Бриз и никотин

      Сменяют друг друга миры и века, и нет больше места бравым капитанам и ревущим волнам, а Бэйдоу влюбляется в далекие моря вновь и вновь, и никотин на губах осыпается морской солью. И всё так же море зовёт прочь за сотни тысяч километров, а Нингуан крепче сжимает за руку — останься со мной, расскажи мне о звёздах. И Бэйдоу остаётся — притворные насмешки и поцелуи в углах коридоров, смех на двоих и кофе в постель как в дешёвых романах. Параллельная вселенная без тоски и обид, где забыт монохром чёрно-белый и правит жёлто-алый. Так давай будем счастливы наперекор всему миру.       И вспыхивают звёзды на далёком небе, и загораются кометы, чтобы угаснуть через миг. Бэйдоу смеётся, протягивая руку и указывая на созвездие корабля, рисует замерзшими пальцами очертания мачт и парусов на невидимой карте. — Смотри! Видишь, это корма, а это киль, а здесь словно бы компас.       И плевать, что давно уже нет корабля на звёздных картах, ведь корабли всегда будут бороздить просторы вселенной, даже если у них отнимут имена и знамена, пока будут ещё моря и ветра. — Говорят, что это Арго, тот самый, из легенд, помнишь? Из греческих. И теперь он навеки плывёт сквозь космос, словно напоминание о походе аргонавтов.       Красивая история со счастливым концом, где герои побеждают и живут долго и счастливо, а корабли возвращаются в свои гавани, чтобы вечность бороздить неизведанные галактики. И нет Арго равных на южной небесной полусфере, как и не было ему равных столетиями назад на игривых волнах, нёсших прочь от родных берегов к невозможному. Без сомнений и страха, решительно и смело — вернуться с победой, и к чёрту всех тех, кто говорил, что не получится. — Красиво, — для Нингуан моря — курорты и пляжи, а корабли — лишь билеты и транспорт, и ей не понять, каково — видеть легенды в переплетении звёзд. Бэйдоу и сама в них не верит, но Канопус подмигивает каждую ночь, и отчаянно хочется верить в глупые сказки о мчащем сквозь галактики корабле с мечтами о невозможном. В блеск горящих комет и карты без горизонта, брызги в лицо и сияние звёзд маяком. Рассекать бесконечность, миры и пространства, зная — на небе среди тысяч созвездий и для тебя место найдётся всегда.       А для Бэйдоу дом — сотни огней под ногами и крыши без края за тонким стеклом, тысячи цифр идеально ровным почерком на столе и на стенах, прикосновения — жаркие, тёплые, — обещанием рядом быть и родным голосом сказанное «пойдём домой».       Бэйдоу не верит в «жили долго и счастливо», не верит в выбитое на чужих телах татуировками навсегда и в замки на мостах. Бэйдоу готова верить в сказки о бороздящих небеса кораблях, но не в вечную любовь; знает — иногда просто не получается, и люди расходятся, словно корабли в море. И тогда — лишь случайные встречи на улицах и забытый контакт в сообщениях, чужие привычки в памяти и эхом ностальгии отдающее имя. Или и вовсе — костёр воспоминаний и лезвием раз за разом по сердцу, мечты об утраченном и горечь сожалений. Бэйдоу уверена — у них точно первый вариант будет. Бэйдоу о будущем думать не любит. Это у Нингуан — планы-расчёты и сотни переменных. У Бэйдоу — зовущие из космоса мёртвые корабли и неизвестность за порогом. Вот только не хочется в пропасть с разбегу и плыть по течению, хочется подчинить те самые волны и идти по жизни под руку с ветром; веди, но дорогу я выберу сама. Жить ярко, подобно манящим звёздам, и бежать, не боясь сожалений. Ведь если жизнь — это битва с судьбой, то Бэйдоу будет подниматься с колен раз за разом, чтобы снова вступить в бой. За себя, за своё счастье и за тех, кто дороже всего. Ведь ради этого и живут; поспоришь? — Рванём на море? Представь — солёные брызги по ветру и скрип досок палубы, рёв несущих прочь парусов и зовущие за горизонт звёзды... — У нас сессия через два дня, какие к чёрту паруса и звёзды? Бэйдоу смеётся, хрипло и искренне, так, что невольная улыбка в ответ и едва заметный румянец на лице, прижимает к себе, нежно целуя. Никотин на двоих и те самые звёзды заместо неба в отражении зрачков. И Нингуан поддаётся, ведь порою мгновения ценней всего мира со всем его неизведанным и утаённым от человечества. И хочется кричать, прося остановить время, остаться на вечность в застывшей чёрно-белой киноплёнке, лелея мимолётное счастье. Но стрелка сдвигается, и Бэйдоу расцепляет руки, отходя на шаг, заботливо спрашивает, что приготовить на ужин, и не говорит о морях и о звёздах. Нингуан порой кажется, что место Бэйдоу — не здесь, не в больших городах и переполненных университетах, не в этом месте и не в этом времени. А после словно наваждение проходит — ведь Бэйдоу рядом, и это, даже если не навсегда, правильно. Нингуан не верит в вырезанное в людских сердцах навсегда, не верит скреплённым алой нитью кольцам и словам пустых обещаний. Нингуан не верит — но отчаянно хочет порой.       Дипломная работа остаётся в памяти бессонными ночами и кофе на двоих по утрам («нет, Бэйдоу, нельзя мешать кофе и энергетик»), мученическими стонами однокурсников и гордостью за лучшие оценки («а я и так знала, что ты лучше всех защитишь»).       А потом — выпускной проносится галопом — всё заканчивается: на повторе заученные слова и натянутые улыбки, шарики в воздух и ложные обещания встретиться. И Бэйдоу боится, что это конец; не университета, не жизни, а их двоих, таких ярких и против целого мира. И не будет больше никотина на пару и горького привкуса чужих губ, рассказанных шёпотом легенд и мечты на двоих. Лишь забытый контакт и поблёкшие воспоминания, и через десять лет случайно столкнуться на улице — а помнишь, как мы были студентками, и я рассказывала тебе о кораблях среди звёзд, а ты, глупая, не смеялась надо мной?       Нингуан плюёт на планы-расчёты и выверенное будущее по часам, а Бэйдоу отказывается в это верить, потому что Нингуан — чёрт-возьми-как-же-я-люблю-тебя-я-не-верю-в-вечность-но-я-хочу-никогда-не-отпускать-тебя, — целует её посреди долбанного выпускного и, дьявол, как же она её обожает.       Нингуан смущается уже через секунду, заливаясь румянцем, и Бэйдоу не может сдержать смех, подхватывая за руку и переплетая пальцы. Тянет за собой, прочь от людей и от всего мира, за открытые настежь двери, к бескрайнему небу и разговорам без смысла. — Когда придём домой, сыграем в шахматы, — Нингуан падает на траву, и плевать она хотела на дорогущее платье, такие и носят всего один раз в жизни, не иначе. — Думаешь, сможешь отыграться? — раззадоривает Бэйдоу, с сожалением глядя на пустую бутылку текилы, украденную с общего праздника.       Бэйдоу хотела бы подарить Нингуан весь мир со всей его бесконечностью, но Бэйдоу в жизни не подарит Нингуан победы; хочешь — добейся сама. И Нингуан добивается каждый чёртов раз — в том злополучном закоулке университетского коридора и посреди огромного банкетного зала, не спрашивая разрешения и приглашая за собой в пропасть.       Бэйдоу невольно вспоминает их первую встречу; боишься конца — начни всё сначала. С душных коридоров и перекуров в перерыв, пары брошенных насмешливых слов и снисходительной ухмылки в ответ. И не было искр, и вспыхнувших пламенем чувств — книги есть книги, с жизнью не спутаешь. — Ты б видел её. Я не удивлюсь, если у неё ещё и личный водитель есть, — фыркает Бэйдоу, залпом опрокидывая стакан виски в дешевом баре. — И дворецкий! У всех у них ещё и дворецкие есть, — поддакивает Кэйа, драматично помешивая трубочкой немыслимый коктейль. Бэйдоу ещё после абсента перестала вникать в состав; самоубийца, ну точно. Она не спрашивает, почему у Альбериха лицо такое, что ему хочется подать верёвку и заботливо петлю завязать на конце. Кэйа, на самом-то деле, благодарен, и взамен даже не интересуется, почему они уже второй час говорят о «нет-ты-не-понимаешь-как-она-меня-бесит» старосте Бэйдоу.       Дворецкого, как выясняется на следующий день, у Нингуан всё же нет. Личного водителя, впрочем, тоже. Зато в наличии оказывается роскошная квартира с панорамным окном посреди города, и Бэйдоу тут же забывает про конспекты и собственные мольбы помочь с подготовкой к завтрашнему тесту.       Повседневность рушится к чертям через неделю, тогда же, когда в пачке оказывается последняя сигарета, а в глазах напротив — хитрый прищур и искра веселья. — Дашь прикурить? Бэйдоу уверена, что у Нингуан есть зажигалка, одна из тех, что стоят пару десятков долларов. Бэйдоу, чёрт возьми, уверена, что Нингуан не из тех, кто способен забыть хоть что-то, ещё и наверняка проверит каждую мелочь перед выходом если не по списку, то пересчитает. Но Нингуан, ничуть не смущаясь, подходит ближе, прикусывает фильтр тонкой сигареты, и — Бэйдоу знает, что _не_ случайно, — касается губ, прежде чем с довольной ухмылкой отступить назад, выпуская дым.       И обе знали с начала отсчёта — в мире катастроф и обстоятельств нет места вечности. Злодейка-судьба перечеркивает истории, и возлюбленные могут никогда не встретиться вновь, фортуна-разлучница рисует пером, и семьи никогда не соберутся за одним столом. И потому привыкать — страшно, но с тем же отчаянно хочется всем назло и наперекор; и нам плевать на разные пути и разные миры, мы будем вместе, и заткнитесь к чёрту все. И корабли возвращаются в гавани, и загораются звёзды, указывая им путь домой. Они ведь себя живыми чувствуют лишь в бушующем море, но всё равно каждый раз обещают вернуться, ведь там, на берегу, ждут, боясь отдать жадным до мечтателей волнам. И каждый выход в море — лотерея, бой, кровавая битва за право вернуться и право дышать без заполненных солью лёгких и насмехаться над обманчиво безмятежной гладью.       Бэйдоу смеётся — заливисто, звонко — и море послушно льнёт к рукам и ласкает раскрасневшиеся щёки. А где-то там, за сотни тысяч километров, пепел горящих конспектов и обрывки ненужных дипломов, и никто не сказал, как жить дальше, а Бэйдоу плевать-плевать-плевать, и на взлётные полосы и на неясное будущее. Это лишь ещё один рубеж и ещё одна пропасть — прыгай с разбегу, лишь бы открыть глаза на другой стороне. Отсчитай двадцать четыре часа и ещё сорок минут — и тогда будет страшно, а разочарование в себе-своём-выборе-обречённости-невыбранной-судьбе-сожрёт заживо, но пока — к чёрту весь мир, и так классно и здорово, и хочется кричать в голос, лишь бы быть услышанным.       А телефон, словно в насмешку, высвечивает: « поехали на море?». И Бэйдоу знает наверняка — она сквозь этот шторм прорвётся, отыскав дорогу домой по звёздному компасу.