lose

      Бьянки чувствует, что трескается: кожа почти видимо трескается, расходясь уродливыми расщелинами и пропастями, вскрывая ее мясо и кости, и дальше, в глубину – куда-то за поиском бессмертной души. Она устало обнимает себя за плечи и прижимает колени к груди, будто бы это спасет ее от окружающего шума и все возрастающего крика матери из соседней комнаты. Бьянки хочет, чтобы она наконец заткнулась. Совсем. Она теперь ведь даже знает, как это сделать – яды получаются у нее так хорошо, что даже учитель в полной мере смог оценить ее искусство и теперь кормил червей.       Отец хлопает дверью, не желая больше слушать истерический соло-концерт, и грохот, оставленный после его яростного ухода, звенит у девочки в ушах, будто бы желая поселиться там вместе с головной болью примерно навсегда. Бьянки должна привыкнуть к этому, теперь любой семейный ужин заканчивается вот так.       Хаято нет уже три недели, и кажется, что их семейная жизнь развалилась вместе с его уходом, как карточный домик. Бьянки это странно: отец никогда не придавал младшему особенного значения, никогда не выделял его по-особенному, и едва ли помнил, как его зовут вообще, по крайней мере, ей так казалось. Она всегда считала, что это она, она – Бьянки Кастеллани – любимая дочь шестого босса семьи Кастеллани, единственная и неповторимая, как и любой ребенок для своего родителя.       Сейчас Бьянки еще не знает, что та странная учительница и нянька Хаято, которая изредка приезжала к ним в особняк – это его настоящая мать, и человек в коротком списке людей, которых шестой босс семьи Кастеллани любит больше, чем свое детище, свою мафиозную Фамилию.       Второй, это, конечно, Хаято. И больше там нет никого.       Бьянки тоже хочет кричать и бить зеркала, как мать. Хочет, чтобы папа снова обратил на нее свое внимание, потому что она что-то большее, чем предмет декора в их доме! Ее зов такой отчаянно-тихий, что в какой-то момент она сама перестает его слышать. Она смотрит из окна, как отец уходит из особняка, слышит, как в соседней комнате в себя приходит мать – ведь леди Кастеллани всегда должна выглядеть идеально – и внутри что-то ломается и замирает так неправильно, что у нее не находится слез для того, чтобы поплакать, как полагается маленькой тринадцатилетней девочке.       Хаято она не винит, не получается. Он был один в этом доме, а мать его умерла – и Бьянки понимает, кто виновен в этой смерти даже без подсказок (и Хаято наверняка понимает тоже, ведь не даром его зовут гением). Она бы тоже сбежала, прямо сейчас, прямо из этого окна, следом за отцом и, обгоняя его, дальше – в самое сердце Сицилии, подальше от этого проклятого дома, от этих проклятых людей, которые как оборотни превратились вдруг из любящих родителей в страшные их подобия, кричащие, кидающиеся предметами мебели и говорящие друг другу грязные, ужасные вещи.       Она бы с радостью сбежала, да только не может. Ее фамилия не Гокудера – старая память о каких-то далеких азиатских корнях (как потом она узнает – тоже материнских)- ее фамилия Кастеллани. Она единственный законный ребенок Шестого Босса, а после побега младшего брата, которое приравнивается к предательству, Бьянки и единственная кровная Наследница клана вообще.       У нее есть долг перед семьей. Семьей, которую Хаято никогда не считал своей, той самой, которая всегда была предметом гордости для Бьянки.       У Бьянки больше нет другой: ее родители теперь чужие друг другу люди, разрушающие жизнь не только себе, но и ей. С тяжестью она встает с насиженного места и но хруста разгибает спину, возвращая себе королевскую осанку – и этого она знать тоже не может, но осанка эта, королевская и несгибаемая, совсем скоро станет одной из частей ее «ядовитого» образа.       Бьянки обещает себе, что станет лучше. Если отец не хочет смотреть на нее сам, она заставит его обратить внимание на себя. У нее есть навыки, и море, нет, океан жгучего желания стать новым человеком в шорт-листе отцовских привязанностей. А потом забрать всю любовь себе. Разве это плохое, неправильное желание?       Она выходит к матери уже другой тринадцатилетней девочкой.

      ***

      - У вас, определенно, есть некоторые задатки, синьорина Бьянки, - мягко говорит ей учитель, подобострастно улыбаясь.       Ядовитому Скорпиону хочется плюнуть ему в лицо, а после скормить какой-нибудь особенно болезненный яд. Она знает, что у нее ничего не получается – даже ее отсутствие слуха позволяет ей это почувствовать. Фортепиано остается глухо к ее попыткам освоить простейшие гаммы, и выдает только те звуки, которые ее пальцы, неловко толкающие клавиши, извлекают из него. Учитель потирает руки, низко кланяется и предлагает еще парочку занятий, чтобы все в следующий раз все обязательно получилось. Бьянки прогоняет его холодом оттренированной пираньей улыбки и обещанием позвонить, когда она будет готова вновь позаниматься.       Это фортепиано принадлежало Хаято – в его комнате это первая и единственная дорогая и качественная вещь. Это говорит о том, сколько внимания отец ему прежде уделял, и как к младшему брату относилась мать. Бьянки проводит свои уроки давно, и знает, что предрасположенности у нее никакой нет и музыка так же далека от нее, как Луна далека от Альфа Центавры. Но труд и из обезьяны сделал человека, поэтому она обещает себе, что научится все равно, хотя бы механически, хотя бы за счет памяти и хитрого расчета.       Отцу нравилось, как Хаято играл, может быть, он будет рад услышать и ее игру? Чем она хуже младшего, разве ее старания не кажутся более ценными? Бьянки думает, что она уже совсем взрослая, но глубоко внутри в ней все еще живет ребенок.       Живет до тех самых пор, пока мать не дарит ей щедрую пощечину, едва заслышав о ее идее пойти к отцу. Пытается жить до тех самых пор, пока ее не прогоняют из «отцовской половины», потому что она зря тратит время Босса. Бьянки не знает, что именно она делает не так в своем стремлении стать лучше, стать той, кто понравится отцу и кого он признает достойным своей благосклонности и любви. Ведь она старается делать все то, что делал Хаято, даже пытается навязаться в ученицы к Шамалу в одно время (тот тоже с насмешкой прогоняет ее, оставляя где-то в глубине ее тела новую широкую трещину, которыми она и без того изборождена.       За ее навыки в отравлении еще уже зовут Ядовитым Скорпионом, а ведь ей всего четырнадцать. Кажется, ее навыки достаточно хороши, чтобы быть признанными, разве нет? Мать смеется над ее жалкими попытками и бьет по пальцам каждый раз, когда девочка тянет их в рот, в безотчетном желании сгрызть все ногти к чертям до самого мяса. Мать становится еще более холодной и неприветливой, потому что понимает, что в семейной войне Бьянки выбрала сторону отца, что только ему она хочет нравиться. Она никогда не простит ее – это младшая Кастеллани узнала еще в тот миг, когда вышла к ней из комнаты.       Бьянки знает, что не нужна никому, и сейчас, наверное, мало чем отличается от Хаято, бесцельно бродящего по всей Сицилии. Пускай у нее есть кров и завтрак каждое утро, внутри помпезного особняка она будет более одинокой, чем брошенная на улицу дворняга – ведь ту хотя бы жаль. Бьянки никто не жалеет.       Даже ей самой себя не жаль. Она красит волосы в розовый, потому что может, потому что это яркий и красивый цвет, который отвлечет внимание от ее уставшего, холодного лица. Бьянки набивает татуировку, конечно же Скорпиона – чтобы сделать вид, что у нее есть хотя бы она сама, для того, чтобы любить себя. В мафии ценят эгоцентричные действия, так что она, кажется, попадает в цель.       Она думает, что теперь детство осталось позади, что все уроки из жизни извлечены и усвоены. Граблей, на которые можно наступить, больше нет – она слишком умна, чтобы не обходить их десятой дорогой.       И именно тогда появляется Ромео. Со всеми десятками теплых слов, с ласковыми руками, которые обнимают ее в моменты, когда совсем становится невыносимо, с теплыми губами, совершенно по-особенному целующими ее за ухом в моменты, когда она так сильно нуждается в поддержке. Его рука учит ее держать пистолет и стрелять, не зажмуривая глаз. Бьянки кажется, что Ромео –единственный, кто видит в ней только ее саму.       Получала ли она когда-нибудь столько любви, хоть от одного живого существа? Определенно, нет. Ее легко обмануть теплой улыбкой и вовремя подставленным плечом – потому что до этого она подобных вещей не знала совсем. Ромео вертит ею, как хочет, а она слишком сильно влюблена, чтобы всерьез задумываться о странностях, она слишком хочет сохранить его благосклонность и взгляд на себе, поэтому последовательно и совершенно отдавая себе отчет, начинает себя ломать, чтобы влезть в рамки идеального партнера, создать в их отношениях гармонию и идиллию. Даже если ей больно, даже если ревность жжет ее изнутри Пламенем Урагана, о котором она не знает. Бьянки кажется, что это ее единственный шанс заполучить настоящую любовь, ей кажется, что они с Ромео больше, чем любовники – она про себя зовет его своим соулмейтом, своей половинкой. Ей даже не свойственны такие «девчачьи» мысли, но она позволяет собственной глупости и слепоте поглощать ее, ради крупицы внимания, которое ей дарят.       - Ромео – мой преемник, - говорит отец пару месяцев спустя, хлопая ее парня по плечу и думая, что знакомит их. – Станешь совершеннолетней – сыграем свадьбу, и я посажу его на место Седьмого. Надеюсь, вы сойдетесь.       - Синьорина Бьянки наверняка так же прекрасна и умна, как говорят о ней слухи, - тут же учтиво отзывается парень, целуя кончики ее пальцев (хочется тут же отрезать их или опустить в кислоту – до того мерзко).- Мы станем идеальными партнерами.       Бьянки спускает ему в голову всю обойму – не зря он учил ее без сомнения стрелять по цели. Это не ее стиль, поэтому никто и не думает на одинокую шестнадцатилетнюю девицу, которая за ночь умудрилась найти и тут же потерять жениха.       Бьянки не курит, но ей очень хочется, поэтому она пьет. Ей хочется вывернуть себя наизнанку и хорошенько почистить от любого напоминания о Ромео, ей хочется содрать с себя кожу, которой касались его ублюдские предательские руки, хочется, наконец-то, окончательно и бесповоротно сдохнуть, перестать уже существовать с намеком на какую-то жизнь.       Он просто пользовался ею, пока лизал задницу ее отцу – чтобы она не вякнула лишнего, думается. Оказывается, Ромео не так умен, как она себе навоображала, потому что Шестому никогда не было дела до ее мнения. Она перестала быть «любимой дочкой» в тринадцать, и разве остальные не заметили этой перемены, разве не стало это для них так же очевидно, как для нее?       Алкоголь неприятно жжет горло, но греет желудок, ей почти нравится, на вкус все равно, что один из бесконечного числа ядов, что она уже успела испробовать, и кажется, что она вполне может полюбить этот горчащий вкус, помогающей голове стать легкой-легкой. Она удобно устроилась на парапете окна у своей комнаты, чтобы избежать шума и хаоса, который творился в особняке – убийцу все хотели найти по горячим следам. Бьянки думала, что три года потратила впустую, что следовало бежать еще тогда, когда мама закатила первую истерику, а отец хлопнул дверью. Надо было догнать Хаято и взять его за руку – вдвоем они бы протянули всяко лучше, чем, наверняка, Гокудера смог один.       Потому что отцу было плевать Кастеллани ли она. Он никогда не планировал оставлять семью ей, никогда не думал о ней, как о Наследнице. Никто не собирался давать ей то, ради чего она согласилась терпеть этот медленно убивающий ее изнутри дом.       Прыгнуть с парапета казалось хорошей идеей для продолжения вечера – быть может, это бы тоже приписали неуловимому убийце? Бьянки уже почти отпустила стену, когда рядом с ней, от окна, послышалось тихое, но уверенное:       - Чаоссу.

      ***

      Конечно же, она не была любовницей Реборна, что за мерзость? Солнце просто позволил ей следовать за ним, когда у нее не осталось опоры, и, хотя Бьянки знала, что, скорее всего ошибается, делая такой шаг, снова позволяя себе принять человека, Реборн хотя бы был с ней честен.       Он говорил, что подростки не должны забирать у себя жизнь своими руками. Он украл у ее отца какие-то необычайно важные документы (и был даже немного благодарен ей за устроенный в особняке переполох, хотя, в конечном итоге, сам планировал прикончить Ромео), а потом украл и ее, чтобы окончательно пошатнуть семью Кастеллани. Как потом узнала Бьянки – ради Каваллоне, семьи, молодым боссом которой стал первый ученик Реборна, Дино.       Ей было даже не жаль, потому что после Ромео она плевать хотела на судьбу этого крысиного гнезда, каким все время прикидывался ее дом. Реборн обещал ей свободу и возможность пойти куда угодно, помог ей сделать себе имя наемника, «запатентовать» имя Ядовитого Скорпиона (для этого он несколько раз работал с ней в паре, хотя, конечно же, не нуждался ни в какой помощи). Бьянки просто выбрала шагать рядом с Величайшим и остаться там, где останется он – ведь, в конце концов, она всегда искала только человека, который будет к ней хотя бы немного благосклонен.       Реборн был. Он хвалил ее навыки, пускай своеобразно и скупо, он позволял ей сходить с ума в рамках ее личного безумия, и он никогда не лгал ей.       Бьянки находила их отношения деловыми, и, наконец, послала любовь в задницу – даже набила соответствующую татуировку, как бы подчеркивая свое мнение. Она не могла надышаться свободой, которую Солнце принес ей так, будто для него это была ничего не стоящая мелочь, за которую Бьянки даже не должна была ему платить.       Теперь она сожалела только о том, что не смогла найти Хаято. Она умудрилась найти упоминания о Дымовой бомбе, но самого брата и след простыл – его уже не было на Сицилии.       Тогда Реборн позвонил ей сам и не впервые, но как-то совершенно по-особенному предложил помочь ему еще с одним делом – воспитанием Десятого Вонголы и его Хранителей. Она, само собой, согласилась, потому что однообразные убийства претили ее изощренному вкусу, воспитанному Аркобалено. Помощь в репетиторстве же показалась ей тогда абсолютно потрясающей и новой идеей, и она даже согласилась подыграть Реборну, подтверждая гулявшие слухи об их «невероятной любви», ради которой она даже покушалась на жизнь Босса Каваллоне (Дино бы подавился, услышь, как интерпретировали его тренировку по восприимчивости к ядам другие мафиози из Альянса).       Хаято вырос чудесным ребенком, пускай он даже ненавидел ее, и не мог смотреть в ее лицо из-за той ужасно нелепой истории с печеньем, которое правда случайно получилось ядовитым – тогда она еще очень плохо понимала свои навыки и способности и ошиблась при готовке. Но, Хаято был жив, и он чувствовал: злился на другого Хранителя Тсунаеши, Ямамото, был предан своему Боссу, восхищался Реборном (в этом они были особенно близки).       Бьянки не собиралась бросать и терять его снова; младший брат был единственным, кто еще, наверное, смог бы ее полюбить. Если бы она только знала, как вызывать в людях любовь, она бы тут же воспользовалась всеми своими силами, чтобы добиться этого, но пока все, на что она была способна – это надеть очки. Если понадобится, на всю оставшуюся жизнь.       Но, это действительно в последний раз, пообещала она себе. Потому что просто не найдется больше людей, к которым она могла бы быть близка. Реборн был тут, с Вонголой. Хаято был не просто рядом – он был в одном шаге от того, чтобы стать частью Королевской семьи. Бьянки избрала для себя куда более скромную позицию союзника, и всю себя решила отдать придуманному амплуа «слегка обезумевшей от любви», походя и мимолетом воспитывая в мальчишках и устойчивость к ядам и другие мелочи – как Реборн и просил, в своем деловом отношении она была как всегда непревзойденна. Даже если в итоге вновь причинит ей боль, даже если в итоге она останется одна.                     Потому что, пора признаться себе, она ничему не учится со временем и постоянно напарывается на одни и те же грабли.