02.05.2021
Прощенное воскресенье
3 мая 2021 г. в 01:39
Едва освободившись из полка, Дмитрий устремился на Мойку. Когда запрыгивал на сиденье любимого новенького Renault, за спиной будто крылья расправлялись. Свобода! Долгожданная свобода! Был он весел, бодр, восторженно нетерпелив и потому рванул с места, как бешеный и помчался так, что шины отвратно визжали на поворотах. С Феликсом не удавалось свидеться целую неделю: дела, визиты, и всякая досадная, но обязательная мелочь и дрянь делали препоны к совпадению долгожданного досуга обоих. Тем радостней была предстоящая встреча. Дмитрий рассчитывал найти в Феликсе тот же энтузиазм, коим пылал сам, и потому был несколько обескуражен, когда друг даже не вышел ему навстречу.
Дмитрия проводили в личный апартамент молодого князя в родительском дворце. Феликс поднялся ему навстречу для приветствия, но тут же снова утомлено опустился на стул перед изящным трюмо и принялся критически разглядывать в зеркало свое отражение. Был он одет по-домашнему – в долгополый восточный халат, наброшенный поверх простой сорочки и порядком измятых брюк, домашние туфли, надетые прямо на голые ноги. С кислой миной пожаловался, что весь день провел в постели из-за немилосердной мигрени, которая вот только недавно его оставила в покое, впрочем, оставила совершенно обессиленного. На столике перед ним стояла бутылка сельтерской воды, блюдо, с разложенными в идеальной симметрии бледными сандвичами с огурцом (совершенно, кажется, нетронутыми) и небрежно брошенный томик популярного романа мистера Уайлда«The Picture of Dorian Gray».
− Митя, тебе не кажется, что я старею? – обеспокоенно изрек он, склоняя голову так и эдак, будто ища, к чему бы в себе придраться.
− Что за глупости, Феликс! – со смешком отозвался Дмитрий, падая в кресло и с наслаждением вытягивая ноги, измученные за долгий суетный день беготней и верховой ездой. − Как ты можешь постареть, когда тебе только двадцать три?! – он тоже поймал отражение Феликса в зеркале, и, коль скоро оригинал демонстрировал ему затылок, обращался теперь к отражению.
− Двадцать четыре, Митя! – хмурясь, поправил его Феликс.
− Через неделю исполнится, − уточнил Дмитрий, весь подаваясь в его сторону (кресло гостя стояло довольно близко к стулу, на котором сидел хозяин), в попытке разгадать, что за игру затеял его друг. – И потом, велика ли разница?
− Нет, не утешай меня, − обреченно отмахнулся Феликс. − Я определенно подурнел. Вот и волосы редеют уже… − теперь он придирчиво разглядывал свой пробор, поворачивая его сильнее к свету.
− Феликс, ты не постарел, ты прекрасен, как прежде! – горячо заверил его Дмитрий. − Ты само совершенство, − добавил он, несколько все еще конфузясь высказывать такое вслух, и, перегнувшись через подлокотник, быстро клюнул Феликса куда-то в висок. – Я, вообще-то, прощения у тебя просить пришел, − весело сказал он. – Ну вот, прости меня, Фика, − и с этими словами, Дмитрий покаянно склонил голову, с изрядной, впрочем, долей шутовства.
− За что? – нахмурился Феликс непонимающе, но с оттенком досады на то, что его отвлекают от главного – убийственных мыслей о подступающей неминуемой старости.
− За всё вообще, − осклабился Дмитрий и потерся лбом о его плечо, с наслаждением жмуря глаза от нехитрой этой близости.
− Как я могу простить тебя, сам не зная, за что? – недовольно бросил Феликс, надменно косясь на это мальчишество с высоты своих преклонных лет.
− Нынче ведь Прощенное воскресенье, − напомнил Дмитрий. − Надо просто отвечать «Бог простит», − его прозрачные зеленые глаза доверчиво заглянули Феликсу в самую душу.
− Ну, нет, так дело не пойдет. Бог с тобой сам в должное время разберется, а я не могу отпустить тебе грехи, не зная, в чем они состоят. Признавайся, негодяй, что ты натворил?! – с этими словами Феликс, внезапно заинтересованный, отвернулся, наконец, от зеркала и, обхватил обеими руками лицо Дмитрия так, чтобы тот не смог вырваться и отвести взгляд. – Отвечай теперь, как на духу, – синие глаза князя Юсупова лучились лукавством.
Дмитрий, довольный обращенным на него вниманием, расплылся в смущенной несколько улыбке.
− Ну, хорошо. Будь по-твоему, − с легкостью согласился он. – Так вот, знай, что это я наступил в прошлом году на твой портсигар, подаренный Зинаидой Николаевной, и сломал его, и соврал тогда, что видеть его не видел, − решительно заявил он.
− Пфф! Тоже мне новость! – фыркнул на это Феликс, выпуская Дмитрия на волю.
− Так ты знал и не сказал?! – изумился Дмитрий.
− С самого начала знал, − пожал плечами Феликс. – Ты же совсем не умеешь врать. И потом, хоть бы спрятал, как следует. Он же валялся у тебя на прикроватном столике в ту ночь, когда мы впервые… − он оборвал себя на полу-фразе, позабавлено усмехнувшись на то, как мгновенно и трогательно вспыхнули щеки Дмитрия.
Тот явно устыдился своей стыдливости, и того, что она так очевидна (он всегда досадовал на то, как легко и изобличающе краснел), и, с характерной для него милой особенностью, попытался скрыть смущение за показным шутовством – поспешно передислоцировавшись из своего кресла, бухнулся на колени прямо перед сидящим Феликсом и ткнулся лбом в эти самые колени в новом приступе покаяния:
− Фика, прости меня, но это я сожрал те конфекты, предназначенные для детей Ники. – Не удержался. Они так заманчиво пахли!
Феликс ласково погладил его по растрепавшейся макушке:
− Горе-конспиратор. Как будто этого нельзя было понять и так. У тебя же все губы были в шоколаде перепачканы.
Дмитрий приподнял голову в комическом отчаянии.
− Ты в самом деле меня раскусил?
− Ну, конечно. Ты что же думал, я не почувствую вкус шоколада, когда стану тебя целовать? Я даже хотел послать тебе коробку таких же конфект с язвительной запиской, но так и не придумал, что бы такое написать. И это все твои прегрешения – вольные и невольные? – удивился Феликс, занеся уже руку для крестного знамения.
Дмитрий, сделавшийся неожиданно серьезным, посмотрел ему в глаза долгим печальным взглядом и, решившись, выдал:
− Феликс, у меня, в самом деле, был роман с Седовой, − губы его поджались, глаза забегали. – Прости меня. Я ведь тогда думал, что тебе это неважно, я думал, что если с женщиной, то это не считается… − зачастил он, отчаянно вцепляясь в руку Феликса.
− Очень мило, − холодно отозвался тот, делая прямо оскорбленное лицо. – И еще клялся мне, что это не так.
− Ну, я увидел, как ты разозлился, и решил, что так будет лучше, − пробормотал Дмитрий.
− Ну и вкус у вас, ваше императорское высочество, − брезгливо припечатал Феликс, вырывая у Дмитрия из рук свою руку. – Как будто кого поприглядней найти не мог. Она же похожа на крокодила.
− Ты находишь? – озадаченно спросил Дмитрий. − А я всегда видел в ней сходство с тобой, потому и…
− Что?! – в негодовании вскрикнул Феликс.
− Я думал, это более приемлемый способ… − промямлил Дмитрий.
− Приемлемый?! – гневно выпалил Феликс.
− Феликс, ты был в Англии, я скучал по тебе, старался убедить себя, что это ты, когда мы с ней…
– Замолчи! – оборвал его Феликс. – Замолчи, пока я тебя не ударил! Ты соображаешь, что ты мелешь?
− Феликс, но я же раскаиваюсь! – напомнил Дмитрий. – Я искренне раскаиваюсь в этом. Это было всего-то два раза и больше не повторилось, клянусь. И не повторится никогда, обещаю! Прости меня! Прости, ради Бога!
Великий князь все еще униженно (и теперь уж без всякой клоунады) стоял перед ним на коленях, лоб его страдальчески хмурился, глаза уж заблестели от готовых пролиться слез, и весь он до того был преисполнен осознанием собственной вины, да, к тому же, злиться на него было так скучно – только зря тратить отпущенные им дни каникул (и без того недолгих), что Феликс смилостивился, провел рукою по щеке Дмитрия и щедро изрек:
− Так уж и быть, прощаю.
Дмитрий тут же кинулся к тему с поцелуями, но Феликс отстранил его, давая понять, что все еще не остыл.
− Сядь-ка, − суховато проговорил он, указывая на кресло. – Мне ведь перед тобой тоже повиниться надо, раз уж у нас такой разговор зашел.
Дмитрий, растерянный и все еще не оправившийся от пережитого всплеска противоречивых эмоций, опустился в кресло, внимательно глядя на Феликса.
− Помнишь, я привозил с собою из Англии приятеля Эрика? – начал тот, загадочно улыбаясь своему отражению в зеркале.
− Ну, − кивнул Дмитрий непонимающе, силясь поймать ускользающий взгляд отражения.
− Так вот, у нас с ним все было. В саду. Прямо перед тем, как мы с тобой, наконец, объяснились, − исповедался Феликс с беспощадной легкостью.
− Как?.. Почему?.. – недоумевающе спросил Дмитрий, со всею отчетливостью вспомнив, как застал тогда Феликса в беседке, какого-то всего взъерошенного, рассеянного, со взглядом, счастливо блуждающим, с мечтательною улыбкой. Кстати сказать, именно это необычное его состояние и подтолкнуло Дмитрия тогда к объяснению. Так вот, оказывается, чем оно было вызвано!
Феликс в ответ только плечами пожал:
− Не знаю даже. Он готовился стать священником. Мне показалось, это будет забавно… И потом, я думал, ты уже никогда ни на что не решишься, − с этими словами он резко обернулся к Дмитрию, сощурив лукавые свои глаза. – Прощаешь меня?
− Прощаю, − неохотно промямлил тот, понуро опуская голову.
− Но это, однако, еще не все, − предупредил его Феликс.
− В самом деле? Что ж еще? – настороженно встрепенулся Дмитрий.
− Твой полковой приятель Самойлов, − бросил Феликс, вынимая их коробочки невесомую пуховку и принимаясь медленно водить ею по лицу. – Помнишь, он вызвался меня подвезти от «Донона», потому что ты лыка не вязал и тебя самого пришлось доставлять?
Дмитрий кивнул, отчаянно глядя на невозмутимого друга.
− Ну так вот, подвез, да до утра у меня и остался, − просто выдал Феликс, как если бы констатировал, что нынче прекрасная погода и на небе не облачка, хотя и это в вечно хмуром Петербурге звучало бы большей сенсацией.
− Но зачем? – пораженно прошептал Дмитрий.
− Он весь вечер шутил про бугров, − пояснил Феликс таким тоном, будто выкладывал очевидное. − Хотелось проучить его за скверное чувство юмора. Будь покоен, больше твой Самойлов так шутить не станет. По крайней мере, при мне, − он отшвырнул пуховку в сторону, придирчиво в себя всматриваясь. − Кстати, рекомендую его тебе в этом качестве. Он прекрасно справляется со своим…
− Феликс!!! – остановил его Дмитрий, губы которого задрожали от сдерживаемого гнева.
Он был теперь бледен и скорбен, как если бы кто-то только что у него на глазах осквернил нечто, что было для него свято.
− …мотором, − закончил свою мысль Феликс. − Чего нельзя сказать о тебе. После моторирования с тобой я всегда чувствую себя совершенно разбитым. Эх, молодо-зелено! Ну, ты прощаешь меня? – весело поинтересовался он.
− Бог простит, − пробурчал Дмитрий в ответ, яростно раздувая тонкие ноздри.
− Однако, и это еще не все, − грустно посетовал Феликс.
− Вот как?! – голос Дмитрия теперь сочился желчью. – Мимо кого же еще ты не смог пройти спокойно? Кто тот несчастный, что пал жертвой твоих чар?!
− Митя, ну где твое христианское всепрощение? – рассмеялся Феликс, потянувшись к нему, и проводя пуховкой по его выдающемуся носу.
− Твой адъютант Шагубатов, − изрек он, нежно улыбаясь. – В этот четверг, когда ты так и не вернулся домой ни в назначенный час, ни два часа спустя, хотя сам же меня позвал.
− Что?! – взревел Дмитрий, хватая его за запястье, дабы остановить щекочущее движение пуховки и не позволить глумиться над своим лицом.
− Митя, право же, не стоило вынуждать меня ждать тебя из полка так долго, − ответил Феликс, усилием воли удерживая на губах улыбку, хотя вид рассвирепевшего Мити заставлял его нервничать, да и руку тот сжимал пребольно.
− Но я же объяснил, что меня задержал полковник! – выпалил Дмитрий, почти горестно.
− А меня не интересуют оправдания, − выплюнул Феликс, с будоражащим холодком в груди испытывая предел допустимого. – И прекрати выворачивать мне руку. Ты делаешь мне больно! – раздраженно заметил он, глядя Дмитрию в глаза.
Тот выдержал взгляд, взирая на него в ответ исподлобья страшно и темно, даже жуть брала, но запястье Феликса не выпускал, даже напротив − сдавил еще сильнее, так, что у молодого князя на глазах выступили слезы. Этот новый Митя, проявивший вдруг такую неожиданную бурю эмоций, волновал Феликса как-то по-новому, непривычно, казался опасным и от того вдруг сделался жутко интересен. Кто бы мог подумать, что он может оказаться таким ревнивцем! Стало быть, вся эта история для него − не просто игра. Стало быть, он не из одного лишь спортивного интереса бросился в эту, невозможную для себя историю, как в омут с головой. Скажите, пожалуйста! Вот так новости!
− Кстати, Шагубатова в этом качестве не рекомендую, − проговорил Феликс, из последних сил стараясь не выдать ни чувств своих, ни испытываемой боли в вывернутой руке. − А ты хоть в курсе, что он влюблен в тебя, как кошка?
− Не говори глупостей! – выплюнул Дмитрий, выпустив, наконец, его несчастное запястье, и резко поднимаясь на ноги.
− Но ты ведь прощаешь меня? – с робкой надеждой поинтересовался Феликс, глядя на него снизу вверх.
− Бог простит, − холодно обронил Дмитрий и быстрым шагом направился к двери.
Феликс взметнулся, догнал его, обхватил сзади за плечи:
− Митя, Митенька, куда ты?! Да я же пошутил, глупый!
Дмитрий замер, не оборачиваясь, но позволяя себя удержать.
− Не было никакого Гамильтона, и Самойлов мне твой ни к черту не сдался, не говоря уж об этом пугале кавказском! Как ты вообще мог в такое поверить?! Да ты разве шуток не понимаешь? Ну что мне с тобой делать… Ну, иди ко мне… Митя… Митенька…
И были потом поцелуи, и заполошные объятья, и жаркое, торопливое взаимное прощение здесь же, на узкой и тесной, непригодной для этого козетке, подле брошенного как попало на полу виц-мундира, перепутавшегося с роскошным шелковым халатом, приведенным в совершенно непристойное состояние.
А после Феликс, растерзанный, полураздетый лежал на все той же козетке, придавленный весом обнаженного тела юноши, дыхание которого только-только начинало выравниваться.Мечтательно глядя в потолок и перебирая его взъерошенные волосы, он думал о том, что вот только бы, Дмитрий (который, впрочем, никогда не имел славы книжника), не заглянул бы случайно в пресловутый «The Picture of Dorian Gray», так неудачно пребывающей в зоне досягаемости, закладкой которому служила трогательная записка, набросанная стремительным острым почерком, полная пылких и необдуманных фраз («Умоляю вас, не губите!», «Проклятая слабость…», «Ведь вы, как и я, полагаю, относите это на счет случайного порыва», «Если только его императорское высочество узнает, мне лучше и вовсе не жить», и все в таком духе) и завершающаяся изобличающей подписью: «С надеждой на вашу честь и благородство, Александр Шагубатов».
Вспоминалось ему теперь, как Митин адъютант сделался смугло бледен, когда уловил брошенный в пространство намек, и как страшно загорелись его широченные дикие кавказские глаза, когда понял, что все может быть и будет дозволено прямо сейчас, и как подрагивали его руки, когда он нервно сдергивал с Феликса одежду. Вспоминалась и его восхитительно уверенная напористость, и так льстившая нетерпеливость, и все эти внезапные порывы, резкость его… Ах, оно определенно стоило того! И стоило, пожалуй, даже повторения. И даже невзирая на то, как капризно ныло потом два дня тело, от этой наглости и почти что грубости. Феликс думал о том, какое это счастье, что Дмитрий, по-наивности, не способен распознать, какое сокровище имеет у себя под боком, и надеялся, что тот никогда не обретет достаточно прозорливости для этого, а Шагубатов ни за что не решится признаться в непозволительной слабости, питаемой им к своему патрону. И еще. И еще одно. Вот только бы Дмитрий никогда не прознал о том, что было в четверг.
Дмитрий уютно засопел, кажется, засыпая. Феликса тоже стало клонить в сон. Сладко было тепло притулившегося к нему тела, сладостны были собственнические его объятия, и то, как размеренно билось теперь его сердце, в груди, вжавшейся в Феликса где-то в районе Феликсовых ребер. Дрема охватывала его все более властно, когда он, уже почти поддавшись ее натиску, вдруг был пронзен подозрением, неожиданно его встревожившим: а так ли уж наивен Дмитрий относительно своего адъютанта и так ли уж очевидно официальны и только связывающие их отношения, и такой ли уж полной была исповедь великого князя?