Знойное лето

      Окутывала лунная ночь двух юниц, что шли по узкой земляной тропе — вела она от юдоли¹ до декоративного фонтана, построенным на обочине небольшой деревеньки, считающегося одним из самых посещаемых мест Оттофии.       Держались за руки девушки, и с высоты птичьего полёта можно было заметить глупые улыбки, что сияли на их лице, с расстоянии пятисот шагов уловить теплоту, окутывающую словно пледом.       Первая, по внешности, русская — выглядела чуть напряжённо, но всё же не отстранялась. Вторая же, напротив — внешне была сущим спокойствием. Лишь испуг во взгляде ясно говорил подруге её, что страшится отрокови́ца² предстоящей миссии своей, клейма на теле, на голове своей.       Знойное лето выдалось, как и предсказала прошлой зимой местная гадальщица Евдокия. Чрез сильную бурю пришли две подруги к ней и спросили будущее, что она им и нагадала.       Японку обозвала старушонка «бестией, сокрытой в женском робком теле», наречила ей красивое времяпровождение, мимолетную, но страстную любовь, и неожиданную смерть, не успеет она символов обозначить, пропитать ядовитым кровь, помрачив её. Долго девица была в ступоре, то и дело бросало её в дрожь, успокаивать долго пришлось, разуверять. Да только фраза «я слов на ветер не бросаю» насторожила их.       Второй наречила убийство от незнакомца — видение не из лёгких — чудесное, знойное лето. Увы, последним в ее жизни то будет, но насладится она им по праву.       Звёздное небо над приятельницами было достойно украсить собою ночь в Шотландии, когда известили их о смерти Евдокии. Скорбили они, да не долго. Позвали их парни на вечер, а там до пьяни дошло, дулась потом «бестия» на них.       А сейчас, при виде такого же сверкающего неба, от подобной красоты которого захватывало дух, отроковицы наслаждались чистым запахом, полной грудью вдыхая аромат хвои.       — Лит, — протянула девица, устремив задумчивый взгляд на небосвод, смотря вдаль и ища истину, — тебе не кажется странной эта, — склонила голову набок юница, исподлобья взирая на звёзды, что словно сгустившиеся пчёлы в улее, рассыпались по небу, — тишина.       — Нет, — отстранеёно прошептала Аэлита, поджав губы. Нечего было собеседнице её знать, в каком смятении и тревожности пребывала отроковица, что чувствовала. Настороженно покосившись на приятельницу, и, не заметив никаких намеков на страх, продолжение разговора. — О, Марта! Мы уже близко к фонтану, — наигранно-воодушевлённо воскликнула Аэлита, увидав каскад с низвергающимися уступами, днём вода которого красиво струится, то поднимаясь, то опадая, оставляя мокрый след на прежде сухом камне и травянистой почве.       Усевшись на мраморный камень, принадлежащий фонтану, Аэлита приглашающим жестом похлопала на пустующее место. Марта искренне улыбнулась, и, вздохнув, уселась.       Внезапно пронёсся гулкий звук над долиной, и Аэлита испуганно обернулась, но не удержавшись, потеряла равновесие, падая в бездну.       Вырвался из груди «бестии» сдавленный крик, и не успела Марта что-либо предпринять, как соприкоснулся камень с головой подруги её, закрыла Аэлита глаза от испуга в последний миг, что показался ей вечностью, за который словно прожила она всю жизнь сначала, и открыла их. Зияла в них кромешная пустота.       Некогда живые глаза не светились весёлым кобальтом³, отливая мягким розоватым оттенком, вдохновляя людей на добрые поступки, они застыли и не выражали ничего, кроме безысходности. Поселилась в них навечно беспроглядная тьма, смотрели они сквозь.       Из-под головы стала стекать кровь, и постепенно заполонила она добрую часть фонтана.       Всхлипнув, Марта с ужасом ощутила, как сильные, властные руки отняли искусанную ладонь ото рта и бережно повели отроковицу. Куда? Ей было не важно. «Куда угодно, лишь бы подальше от этого страшного места», — кричала ей одна часть души, травмированная только что увиденным, покрытая свежими ранами, а вторая говорила: «Нужно почтить память. Негоже оставлять её одну, «неживой».»       — Скорее, — шепнул незнакомец на ухо Марте, и скрылись они от взглядов ветками леса. Вспомнились слова Дуни, что умерла тоже около фонтана: «Я слов на ветер не бросаю. И знаю, умру, сбившись со тропы, но бороться с ним буду до конца»       Не придали тогда девушки внимания, а сейчас она словно очнулась. Тонева, так была её фамилия, остановилась и от боли, наполнявшей её, согнулась вдвое, оттолкнув мужчину.       — Да что ты встала? Нам идти надо, место тут нехорошее, — буркнул он, нервно размяв руки. В его голосе слышались тревожные нотки, но никого это не удивило.       — Аэлита… — не сдержав рыдания, прошептала еле слышно юница, подняв к звёздному небу глаза свои. Выжила она, да только радости не было. Скорее, наоброт — тягостная печаль.       Молча подошёл па́рубок⁴, потянув Тоневу за плечо, повел её. Застилали слёзы глаза её, не видела она пути. Вскоре, устав, проморгалась успокоившаяся юница и осмотрелась.       Сидели они в пещере, которую освещали многочисленные факелы, хаотично разбросанные по стенам. На импровизированном столе ждала Марту чашка душистого чая — маленькая порция смолистого напитка.       Подняв голову, уставилась русская на похитителя-спасителя, а тот на нее:       — Что ж, Марта. Подруга скончалась, жаль. Есть легенда, — торопясь, сбивчиво начал мужчина, — что бог Шоджи, второй сын, забирает душу прокаженной девушки, завлекая и убивая, — замер парубок. — Случается это раз в ночь звёздную в селе, в России.       Не перебивая, внимательно слушала незнакомца Марта, изредка мотая головой от невыплаканных слез.       — Свидетелей пытают другие люди, что подчиняются этому богу. Иногда божество заставляет тело, только что убитой души, умертвить свидетеля.       — Иными словами, Аэлита должна меня убить? — севшим голосом переспросила Тонева, боясь вздохнуть, боясь потревожить листок.       — Да, — чуть помолчав, вздохнул парубок. В голосе немца не было ни капли сожаления или надежды, одна лишь, к сожалению, суровая правда — безысходность. Если они и сумеют пройти это, то не спасут они других.       Погибли они уже навсегда. Попали в рабство божества Шодзи, теперь мертвы вечность. Душú нет — исчезла, испарилась она словно вода под ярким, таким же безжизненным солнцем. Тело есть, оно готово убивать.       Пронеслось над деревенькою невиданное: птица-ястреб, редкая для этих окрестностей. Гигантская, покрыла всю пещеру, правда, высота того стоит. Всё же видно её, силуэт явный, над небом пролетел.       Поторапливал парень юницу, что от испуга шуганулась от него, оглядывался назад, прижимал к груди широкой, успокаивая. Донёсся до их ушей визг, впала Марта в тремор. Поразила Тоневу мелкая дрожь, волнами властвуя над телом женским, постепенно становясь сильнее. Развернул к себе немец её, а она, дрожа, столкнулась своими губами с его. Мимолётный, но сладостный поцелуй получился. Ощутили они соприкоснование губ, каждый оторопело остановился, а незнакомец провел языком по нижней губе, стараясь запечатлить момент или, наоборот, вычиркнуть из памяти.       Сорвались они с места, и, увидя приближающуюся толпу мертвецов, припустили быстрей. Остановились у обрыва, и девушка оступилась, испустив вздох, но поймал её незнакомец. Соприкоснулись руками.       Властно притянув её к себе, скрывая от взгляда покойников: своего брата Масаши, подруги Аэлиты, слуг бога Шодзи, и впился он ей в губы. Выступили на верхней губе девушки капельки крови, и быстро, словно извиняясь, зализал их незнакомец. Влажный огненный поцелуй прозвучал на губах известной мужчине мелодией, с искоркой едва видной фальши — словно тональность до мажор, куда ворвался лишний бемоль.       Пронзились лёгкие девушки болью, отразиашись на спине. Все органы Марты словно сжались, помялись и возвратились на место. Уловила она на своей коже, как стекает густая тёплая жидкость. Замерла, не отстранилась. Сделал за нее это незнакомец.       Хладнокровно покончив с нею, провожая её ничем не выражающим взглядом, был он демоном в обличии человека живого, который судьбу свою не принял, сам не умер и других по сей века убивает.       Не понимая, что происходит с ней, покосилась Марта на руки свои. В крови они были, и ноги покрылись потоками струйщеся жидкости, словно подолом. Тоневой осталось несколько минут — то пронзил её клинок, немецкий нож.       Сверкнуло лезвие при свете луны. Бесчувственный убийца со взглядом апатично тяжёлым воззрился сквозь девушку на ночной, покрытый всегда флегматичными звёздами, небосвод. Ещё одна смерть их не волновала, провожать в дальний путь будут они своих.       — Я Макото Хофманн. Мне нельзя доверять.