Сигаретный дым поднимается вверх, к маленькой форточке, продолжая путь снаружи до тех пор, пока окончательно не рассеивается, как вчерашняя дымка перед глазами. Смотря на неспящего мужчину, я понимаю, какую ошибку совершила, позволив чувствам и алкоголю затмить разум. Или это было самым правильным решением, на какое я только была способна? Заворачиваясь в одеяло и ступая по холодным дощечкам пола, думаю о том, что в жизни не бывает однозначно верных и ошибочных решений. Спина Томми липкая от пота, тёплая. Провожу руками по каждому шраму невесомо, незаметно. Он даже не дрогнул, будто знал, что я уже не сплю. Каждая из этих отметин что-то для него значит, служит напоминанием о чём-то. А я? Я всего лишь блёклая тень той, кто по-настоящему важен. — Ты ведь думал о ней? Представлял её… После этих слов Шелби тут же оборачивается. И снова смотрит. Так внимательно, жадно изучая каждую черту лица, будто пытается сопоставить нас. Решить, кто лучше и кого разместить на первом месте на полке достижений Томаса Шелби. — Нет. Ни секунды. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Будто бы он и правда не врал. Я бы подумала так, если бы не знала его талантов ко лжи и манипуляции. Но внутри меня что-то так сильно просит сохранить эти крупицы мнимого счастья, что я лишь неловко улыбаюсь и кладу голову на его плечо, чувствуя, как падает к ногам моё одеяло. Сквозняк словно ножом режет разгорячённую кожу, но я продолжаю стоять рядом с Томми. Его руки и тело согревают меня, как могут, и в этот момент я понимаю, что готова доверить ему всю себя, если только это позволит мне стоять с ним так раз за разом. Ночь за ночью. Момент так хрупок, но никто из нас не спешит разрывать эту тоненькую ниточку, связавшую и напрочь запутавшую наши судьбы. Ритм его сердца не участился, а моё сейчас будто лопнет от переизбытка эмоций. Его стук для меня громче дыхания Томаса у самого уха. Рано или поздно я погибну от этих ощущений, но это будет самая сладкая смерть. И снова руки Томаса подхватывают под колени и спину, несут к не успевшей остыть кровати. Он бережно отряхивает одеяло, которое успело подмести пол, и накрывает меня, как маленькую несамостоятельную девочку, а сам занимает место рядом. — Засыпай, — прошептал он, целуя меня в висок, и в этот миг я не смела верить в то, что этот мужчина уйдёт с первыми рассветными лучами.***
Часы, висящие на стене, раздражающе тикают и намекают, что пора бы собираться домой, чтобы наконец снять эти жутко неудобные туфли. Но медицинские отчёты кажутся бесконечными, а голова всё более тяжёлой. Уже почти падаю на стопку рядом лежащих бумаг, как вдруг дверь в кабинет распахнулась, впуская свет коридорных ламп и чью-то фигуру. Резкое яркое свечение, разорвавшее полумрак, оказывается для глаз болезненным. Но невысокий тощий силуэт подаёт голос, и я узнаю в нём Финна. — Томми просил передать, что ждёт дома. Как и тётя Полли, которая уже хотела натрясти пепла в твою тарелку остывшего ужина. — Ох, Финн, я уже иду. Мне осталось заполнить только пару медицинских карт, — подперев рукой подбородок, я посмотрела на самого младшего Шелби с удивлением, наконец замечая, как он вырос за последнее время. — Томми сказал использовать твои бумаги для растопки камина, если ты не пойдёшь сразу, — Финн почесал рукой затылок в раздумьях. — Хотя не думаю, что он это серьёзно. — Серьёзно — не серьёзно, а проверять я бы не стала. Ладно, уже иду, — поднимаясь с насиженного места и разминая задервеневшие плечи, тихонько бормотала про себя, что смогу закончить с делами завтра. — Не волнуйся за это. Томас приказал дать тебе помощника, он разберётся с бумагами. Слова Финна заставили замереть с просунутой в один рукав рукой, с непониманием переведя на Шелби взгляд. — Но…какой к чёрту помощник?! Он же ничего не знает! Мне потом придётся всё за ним исправлять и переделывать. О, Томас… — Слушай, — Финн в нетерпении переминался с ноги на ногу. — Давай ты оставишь свои претензии Томасу. Я…ужасно хочу есть… Мой немного напряжённый после рабочего дня смех слышен был, наверное, на всех этажах госпиталя. Пока младший из Шелби неловко почёсывал нос, я наконец собралась, и мы вышли на улицу. Мягкое пальто на толстой подкладке приятно тяжелило плечи, пока я по пути пыталась осознать, что иду в то место, которое могу считать своим вторым домом. В котором, однако, намного теплее и уютнее, чем в первом. Разве что сразу завалиться спать мне не дадут недовольно, но на удивление заботливо бурчащий Томас и Пол, которая не отпустит, пока не выскажет всё, что запланировала. Дом Шелби, а по совместительству и букмекерская контора, встречает стойким запахом сигарет и развалившимся у камина Артуром. Чтобы не будить его, прошлась по гостиной тише маленькой мышки, хотя за своим же храпом Шелби-старший вряд ли что-то бы услышал. Полли на своем рабочем месте, и ее призывный жест рукой заставил начать немного быстрее перебирать каблуками. — Наконец-то ты здесь. Ещё немного, и я бы послала за тобой не только Финна, — негодующий тон быстро сменяется усталым. Таким она позволяла говорить себе только в присутствии близких. — Я хотела поговорить, присаживайся. Я послушно села в кресло с другой стороны стола казначея, расслабляя ноги и скидывая туфли. — Когда ты уже переедешь к нам? — Прости, что?! — от неожиданности я чуть было не поперхнулась воздухом. Полли, всё такая же уставше-невозмутимая, ни секунды не сомневалась, что сказать: — Ой, да ладно тебе, про ваши с Томасом ночные дела знает чуть ли не весь Смолл-Хит. И я в том числе. Хватит бегать по спальням, как подростки по подворотням. — Так и скажи, Пол, что я просто нравлюсь тебе больше, чем Грейс. И ты хочешь уберечь от неё Томаса, — я сложила руки в замок под подбородком, смотря на Полли так нагло, как могу только я во всём Бирмингеме. — Кроме всего прочего, да, по этой причине тоже. Но ты же знаешь, что я всегда была за тебя… я вижу, как ты на него смотришь. — Не знала, что ты такая сентиментальная. Но это ведь не только мое решение, а Томас…он не смотрит на меня так, как я на него. Полли сверлит многозначительным взглядом, щёлкая зажигалкой и закуривая сигарету с терпким манящим ароматом. Я пыталась выдержать эту пытку глазами и не сдалась даже тогда, когда дверь позади распахнулась. — Вот ты где. Полли решила лишить тебя ужина в наказание за долгую работу? — Томас? — обернулась к нему стремительно, наблюдая типичную картину: Томми, уверенно облокотившись о косяк двери с сигаретой меж зубов, поправляет козырёк. — Я думаю, Полли уже закончила, и я наконец-то могу просто поесть. Верно, Пол? Ещё несколько секунд она буравила меня тяжёлым взглядом, но я отвечала ей тем же, ведь в присутствии Томаса мне стало намного проще противостоять цыганке. Неожиданно хитро ухмыльнувшись, она соизволила отпустить нас. — Конечно, голубки, кому-то же нужно согревать кровать. Пройдя в комнату Томаса, сажусь и принимаюсь ждать его из ванной комнаты, где он, как и я когда-то, отмывает уже засохшую кровь с рук. Разве что, в этот раз она принадлежит не ему, а его врагам. Такие всё ещё находятся, несмотря на огромное влияние банды Острых Козырьков и на тот страх, что нагоняет одно только это название на всех, даже за пределами Бирмингема. Иногда я спрашиваю себя, что я делаю среди тех, кто постоянно отнимает жизни, когда моя главная цель — их спасать. Возможно, я просто определила для себя тех, чья судьба для меня намного важнее остальных. А быть может, мои моральные ориентиры давно уже сбились из-за выживания в Смолл-Хите. Количество убитых гангстеров, мафиози или кого бы то ни было, связанного с преступным миром, не сравнится с числом погибших простых работяг, случайно попавших под раздачу, или детишек, нарвавшихся на самодельную бомбу. Томас Шелби в первую очередь думает о прибыли, но во вторую — о том же, о чём и я сейчас. Я верю. То, что с ним сделали во Франции, уничтожило его морально, разбило, растоптало. Но порой я могу разглядеть в нём того мальчишку, с которым бегала босиком по лужам задолго до войны. Внутри него всё ещё есть что-то, во что я тогда влюбилась. Порой мне кажется, что я не смогла бы долго прожить без Козырьков, если бы решилась остаться подальше от родного края. Они уже давно были естественной частью моей жизни, оторвав которую, я сразу же погибну. Без осколков льда, которыми Томас сейчас водит по мне, моему задумчивому лицу, уставившемуся в одну точку, я долго не протяну. Шелби думает, что я не замечаю, но я уже словно на автомате фиксирую каждое его движение. Как помешанная, снова и снова забываюсь в объятиях Томми, думая, что так смогу привязать к себе сильнее, крепче. Натягиваю между нами канат и хожу, заваливаясь и почти падая, но холодные руки опять ловят. Как заводную игрушку, Томас ставит в начало пути, поворачивает ключик и смотрит, как я, следуя по проторенному пути, теряю разум и всецело подчиняюсь. Он — кукловод. А я — лишь зависимое от его рук Перо, которое сожми ли, разорви — все равно не уйдёт. А Томас снова водит губами по шее, кусая и тут же целуя, заставляя тянуться навстречу.***
Поездка в Лондон была не запланированной мной, но ожидаемой Томасом. Он будто и не сомневался, что я не откажусь, судя по изумрудному платью, лежащему на кровати рядом с запиской. В день торжественного приёма, на котором Томми собирается завести полезные знакомства, я кружилась перед зеркалом и никак не могла понять, в чём дело. Этот роскошный отель не был таким безупречным, пока в нём не было Томаса, который ушел улаживать дела. Пока нежная и почти невесомая ткань струилась по телу, блестящие бусинки переливались на солнце, я всё думала, кто же помог Томми выбрать: Полли или Эйда. Смотря на себя в зеркало, я нервно поправляла всё, что в этом идеальном платье совершенно неидеально смотрелось на мне. Что-то случится. Я знала. Подсознательно ощущала с самого утра. Не зря моя мать была наполовину цыганкой. Каждый светло-каштановый локон словно лежал не на своём месте. Серьги слишком оттягивали уши, заставляя болеть мочки. Перчатки постоянно сползали. Всё в этом образе выводило меня из себя, несмотря на то, что он был великолепен. Это будто я ему не подходила. Но мне пришлось упрятать на этот вечер подальше все сомнения и страхи. Двери распахнулись, и нас встретил огромный зал с кучей гостей, расставленных, словно шахматные фигурки на выделенных местах. Одни у стола с бокалами шампанского и закусками, другие разговорились у зеркала, а кто-то всё перемещался по доске, ведомый рукой умелого шахматиста. Этот светлый и богатый зал был антиподом темного и пыльного паба. Несмотря на величественное убранство и приличные разговоры, я бы не хотела провести свою жизнь, разгуливая по таким мероприятиям и помещениям. Здесь каждый богатей что-то скрывает под маской образованности и доброжелательности, а в нашем родном Бирмингеме никто не стал бы притворяться, даже если бы это стоило ему жизни. Но на сегодняшний вечер Томас Шелби становится частью такого общества, потянув за собой и меня. Для обретения влияния и поддержки в Лондоне он должен покурить с одним, выпить с другим и потравить байки с третьим. Удивительно, как Томми так легко может меняться ради достижения целей. Мне же приходится особенно потрудиться, чтобы не выплеснуть содержимое своего бокала в лицо очередной поверхностной спутнице важного лица. Когда наступил момент медленного танца, я даже не заметила протянутую руку Томми, ведь переливающаяся в стакане жидкость помогла абстрагироваться от неиссякаемого потока речи какой-то блондинки, чьё имя я даже не пыталась запомнить. Мое лицо совершенно точно озарила улыбка, и я вложила свою ладонь в его, с радостью оставляя ошарашенную девушку одну. Музыка, исполняемая на этот раз небольшим оркестром, перенесла нас в мою маленькую комнатку в Смолл-Хите. В тот самый вечер, когда всё завертелось, закрутилось и изменило мою жизнь. Я чувствовала подушечками пальцев твидовую ткань, ощущала тепло его рук и дыхания и снова забывалась. Лица вокруг смазывались в разноцветное пятно, пока глаза не выхватили одно-единственное. Её лицо. Обрамлённое пшеничными короткими волосами. Которое я надеялась никогда больше в жизни не увидеть. Дыхание сбилось, но совсем не из-за танца. Поднимая глаза, смотря умоляюще в льдинки Томаса, я молила всех богов, чтобы они не растаяли. Но с каждым поворотом по залу я все сильнее ощущала разрастающуюся между нами пропасть. Новый поворот — и он снова ловит её взгляд среди десятков других. Ещё один — и я уже чувствую, как он словно пытается удержаться на месте. Лицо всё такое же непроницаемо-холодное, но внутри ураган. А у меня внутри словно тысячи лезвий, заточенных и тонких, впивающихся во внутренности. Ткань его пиджака словно раздирала ладонь в кровь, а рука похолодела. Моя или его?..***
Тишина разрывала голову похлеще револьверов в руках Козырьков. Я потерянно блуждала взглядом по знакомым подделкам картин на стенах, абажурам ламп, занавескам и обоям. Словно всё резко потускнело. Снова стало так пусто и холодно в этой ущербной квартирке, на которую только и хватило с зарплаты врача. Нервно стуча каблуком туфли по полу, я сжимала ручки кресла. Представляла, как их касался Томас. Как он стоял у моего окна, пуская дым, задумчиво смотря на просыпающийся Смолл-Хит. Это было то, о чём я не могла даже мечтать, но каждая ночь, проведённая с ним, заставляла хотеть большего. Я и не заметила, как привычно было засыпать, чувствуя рядом тепло кого-то настолько важного. Он не приходил и не звал меня уже два дня, а кажется, что два года. Шум мотора заставил вынырнуть из полудрёмы. Я точно знала, что это он. Его походка воспринималась мною даже на слух. Уверенная и горделивая, жёсткая и решительная — она заставляла уважать его обладателя, ещё даже не заговорив с ним. Но прямо перед самой дверью я услышала в ней что-то совершенно ей не свойственное. Он будто потоптался перед входом, уверяя себя, что нужно войти. Словно в него вцепились путы неуверенности и слабости, тянувшие назад, чтобы оставить всё как есть. Лишь когда дверь распахнулась, я с трудом поднялась на трясущиеся ноги. Будто в последний раз вижу его и жадным взглядом пытаюсь окинуть всё, запомнить каждую мелочь. Как напряжены плечи, сомкнуты губы. Как козырёк лежит на голове, прижимая волосы. Лишь в самый последний момент встречаю тревожащий самую душу взгляд Томми. Мои глаза наверняка кричат, выдавая всю меня без остатка. А в его — необычное…сожаление?.. На один его шаг я делаю два. Когда между нами остаётся несколько дюймов, Томас словно срывается с цепи. Целует, как тогда, загоняя дальше её образ. А я лишь на мгновение теряюсь в таком нужном мне сейчас наслаждении. Упиваюсь своей властью, но в голове набатом звучит мысль о том, что я воровка. Я должна бы убрать их подальше, думая лишь о собственном счастье, а лучше не думая ни о чём вовсе, но я уже оторвалась от его губ. Затуманенным взглядом он водит по мне, пытаясь понять, что не так. А я смотрю на него, не смея сейчас плакать. — Все эти месяцы я лишь согревала тебе постель. Была рядом, чтобы ты не засыпал в одиночестве. Не буду врать, что мне это не нравилось. Я даже смогла забыть то, что не смог ты, — я могла лишь разглядывать ворот белоснежной рубашки, отчасти потому что боялась не сдержаться, а отчасти потому, что так было легче собрать разлетающиеся мысли в кучу. Но Томас не шевелился, почти даже не дышал. А я упорно сдерживала слёзы, щекочущие нос и сдавливающие горло. — Но я отпускаю тебя, — на одно краткое мгновение мне показалось, что Томас Шелби вздрогнул. — Отпускаю, хоть ты никогда мне и не принадлежал. Ещё несколько секунд я борюсь с ощущением того, что должна взять свои слова назад, схватить его за ткань пиджака, почти порвав, снова начать целовать и заставить поставить себя на первое место, вдребезги разбив фигурку Грейс. Но это было так неправильно. Сколько ещё я могла бы быть счастлива с человеком, сердце которого в руках сжимает другая? Всё это время обманывая себя, заставляя забыть о ее существовании, я лишь откладывала неизбежное. А Томас просто пытался не сойти с ума от одиночества. Я была всего лишь средством, когда она — главной целью. Ради неё были все лишения и страдания. Чтобы в один день увидеть её горделивый профиль и низвергнуть меня в мир без Томаса Шелби. Он берёт меня за подбородок. Неожиданно. Резко. Остервенело целует, вкладывая в прикосновении к губам то единственное, что может — своё прощание. Разом перерезает все нити. Перечеркивает мой портрет, желая забыть навсегда. Он взял от меня то, что было нужно. Этот жестокий вихрь отпускает так же внезапно, как и подхватил, и я уже тону в растаявшем льду, заполнившем пропасть между нами. Глухой стук мужской обуви унёсся в коридор, за дверь, а там перестал слышаться вовсе. С хлопком входной двери колени ударились о жёсткий пол, разбиваясь в кровь, которая смешивалась с солью. Удаляющийся шум мотора вторил хриплому «прости», что так и не прозвучало вслух.