Честно.

***

«Я так больше не могу. Дим, я больше не могу вообще, правда.»

Отправляешь на номер, который он давно сменил. И ты знаешь об этом, ты не забыла. Просто иногда хочется выговориться без последствий. Ты настолько устала морально, что эта усталость уже начинает выливаться в физическую, причиняя адскую боль, которая скоро станет хронической. Твоя дочь мирно сопит, разбросав волосы по подушке. Она снова спрашивала, где папа и почему он к ней не приходит, а ты снова не можешь ей сказать, что ему просто больше не до неё. Твоя мать снова спрашивала тебя о том, почему ты так запустила себя и, кажется, немного набрала. Ее почему-то не интересует, что у тебя внутри, она, кажется, лишь боится, что ты не влезешь в новое концертное платье. А может быть она просто боится слушать о том, что у тебя внутри? На подсознательном уровне внушает себе, что с ее дочерью все хорошо. Ты тоже так делала. Вот только ты сломалась, а она пока нет. Закусываешь кулак и всхлипываешь, зарываясь носом в подушку. Одна единственная ошибка, перечеркнувшая однажды твою жизнь. И не только твою, но об этом ты узнала слишком поздно, чтоб что-то исправлять. Один единственный сбой, что когда-то дало твое сердце и который теперь не даёт тебе жить. И не только тебе. Но это уже неважно. Ты любила мужа, который предал тебя гораздо раньше, чем вы развелись. Чем ты вообще узнала об этом. Но ты не любила его — человека, который готов был кинуть к твоим ногам всю вселенную. И ты никогда не могла объяснить вашу связь ни ему, ни себе, ни твоему мужу. К слову, именно из-за последнего эту связь пришлось разорвать. Только вот она не захотела рваться, и ты все так же чувствуешь ее. Чувствуешь его. Каждой клеточкой. Чувствуешь, нуждаешься, но не любишь. Что это за чертовщина такая, ты так и не поняла к своим почти 35. И он тоже не понял. Не понял, зачем ему все это нужно. Решаешь отключить остатки здравого рассудка и вызваниваешь среди ночи няню, говоря о том, что тебе срочно нужно кое-куда отлучиться. И о значении этого «кое-куда» конечно же умалчиваешь. Тася спит и убедившись в этом, ты выходишь из дома. Воздух тёплый-тёплый, почти как летом. Почти, как тем летом, когда ты сказала ему «нет», чтоб ответить «да» тому, кому это было совершенно не нужно. Априори. Заведомо. Давно не ездила за рулем, но сейчас решаешься, заводя свою любимую и практически единственную оставшуюся на твоей стороне «подругу». С Добряковой после всего наладить контакт удалось, а вот Гагарина все ещё смотрит на тебя с неким недоверием, даже обнимая и говоря кучу комплиментов каждый раз, когда вы встречаетесь и обязательно договариваетесь о встрече, хотя обе знаете, что она так и не состоится. И тебе даже не обидно. Почти. Едешь, с трудом разбирая дорогу из-за слез, что едва успеваешь смахивать дрожащими ладошками. Тебе стыдно перед ним, тебе стыдно за то, что сейчас снова дашь ему надежду, разорвёшь в клочья зажившие раны, а потом уйдёшь. Снова. Но ты правда больше не можешь. Ты правда старалась. Но образ сильной женщины рушится сейчас в тебе так же стремительно, как и все установки, коих ты придерживалась слишком долго. Забываешь о звонке и стучишь в дверь кулаком со всей силы, что только в тебе есть. — Поля? — открывает дверь и не верит своим глазам. Ты тоже. А он выглядит неплохо. Свежий взгляд, кажется, новая прическа. И даже как будто слегка набрал в весе. Ты рада, что у него все хорошо. Так рада, что даже выдавливаешь из себя улыбку, сталкиваясь с его взглядом. — Дим, — молча утыкаешься носом в его грудь, размазывая по мужской футболке все, что только можно: и тушь, и слёзы и все прилагающееся, пока он аккуратно обхватывает твои лопатки одной рукой, прижимая к себе и укрывая, казалось, вообще от всего мира. Он молча заводит тебя внутрь, стягивая лёгкий шарф и жакет. Провожает на кухню и ставит чайник. — Ну теперь то ты мне расскажешь, что стряслось? — присаживается напротив и спрашивает так, будто ничего не произошло. Будто это не ты игнорировала его первые два года своей семейной жизни. Да и последующие, в принципе, тоже, просто не так явно. Будто это не ты при любой случайно-неслучайной встрече делала вид, что вы едва знакомы, бросая ядовитое «привет». Будто это не ты четыре года назад убила его одной фразой: «Я тебя не люблю.» Будто это не ты сейчас сидишь перед ним и просто пользуешься его чувством, как чертова эгоистка. — Дим, я так устала... — шепчешь, а глаза с новой силой начинают наполняться слезами, — ну вот что не так со мной? Что, Дима? — Ты решила спросить об этом у меня? — у человека, который считал и до сих считает тебя идеалом. Нет лучшего способа поднять самооценку. Браво, Пелагея. — Я знаю, что я конченая эгоистка, Дим. Я знаю, что тебе больно. И ты знаешь, как я к тебе отношусь, — поднимаешь на него взгляд и тут же жалеешь о произнесенном. В его карих, до дрожи дорогих тебе глазах, снова что-то светится осторожной надеждой. Но ты уже знаешь, что она сейчас же потухнет, — и я пришла не потому что что-то изменилось. Снова пусто, а он отворачивает голову, чтоб это было не настолько явно, но ты все равно все видишь. Хотела бы не видеть, но видишь. — Я пришла потому что мне совсем без тебя невыносимо, Дим. Я не дам тебе той любви, какой ты заслуживаешь, я не выйду за тебя замуж. Но и без тебя я не могу, слышишь? Совсем... Я не справляюсь, — он молчит, а ты боишься. Боишься его вердикта, как боится невиновный обвинения суда в свой адрес. Вместо всего, на что он сейчас имеет полное право, Билан молча тянет тебя на себя, кутая в своих объятиях и спасая от всего мира. Снова. В очередной раз. Но ты отстраняешься, потому что тебе нужен ответ. Любой. Но чёткий и ясный. И если он скажет уйти, ты уйдёшь. И умрешь морально в одиночестве. Но это будет хотя бы честно. — Дурочка ты, Ханова, — укачивает тебя в своих объятиях, шепча тихо-тихо, только тебе, — куда ж я от тебя денусь то? Вы разговариваете всю ночь, почти что до рассвета, что, к слову, уже достаточно ранний. Ты говоришь, плачешь, снова говоришь и снова плачешь, моментами и он вместе с тобой. Тебе становится легче. И ты уходишь, но его это больше не удивляет и не ранит. Ты уходишь молча, с первыми лучами солнца, но теперь точно знаешь, что имеешь полное право вернуться. А он теперь точно знает, что большей части его планов и мечт на эту жизнь уже не суждено сбыться. Хотя бы потому что ты не выйдешь за него замуж. А он ведь настолько сильно любит, что готов это принять. Добровольно. Вы сходитесь на мысли о том, что между вами и не дружба, и не любовь. Между вами нечто третье, что-то, что прямо из космоса к вам прилетело и вцепилось мертвой хваткой. Кажется, уже навсегда. И ты согласна с песней «Не отрекаются любя», что случайно играет на радио по дороге домой. Потому что любя ты и не отрекалась, а без любви эта песня теряет всякий смысл. Наверное поэтому ты больше никогда не добавишь ее ни в один свой плейлист. И ты снова пропадёшь. И ты снова дотянешь до момента, когда без него станет невыносимо. И снова приедешь. И это замкнутый круг. И никто из вас уже никогда из него не выберется. Пока однажды он не найдёт себе женщину, которая очень скоро родит ему сына. А может быть дочь. И которой он никогда не скажет о любви так, как говорил когда-то тебе. Она отберёт у тебя право появляться в его доме. А потом ты научишься без него. Один раз все же придётся умереть в одиночестве и жуткой ломке по его объятиям, но потом тебя отпустит.

И что-то третье порвётся. И это будет уже безвозвратно.

И когда-то, столкнувшись с ним взглядом в толпе, ты поймёшь, что совсем забыла о том, что его глаза карие. О том, как растворялась в них и тонула. Услышав его голос, ты поймёшь, что забыла ваши разговоры — все до одного. И тебе станет больно. А он будет счастлив. И это хотя бы честно...