Дели на два, мистер Пак.

Чимин вгоняет член в одно горячее тело, и оно громко скулит, слюну по подушке размазывая и глаза закатывает, уже туманные, пеленой слез наслаждения подернутые. Альфе слишком хорошо для таких неправильных событий, происходящих вокруг. Он перед глазами искры ловит, веки сильно сжимая, чтобы не рычать громко, не вгрызаться в искусанные уже ключицы, до крови, которой он уже и так наполнил рот, напился. У него одна рука в сладкой смазке Юнги, стекающей мутными густыми каплям на смятые и мокрые от пота простыни, прилипшие к спине и царапающие ее, нежную и покрасневшую, жесткими переплетениями хлопковых нитей. Сонги прыгает на нем активно, задыхаясь и царапая широкую мускулистую грудь длинными ноготками, покрытыми облезшим кусками черным лаком. — Ты сегодня такой жадный, малыш, — шепчет Чимин глухо, а его член плотнее погружается в горячую влажность омежьего тела, податливого и уже дрожащего. Сонги напрягает мышцы, выдавливает из альфы хриплый стон и сам кричит громко в ответ, распахивает глаза, демонстрируя нереально широкие зрачки, в которых отражается свет лампы и сам Чимин, прильнувший к его груди своей, ловящий покрытые кровавой корочкой губы для животного грубого поцелуя. Юнги рядом только мурчит и задницей подвиливает, четыре пальца в себя принимает. — А на меня вы внимание сегодня не обращаете, — недовольно выдыхает он, кусая наволочку, уже намокшую до появившихся на ткани прозрачных разводов. Альфа, напрягает мышцы пресса, старясь не кончить раньше положенного, чтобы потом, когда Сонги бессознательно завалится на постель, уделить немного себя Юнги. Секс с двумя омегами выматывающий, но прекрасный. Чимин всегда выжимает себя до конца, последних капель, до боли во всем теле, налитых на бедрах кровоподтеков и синеющих на шее засосах. — Я могу поработать ртом для тебя, — выкрикивает Сонги, переходя на рваные рывки бедер, подпрыгивая вверх и язык высовывает, длинный розовый и проколотый, блестящий шариком штанги на свету. — Нет, братик, после тебя Чимин мой, — спорит тут же младший омега и облизывает плечо альфы, мокрую дорожку на смуглой коже оставляя. Они вечно спорят, все два месяца, что они теперь проводят исключительно втроем. Чимин иногда жалеет, что согласился на явную авантюру, особенно в те моменты, когда омеги яростно кричат друг на друга, выясняя, кто из них первый будет целовать альфу, кому из них достанется место на его коленях за просмотром фильма. Он не успевает поражаться, как эти двое умудрялись не убить друг друга за долгое время секретных наполовину отношений. Юнги в то время шипит, как кошка, а Сонги курит нервно, тушит окурки прямо об стену, серыми следами пачкая белые обои, потом они вдруг обнимаются, будто кто-то нажимает на рубильник и злость выключает. А Чимин уже ни о чем не жалеет, потому что достается ему всего в два раза больше. И счастье тоже больше. Окно распахнуто настежь, впускает холодный зимний воздух и мелкие снежинки наступающего января. Занавески разлетаются от особенно сильных порывов, а в углу комнаты стоит еще неубранная елка, зажженными гирляндами горящая. Воздух сперт и влажен, будто в нем скопились пары их общего загнанного дыхания, пахнет сладостью, карамелью и сахаром, смешанной с мускусом чистым. — Да, детка, я займусь Юнги, — обрывает начавшуюся в пылу ссору и чувствует, как тяжелеет взгляд. Из горла, непроизвольно, вырывается требующее, — кончай, детка. И Сонги, задыхаясь и умирая, ведь оргазм — маленькая смерть, как говорят французы, содрогается в приступе особенной неги, яркого удовольствия, пока Чимин сжимает член ладонью у самого основания, не давая себе излиться. Он ощущает падающую на живот крупными каплями сперму, смешивающуюся с бисеринами пота на рельефе мышц. Чувствует тяжесть расслабляющегося и теряющего силы омеги на себе. У Юнги гладкие сочные бедра, на одном из которых, у ягодицы, расположена теперь маленькая татуировка, изображающая милый цветочек, которую он теперь может себе позволить, как яркое отличие от брата. У него задница круглее и мягче, чем у Сонги, Чимин не понимает, почему раньше не замечал этого. Но он любит сжимать ножки пальцами, красными следами их метить. Юнги спокойнее в постели, но громче. Он всегда хрипит на утро и горячий чай пьет, чтоб к обеду только разговаривать нормально начать, а когда Чимин входит в него и толкается, доставая головкой простату, омега кричит и плачет, натурально рыдает, забывая вдыхать. Сонги всегда смотрит на них ожидающе или просится к ласкающей руке альфы, бурча под нос тихонько. — Вылижешь мне задницу? — спрашивает старший омега, на локтях приподнимаясь и брови хмуря, когда Юнги уже не способен поднимать веки и шевелиться, а Чимин кончает, размазывая белую жидкость по складочкам покрасневшего входа. Его лицо розовое и мокрое, к нему липнут черные пряди волос, которые он убирает одним движением тонкой руки. — Давай позже, детка? — устало говорит альфа, чувствуя во рту скопившуюся горечь и сухость, падая между двумя разморенными телами, одно из которых уже начинает посапывать и губами чмокать, засыпая. Сонги соглашается и сам глаза закрывает, в объятия радостно забираясь, как бывает редко безумно. Чимин улыбается, целует обе черные макушки, проваливаясь в грезы.