В ответ

      — Ты не обязана отвечать ни на один из их вопросов без адвоката, — говорит мама уже в который раз, и Оля просто кивает. — Уверена, что пойдешь одна? — Оля снова кивает. Это не допрос. Следствие ведется, и ей, как сестре, должны задать несколько вопросов. Не допрос, просто несколько вопросов про ее брата; про то, мог ли он в один из самых счастливых дней в своей жизни броситься из окна прямо на асфальт.       Она кивает маме и заходит в кабинет без стука — все равно следователь ее уже ждет.       Он не представляется — познакомился с ней и с родителями сразу после похорон, а сегодня здоровался, когда они приехали в участок.       Стол завален бумагами, распечатками. Оля прекрасно видит, что это расшифровка телефонных вызовов, скрины сообщений — среди коротких строчек даже картинка-мем затесалась. Олю это злит — они влезли в его телефон, компьютер, разворошили его тетради и учебники. Они распотрошили его всего, провели вскрытие, как патологоанатом. Садясь на стул, она приказывает себе перестать об этом думать — это их работа. Это просто работа.       Ее брат стал просто очередным делом, которое надо быстрее закрыть.       — Ольга, как вы? — Пытается войти в доверие. Пытается быть участливым и вежливым, чтобы она все ему рассказала. Она и так расскажет — ей нечего скрывать. Она пожимает плечами. Полицейский долго смотрит на нее. Глаза у него светлые, серо-зеленые и совсем не злые. Видимо, он решает, что с прелюдией и обменом бессмысленностями покончено и спрашивает, наконец, о деле: — Вы с Олегсеем были близки?       И Оля подвисает. Вот так, с первого же вопроса — она-то надеялась, что спросят ее сначала о том, не было ли у ее брата суицидальных наклонностей, не говорил ли он ей о том, что мечтает умереть или вроде того. А тут… сразу про близость.       — Да, — говорит она. Неуверенно, потому что она и сама не знает, что считать близостью. — Наверное да, можно так сказать, — полицейский делает пометку в блокноте — Оля упорно не хочет вспоминать его имя — это помогает держать дистанцию, не позволяет ей стать слишком открытой и уязвимой. Проще думать о нем просто как о полицейском.       — Как часто вы созванивались или списывались? Или виделись?       — Виделись несколько раз в год, когда он приезжал в Питер. Созванивались… не знаю. По праздникам. Списывались где-то раз в неделю.       — Кто писал первым, он или вы?       — Обычно он.       Полицейский кивает, чиркает что-то ручкой.       — Каким он был? — он снова ставит ее в тупик. Не «он был депрессивным?», а «каким?». Оля не ожидала такого, она готовилась совершенно к иному.       — Добрым. Умным. Он… он многое делал. Читал, учился, работал. Космос любил, — Оля замолкает, с ужасом понимая, как легко она говорит о нем в прошедшем времени. Даже месяца не прошло. — Театром увлекался, правда, довольно давно. Всегда отвечал, очень быстро. Всегда предлагал помощь.       Полицейский не делает заметок, только кивает, показывая, что он слушает.       — У него были какие-нибудь увлечения? Хобби, что-то кроме театра и космоса?       Оля поспешно кивает — ей не хочется, чтобы этот полицейский считал Олежу скучным. Олежа был интересный. Он мог поддержать любой разговор, если его туда звали.       — Читать любил. Он очень много читал. И музыку слушал, очень много, он часто скидывал песни хорошие.       Оле не нравится взгляд полицейского — он ощущается слишком оценивающим, как будто учитель смотрит и придумывает дополнительный вопрос позаковыристей.       — Какую музыку он слушал?       Оля знает, она совершенно точно знает, что это проверка. Они видели его аудиозаписи. Они слышали песни, которые были сохранены на его телефоне.       — Разную. Ему много разной музыки нравилось.       Оля знает, что полицейский хочет услышать от нее несколько названий групп или исполнителей, или хотя бы жанры, и она очень хочет их назвать. Но она понимает — не назовет. Просто не знает.       Он переходит к следующему вопросу, не дождавшись ответа, на который рассчитывал.       — У него были отношения? Или, может быть, он был влюблен? — Оля качает головой. — А свидания? Он ходил на свидания?       — Да, — почти радостно говорит она. — Он рассказывал, что ходил. Правда они друг другу не очень понравились, она ему больше не писала…       — Когда это было? — почти перебивает ее полицейский, и Оля чувствует тяжелую удушающую волну стыда. Она молчит чуть дольше, чем следовало бы.       — На его первом курсе, в самом начале, — полицейский не сдерживает крошечного разочарованного выдоха. Почти четыре года назад — это уже не идет в счет. Он не задает вопрос, но Оля отвечает сама: — Больше я не знаю. Он ни о чем таком не говорил.       — Что насчет друзей?       — Он дружил с Антоном Звездочкиным, — говорит Оля тихо. Она чувствует, что проваливает этот опрос. Как будто одноклассница дала заполнить анкету «как хорошо ты меня знаешь?», только вместо вопросов о любимом цвете спрашивают про самоубийство и его причины.       Оля чувствует свою беспомощность — она была бы рада спросить все это у Олежи. Внимательно выслушать каждый ответ — только спрашивать теперь не у кого. Оля всегда была занята — подруги, экзамены, сериалы — было не до Олежи.       А теперь их разделяют не километры между домами и городами, а несколько метров земли. И это расстояние уже никак не сократить и не преодолеть.       — Мы с ним сегодня уже беседовали, на пару часов раньше, — кивает полицейский. — А еще друзья у него были?       Оля чуть мотает головой — только она и Антон.       — Он был близок с семьей? — Оля закрывает глаза и опять качает головой. Она прекрасно понимает, какое мнение складывается об Олеже — одинокий парень, родная сестра которого не знает о нем почти ничего. Оле хочется верить, что Антон на эти вопросы ответил лучше. — Он жил с отцом. С мамой они виделись раз в несколько месяцев, когда он приезжал на каникулы. Близки они не были.       Полицейский молчит, молчит и Оля. Он спрашивает на выдохе, и Оля понимает — это уже формальность. Она последняя, кого они о чем-то спрашивают. Все решено, осталось только подписать последние документы.       — Как он проводил свободное время?       Оля не хочет отвечать. Не хочет, потому что честный ответ — это «я не знаю».       — Учился. Читал. Ходил гулять.       — Он гулял один? — Оля не может ответить. Она и этого-то наверняка не знает — просто Олежа иногда писал, что ходил в парк.       — Наверное.       — Как вы думаете, ему хотелось погулять одному, чтобы побыть самому с собой или он ходил один, потому что было не с кем? — он спрашивает это с таким сожалением в голосе, что Оля почти злится. Потому что он сожалеет не о ее утрате — ему жаль Олежу. Ему жаль ее мертвого брата.       Она ничего не отвечает.       Полицейский делает пометку в своем блокноте.       — Чем он хотел заниматься после выпуска?       Оля поднимает глаза, надеясь, что он поймет все сам. Если полицейский и понимает, то ничего не говорит, а ждет ее ответа.       — Он ничего об этом не говорил. Сам не знал, как мне кажется. Летом сказал, что посмотрит по ситуации.       — Он не говорил про какие-либо ссоры в последнее время? — Оля просто качает головой. Пора с этим заканчивать. И так все ясно — она ничего не знала об Олеже. Не знала, чем он жил, с кем общался, чем увлекался. Они попусту тратят время, сидя в этом душном кабинете.       Полицейский молчит довольно долго. Оля оставляет на тыльной стороне ладони следы от ногтей в виде полумесяцев.       — Ольга, как вы считаете — он был одиноким?       Оля сжимает губы. После всего, что она произнесла сегодня — как не считать. Она не замечала, не понимала, думала, что это нормально. Что они тесно общаются. А на поверку все оказалось совсем не так.       Ответа от нее полицейский не получает.       — Последний вопрос, Ольга. Мог ли он покончить с собой?       Оля ждала этого вопроса. Оля готовилась к этому вопросу. Оля почти приготовила на него ответ.       — Нет. Олежа жил нормальной жизнью, учился, хорошо учился. Он любил своих близких, и, — она осекается, когда смотрит полицейскому в глаза. Замолкает.       Замолкает, потому что читает в глазах напротив немой вопрос:

А чувствовал ли он, что близкие любят его в ответ?