NH3 + HCl

Погода на дворе стояла самая что ни на есть рождественская: машину заметало мягким, рыхлым снегом почти моментально, и перед стеклом словно повесили узорчатую белую занавеску из марли, какими в деревне летом обычно завешивают всякий проем, чтобы мухи не налетели. Но впервые Гвен хотелось не выругаться по поводу такого неприятного обстоятельства, а запеть мотивчик «Джингл Беллз». Наверное, после долгого перерыва с лета иммунитет против Дэвида ослабел, и теперь его оптимизмом накрывало еще на подъездной дорожке к лагерю. Черт, она так давно его не видела. Бедняга, должно быть, изголодался по общению, даже несмотря на периодические звонки Гвен: если ее жадный до денег старпер Кэмерон Кэмпбелл так и не сумел уговорить остаться присматривать за лагерем за мизерную плату, то Дэвид сам с энтузиазмом вызвался на эту должность. Участи с начала сентября до нового летнего сезона терпеть компанию сумасшедшего квартирмейстера Гвен не пожелала бы и врагу, не то что двадцатичетырехлетнему мальчику с неустойчивой и чувствительной психикой. Но вроде бы Дэвид звучал счастливым, когда звонил в последний раз и предлагал Гвен приехать отпраздновать с ним Рождество. Впрочем, это не показатель хреновости ситуации, потому что Дэвид почти всегда был счастливым. Гвен вышла в отпуск заранее, за неделю до Рождества, примерно когда у ребят из начальной школы начинаются каникулы. Ей нужно было больше времени, чтобы убедиться, что Дэвид в порядке. Она относилась скептически к вере Кэмпбелла в то, что Дэвид сможет девять месяцев управляться с целым лагерем в одиночку и содержать его в хотя бы относительном порядке. Но, подъезжая к маленькой полянке специально для машин, первым делом она обратила внимание на то, что снег с нее был аккуратно выметен. При ближайшем рассмотрении оказалось, что все строения в лагере горели – причем не огнем, что было бы неудивительно, окажись тут дети (и Макс), а гирляндами и фонариками. Было очень красиво, правда, Гвен так и не поняла, как, для кого и зачем Дэвид развесил все эти украшения, если он жил на ближайшие несколько километров почти совсем один. Гвен достала из машины чемодан с вещами (она собиралась пожить с Дэвидом в общей сложности около двух недель, поэтому одежды набрала предостаточно: тем более, долг теперь не обязывал ее носить одну и ту же лагерную форму) и отнесла его к своему домику. Пыль была вытерта, старые вещи – на своих местах, в камине разведен огонь. Дэвид постарался на славу. Гвен представила, как он улыбнется ей при встрече, может быть, запрыгает вокруг или закричит от радости. И тогда она, ладно уж, обнимет его, взлохматит его рыжеватые волосы и пожелает счастливого Рождества. Уже потом, если только не случится чего-то крайне непредвиденного, под ёлку она положит купленную заранее коробку со всевозможной красивой канцелярией вроде блестящей цветной бумаги, наклеек и красок, и Дэвид будет еще счастливее обычного. Санта (а Дэвид, как Гвен уже выяснила, в Санту верил), наверное, впервые о нем не забудет. Купить Дэвиду хороший подарок было проще простого: во-первых, он радовался абсолютно любому вниманию, а во-вторых, у Дэвида было столько увлечений, что можно было купить почти что угодно. Только вот где он сам? Перед тем как отправиться на поиски, Гвен сделала запись в дневнике о прибытии в лагерь и высказала свое предвкушение по поводу предстоящей встречи с совожатым и заодно, как оказалось позже, единственным другом. Серьёзно, Гвен никто не звонил, никто не втягивал ее в проблемы, и в городе ей было откровенно скучно без детей и в первую очередь без Дэвида. Может быть, тоже остаться до самого лета здесь, вместе с ним? Так и ему будет проще, и ей веселее. Она сможет писать, наслаждаясь природой вдалеке от суеты (летом, правда, отсутствие суеты с осени по весну окупалось дважды). Гвен готова была признать Дэвида хорошим собеседником, наедине с которым можно было бы приятно провести минимум полгода жизни. И лето, если хоть кто-то из детей снова сунется в эту дыру, что вряд ли. Странно было думать, что лагерь может однажды закрыться, даже несмотря на то, что он всегда балансировал на грани. Казалось, если лагеря не будет, Дэвид просто исчезнет. Ну, или вскроет вены, что даже вероятнее. Раскидав привезенные вещи по полкам, Гвен отправилась осматривать пустынные палатки, освещенные огоньками и украшенные остролистом. Везде было непривычно тихо: дети не шушукались, ничего не взрывали, не носились вокруг. Только из столовой доносилось какое-то шипение, голоса и сильный запах имбирного печенья. Как только Гвен зашла, на нее обрушился восхитительный аромат корицы, и тепло комнаты поглотило ее с головой. Дэвид обнаружился буквально секундой позже: Гвен успела мельком заметить зеленую футболку и растрепанные темно-рыжие волосы, и ее прижали к себе и закружили, да так, что ноги оторвались от земли. Гвен, чувствуя, как трещат ее ребра, перехотела обниматься. – Дэвид, черт тебя дери, отпусти, больно! – проскрипела она. Дэвид тут же виновато отскочил, но опасливость в его взгляде мелькнула лишь на секунду, и он с той же радостью принялся метаться по комнате, одновременно помешивая что-то в кастрюле, проверяя духовку с печеньем, выглядывая в окошко и, конечно, осматривая Гвен. – Боже ты мой, Гвен! Привет! Вот это у тебя шапка! Пресвятые кедры, ты так рано, что я почти не успел подготовиться… Но ты не переживай, к вечеру все будет идеально, – и Дэвид прекратил на секунду поток болтовни, чтобы дать вставить слово Гвен. Не теряя времени на молчание, он тихонько замурлыкал песенку. – Не суетись, Дэвид. Но мне приятно думать, что ты так печешься обо мне, – довольно улыбнулась Гвен и подошла поближе, чтобы помочь. Раньше им было привычно готовить вместе – как одной семье. Сейчас Гвен немного отвыкла от так любимой Дэвидом «работы сообща, благодаря которой все получится», но она еще навострится. – Забавный каламбур, Гвен! Пф-ф, ну надо же, «печешься»! – Дэвид снова наклонился к духовке, словно печенье могло сгореть за те пару минут, что он отворачивался. – Боже, Дэйви, похвалы от тебя звучат слишком унизительно, не тебе в обиду. Но убить такой панчлайн! – Гвен закатила глаза, Дэвид беззлобно рассмеялся. Они посмотрели друг на друга, их взгляды пересеклись, и Гвен почувствовала себя дома. Вожатая подумала о том, что оптимистичный напарник по летнему несчастью был совсем не тем, кого она представляла рядом с собой на Рождество, на фейерверках в честь Четвертого Июля, на Валентинов день или какое угодно событие для чертовых парочек и семей; в нем вообще не было абсолютно ничего похожего на «ее типаж». У Дэвида слишком теплые и добрые глаза – его просто невозможно воспринимать романтически или хотя бы как взрослого человека. Ну не верилось, что ему двадцать четыре, хоть убей. И все же, все же... – Я скучала, – вырвалось у Гвен. – Я тоже, – мягко сказал Дэвид и отвернулся к печенью. Без нужды перекрикивать детский шум и гам он заметно сбавил тон и теперь звучал до безумия умиротворенно, словно в голове у него был свой мир с фэн-шуем, вселенской гармонией и прочими утопическими выкрутасами, которые Гвен были чужды и неясны. То есть у него всегда был свой мирок, и это было понятно каждому, кто хоть раз говорил с Дэвидом больше минуты, но теперь его всеобъемлющее счастье не отторгалось за чужеродностью, а принималось организмом Гвен. Ощущения можно было сравнить с опьянением, только все чувствовалось чистым, прекрасным, почти духовным. Без примеси горечи, как когда пытаешься забыться. Гвен впитывала запах имбиря и корицы, вид снегопада за окном, блеск челки Дэвида в лучиках света из окна, и ее неотступная депрессия, всегда поджидавшая за ближайшим поворотом, отступила, оставляя только Дэвида, печенье и «Джингл Беллз» в голове. Момент разрушил гудок автобуса. Дэвид, отвлекшись от готовки, словно скинул наваждение покоя, тут же оживился, встрепенулся, заозирался по сторонам. – Ох, вот это да! – он подбежал к окну, оперся руками на подгнивший деревянный подоконник, при этом оторвав ноги от земли и замахав ими в воздухе. Гвен удивилась, увидев, что подоконник не сломался тут же под весом вожатого. А в целом, Дэвид весь кожа да кости, поэтому, наверное, может позволить себе стоять на руках, выглядывая куда-то туда, наружу. – Я и не ожидал, что кто-то всё-таки приедет! Точнее, я не спал ночами, мысленно представляя нашу встречу, и лишь надеялся, что секунды ожидания не будут длиться годами, но я допускал, что Кэмерон прав и меня постигнет глубокое разочарование… Но нет! Я был прав! – чем быстрее Дэвид тараторил, тем сильнее сиял, и тем больше вопросов возникало у Гвен. – Стой-стой-стой. Дэвид, стой. Ты о ком? Кто сюда приехал? – Дети, конечно! – и вожатый выбежал на улицу, не удосужившись ни надеть пальто, ни сменить сандалии на ботинки, ни объясниться с Гвен. Но она и сама догадывалась: Кэмерон Кэмпбелл снова пытается заработать побольше денег и поменьше заплатить. И то ли он узнал, что Дэвид приглашает Гвен на Рождество, и решил открыть зимний сезон, то ли он снова как-то надурил Дэвида и провернул все это… Гвен просто хотелось хоть раз нормально провести время с другом, и вот опять. Гребаные дети. Она ссутулилась, помрачнела, но все же накинула зимнюю одежду, взяла из подсобки теплые вещи Дэвида и уныло пошла к автобусу. Но квартирмейстер привез только одного ребёнка. Очень насупившегося и озлобленного. – Макс! Ты приехал! Это будет наше лучшее Рождество втроем, правда, Гвен? – Дэвид подхватил Макса на руки и закружил. Макс сделал вид, что его тошнит. – Твою же ма-ать, – протянула Гвен. – Я так надеялся, что на зимней смене в этом блядском лагере будут другие вожатые. Но чего мне ждать от этой идиотской дыры, – деловито сообщил Макс, когда его осторожно поставили на землю. – Дэвид, ты чего, здесь вообще постоянно? – Да! И это здорово: я могу наблюдать, как природа меняется в течение года, и мы с квартирмейстером так замечательно ладим… Но вообще, у меня живет тетушка в Англии. Я купил у нее комнату и зимой живу там, когда мистер Кэмпбелл меня не просит остаться. – Ух ты, я и не знала, – вскинула брови Гвен. – И еще я в этом году написал ей рождественское письмо! С открыткой! Снеговик из блесток получился прямо как настоящий, – гордо завершил Дэвид. Он подумал с секунду, будто что-то вспоминал. И тут лицо его преисполнилось разочарования: – Ой, я, кажется, забыл отправить тетушке Кармен письмо. Господи, она ведь возненавидит меня и больше не пустит в дом! Ну что за блинская фигня, а! Ребята, последите за лагерем, я скоро вернусь, – Дэвид умчался, оставив Гвен и Макса недоуменно глядеть ему вслед. – Я отвык, – мрачно констатировал Макс. – Да уж, я тоже, – усмехнулась Гвен, все еще держа пальто Дэвида в руках. Оставалось надеяться, что он не забудет накинуть что-нибудь поверх футболки. – Если честно, когда я только приехала, то увидела всю красоту, которую он здесь навел, и на секунду поверила, что он стал взрослее. – Гвен, ты дура. Если уж я не смог изменить Дэвида и сделать из него хотя бы сносного вожатого, то, вот подумай, как он чисто физически может измениться сам? Совсем с ума сошла, что ли? – Гвен снова закатила глаза. Макс тоже, но потом, правда, решил продолжить разговор. – Погоди-ка, а ты разве не жила с ним здесь все это время? – Нет, мелкий ты говнюк. Во-первых, я не одержима природой, как он, во-вторых, мне нужны деньги, а в-третьих, мы, кажется, забыли выключить на кухне печенье. Давай двинемся в сторону столовой. – А если мы пойдем достаточно медленно, то все сгорит, и вы отправите меня домой? – Макс несколько воодушевился. – Будь моя воля, мелочь, ты бы уже был на полпути к дому. Но тут зимой заправляет Дэвид, это раз, и если ты устроишь пожар, то придется заполнять кучу бумажек, и Дэвид расстроится, а я не этого хотела, когда тащилась сюда с другого конца страны. Это два. И пока ты не начал задавать глупые вопросы, я сама спрошу тебя: зачем ты вообще приехал, если так ненавидишь Дэвида и лагерь? У меня был замечательный план хорошо провести время с единственным и слегка сумасшедшим другом, а ты все испортил. Макс как будто сконфузился, однако лишь ускорил шаг. Через пару секунд он все же заворчал что-то невразумительно-злобное, но, видимо, поняв, что ни других детей, ни Дэвида с его убогими утешениями рядом нет, а Гвен трепаться о чужих делах не любит, Макс вполне отчётливо бросил: – Родители решили сгонять в Нью-Дели к родственникам, а я, мол, такой-сякой, не ценю традиций, бла-бла-бла, и они сказали, что поэтому меня не возьмут. А я говорю так: это полнейшая ересь! Им просто плевать на меня, и куда угодно, лишь бы не со мной, якобы обузой, но на деле недооцененным реалистом, который, к слову, единственный здраво оценивает ситуацию в своем доме, – Макс шел, с ненавистью выплевывая слова и словно источая яд. Он все больше распалялся и незаметно перешел на несколько тонов выше. – Они не потрудились выслушать, куда бы мне хотелось съездить, и просто записали туда же! Я даже не уверен, знали ли они наверняка, работает лагерь или нет. Что им мешало просто взять меня с собой? Я мог бы гулять по городу и смотреть сериалы, а здесь и Интернета нет, – Макс натянул на голову капюшон, и нелепый пышный помпон на его белой шапке, примятый, торчал на виду, смешиваясь с густой черной челкой. Мальчишка не стал снимать куртку, когда они вошли в столовую и Гвен выключила духовку с печеньем, только-только дошедшим до нужного состояния. Он просто сел на лавку в дальний угол, облокотился на стену и закрыл глаза. Гвен, управившись с продуктами, подсела к нему, сохраняя дистанцию. – Макс, что я могу сказать, это действительно хреново. Но, послушай, ни я, ни Дэвид не можем повлиять на решение твоих родителей и заставить их забрать тебя. Да и можно их понять: я бы тоже не захотела брать с собой твою кислую мину, это уж и тебе должно быть понятно. А вот учесть твое мнение, конечно, они должны были. Однако не учли, и мы с этим ничего не сделаем. И теперь у нас такой расклад: в лагере больше никого нет, и тебе, Макс, волей-неволей придется много времени проводить с нами, то есть со мной и Дэйви. При этом я считаю, ты должен быть благодарен, что много времени, а не всё. Обещаю, что уговорю Дэвида придумывать для тебя занятия через день и каждое четное число оставлять в покое, чтобы у тебя не случилось передоза внимания. И дам пароль от вай-фая вожатых, который иногда ловит на три деления, представляешь? – А что ты просишь взамен? – с подозрением прищурился Макс и пристально вгляделся в глаза Гвен, молодые, но какие-то жутко уставшие (зато не полностью мертвые, как летом). Сейчас в них блестели хитрые искорки, и это насторожило мальчика еще сильнее. – Такие уступки всегда в итоге превращаются в компромисс. – Просто не возникай, не испорти Дэвиду Рождество и поменьше этого цинизма во взгляде. Согласен? – Согласен, – вздохнул Макс, понимая, что надо брать, пока дают, ни о каких торгах и речи быть не может. – Условия, конечно, отстойные, но без сносного вай-фая и свободного от Дэвида времени я просто не выживу. – Рада, что ты это понимаешь, пацан. А пока помоги мне, пожалуйста, разложить печенье по тарелкам, потом пойдешь выбирать палатку, раскладывать вещи и все такое, – Гвен поднялась, достала из недр опутанного паутиной шкафчика пару глубоких мисок и небрежно стукнула ими о столешницу. Макс потянулся к печенью, но Гвен ощутимо хлопнула его по ладони. – Руки мыл? *** Дэвид, потирая от холода плечи, дрожа и все равно улыбаясь, завалился в свой домик. На улице стемнело, огни гирлянд неясно помигивали в бушующей пурге, ветер завывал, и в щели между стеклянными окошками и деревянными рамами ощутимо задувало холодом. На столике, где было много опрятного, чистого и вместе с тем хаотично разложенного бесполезного хлама (никакого мусора вроде объедков, смятых бумажек, но тут и там высились ровные стопки цветной бумаги, перемешанной с чем-то официальным, компас, ручки и карандаши, шапка, пара разных носков, зеленый и полосатый, фотографии в рамках, еловая ветка…), стояло старое радио. Оно тихо наигрывало блюз с нотками Рождества и помех, и Дэвид, даже не зная мелодии, попытался напеть мотив. В комнате, которая была и спальней, и гостиной, и даже лагерным складом, было тепло и замечательно, особенно после долгой поездки в город – нужно же было еще добраться до почтового отделения, заскочить по дороге в продуктовый, сделать небольшой крюк и купить для Макса и Гвен новые комплекты постельного белья (половину всех простынь в лагере квартирмейстер сжег, изгоняя злых духов после детей, половину Дэвид успел спасти, но к зиме все наволочки заплесневели и начали гнить от сырости в гараже). И ведь еще надо было вернуться обратно. А даже с пальто, которое Дэвид все же надел, было далеко не жарко. Сейчас же камин, надрываясь, пощелкивал поленьями, и, боже, сесть бы перед ним на колени, как в детстве, когда рядом в старом кресле пряла бабушка, а мать курила в соседней комнате, и слушать, слушать, слушать этот треск, вдыхая запах оплавленной смолы и самого дерева. – Дэвид? – он обернулся на голос. На его кровати, закинув ногу на ногу, сидела Гвен и читала глянцевый журнал. – Ой, извини, Гвен, я тебя не заметил. Засмотрелся на камин. Чем обязан? Гвен смутилась и закрыла журнал, положив рядом обложкой вниз. – В общем, пока тебя не было, мы с Максом поняли, что в палатках до жути холодно, а домиков всего два. Ну, и мы пошли посидеть у меня, а этот маленький Пишачи* зашёл передо мной и захлопнул дверь, пока я не успела ничего сообразить. Теперь он заперся и только смеётся, как ненормальный, когда я прошу его впустить меня. – А ты вежливо просила? – Дэвид пристально посмотрел Гвен в глаза. – Как тебе сказать… Не совсем. Я не могу быть вежливой, когда мне показывают средний, блядь, палец из окна, – Гвен, обиженная и вместе с тем рассерженная, снова откинулась на кровать, поудобнее устраиваясь на подушке Дэвида. – Эй! – вожатый скорчил оскорбленную рожицу. – Следи за языком, Гвен, что это за пример детям! – Где ты видишь здесь детей? – она по привычке вскинула было брови, напустив на себя утомленный и независимый вид, как всегда делала, собираясь поспорить с кем-нибудь на второй работе и зная, что победит, но, вспомнив, с кем имеет дело, она лишь прикусила язык. Гвен помнила, что когда они с Дэвидом только познакомились позапрошлым летом (то есть, считай, полное лето этого года и два с половиной месяца предыдущего), у них возникало множество разногласий. Точнее, у нее, только-только выбравшейся от родителей, никчемной, подавленной непредвиденной жестокостью мира, возникала сотня претензий к Дэвиду ежечасно, и она все их пыталась высказать сию же минуту, надеясь хотя бы раз вызвать его на конфликт. В итоге в июле прошлого года она, не выдержав и месяца в лагере, собрала вещи, исписала целый блокнот причинами, по которым Дэвид ее бесит и не может быть человеком нормальным, без отклонений, три часа подряд унижала его с обоснованием своей точки зрения, презентацией в «Power Point» и даже показаниями свидетелей. А потом, когда выдохлась и Гвен, и ее ноутбук, Дэвид сказал: «да, я понимаю, что просто не могу подойти и понравиться абсолютно всем, но, Гвен, я правда пытаюсь, разве не видишь?». Что-то в Гвен переклинило, и она неожиданно даже для себя осталась. И смирилась с необходимостью быть с детьми, с Дэвидом, не спать днём и ночью, терпеть мизерный оклад и оставить нераскрытым свой возможный потенциал. А все потому, что Дэвид, такой прямодушный и откровенный, нашел в этом что-то прекрасное. Ну, и к тому же со всеми ребятами здесь никогда не соскучишься (хотя это чаще всего было минусом). Иногда, особенно во время посиделок с костром, Гвен чувствовала, что у нее есть семья: не жалкий отец, подсевший на травку, а те, кто рядом, кого ты чувствуешь и кто может случайно попасть в тебя комочком каши или котлеты во время ланча. В общем, август первого лета и второе стали для Гвен гораздо терпимее после Того Самого дня где-то в июле. По крайней мере, панические атаки стали реже. К тому же Гвен больше не спорит с Дэвидом, хоть иногда и очень хочется: во-первых, ей это перестало приносить удовольствие (Дэвида, если честно, стыдно по-настоящему ругать), а во-вторых, Гвен подозревала, что во многих ссорах ее приятель вовсе не прислушивается к оскорблениям в свой адрес, а про себя поет песенки. И, что ж, с ним не хотелось спорить и в этот раз. – Ладно, Дэвид, молчу… Ты просто скажи, что мне делать. Знаю, что спрашивать у тебя не лучшая идея, но как быть с Максом? И где мы втроем разместимся? И чем думал Кэмерон Кэмпбелл, открывая лагерь в зимний сезон, если у него нет спальных помещений на время холодов? – Не переживай, ты можешь остаться здесь. Я поговорю с Максом, и, уверен, он позволит мне забрать твои вещи. Разложу все, как у тебя, даже не отличишь! Тебе и в этом домике будет комфортно, обещаю, – Дэвид покивал для пущей убедительности. – Да я не об этом. Где будешь спать ты? – Гвен обеспокоенно заглянула ему в глаза. – Может, на чердаке у мистера Кэмпбелла окажется не так холодно, как я думал раньше, – задумчиво протянул Дэвид. – Я смогу узнать его получше! И даже представить, что я – это он! Великий основатель «Лагеря Кэмпбелла» собственной персоной! – Дэвид был готов собрать свои вещи хоть сию же секунду и заледенеть ночью во сне в тайной каморке Кэмпбелла, но Гвен закатила глаза и чуть осадила его: – Я, честно говоря, не думаю, что это хорошая идея, Дэвид. У тебя случайно не найдется раскладушки? – Мне кажется, у квартирмейстера должна быть. А что? Предлагаешь ночевать здесь, вдвоем? – Да, но спать на раскладушке квартирмейстера я не стану ни за что на свете, – поежилась Гвен. – Ладушки! Тогда у нас с тобой будет ночёвка! Боже, все складывается как нельзя лучше. Скоро буду, Гвен, не скучай без меня! – и Дэвид, все еще в мокром пальто и с запорошенными подтаявшим снегом волосами бросился обратно, в ночь и пургу. – И не собиралась скучать, – сказала Гвен ускользающей сквозь щель между дверью и стеной тонкой оголенной лодыжке Дэвида, которая торчала из-под песочных бриджей и на которую было крайне холодно смотреть. Во всяком случае, Гвен не стала особенно переживать по её поводу (уж по душевному развитию не младенец, а минимум семилетка, сможет и сам понять, когда замерзнет), так что всего лишь разгладила складки на своих домашних шортах и решила, что укрыться дэвидовским лоскутным одеялом с вышитыми на нем картинками деревьев, причем с подписями их названий на латыни к каждому, все же будет в пределах вежливости с ее стороны. Теперь, когда Гвен официально осталась ночевать здесь, она не спешила снова взяться за журнал, а с интересом осматривалась. С лета в этой утлой лачуге значительно прибавилось всякой всячины. Было видно, что у Дэвида стало слишком много свободного от приключений времени, и он принялся за украшение домика, не только ради Рождества, но и вообще. Возможно, летом Дэвид опасается, что слишком большое количество поделок в его каморке станет для кэмперов огромным искушением сжечь (почему-то Гвен казалось, что в лагере все в той или иной мере страдают пироманией) все подчистую, но раньше это место было слегка пустовато. И все же нет ведь покоя рукодельнику: сел бы и смотрел телевизор всю зиму, как поступила бы Гвен, так он и вышивает, и плетет, и мастерит оригами – с потолка на ниточках свисают разноцветные бумажные бабочки, птицы, звери; на окне расклеены резные снежинки. Над изголовьем кровати висит ловец снов, на нем бирка: «поделка вожатого Дэвида Дж. Р. от девятнадцатого ноября благословлена квартирмейстером, сертифицированным борцом со злом». Рядом с кроватью, на шаткой тумбочке, лежала канцелярия и ворох фотографий, вытащенных из альбома и брошенных тут же, на полу. Гвен узнала парочку детей с выпусков предыдущих лет, глаза выхватили и относительно недавнюю карточку с компанией этого года. Вот Макс, Нил, Никки, КосмоПоц, Неррис, Нерф, Престон, она сама, Дэвид и многие другие. Отдельно лежала стопка только с детьми и только с совожатыми. Гвен не удержалась и взяла вторую. Она быстро нашла их с Дэвидом первое и последнее селфи – в последний день лета. Гвен не любила сниматься на камеру, но в этот раз получилось неплохо. Фотографий с другими вожатыми было много: вот добрая дюжина карточек с Дэвидом (судя по примечанию на обороте, ему только исполнилось девятнадцать) и загорелым улыбчивым мулатом, там около десяти картинок с миловидной русоволосой девушкой, и еще нашлось около двух десятков фотографий, где изображалось штук пять других вожатых. На самой старой фотографии Дэвиду было семнадцать, не больше. И, судя по ручкой надписанным датам, на каждого вожатого приходилось только одно лето, ни один из них не приезжал снова. Гвен аккуратно положила стопку с улыбающимися идиотами обратно на тумбочку (Гвен на фото в число идиотов не входит, а Дэвид – входит, но по-доброму). Вожатая неожиданно для себя негромко всхлипнула. Да, к Дэвиду тяжело привыкнуть, и Гвен до сих пор не могла не удивляться все новым и новым его проявлениям, но вот так лицемерить, фотографироваться так и сяк, смеяться, играть с ним в дружбу, а потом просто исчезать, оставляя за собой пару фотокарточек с каллиграфически выведенными датами? Дэвид ведь наверняка ждал каждого, и наверняка так же откровенно и искренне радовался каждому новому совожатому в лагере, как радовался ей самой. Ну что ж, по меньшей мере Гвен не собирается его бросать, не теперь, после стольких бескорыстно подаренных ей счастливых дней. Гвен сделала блюз по радио громче, чтобы заглушить мысли. Стало легче. Дверь с грохотом распахнулась, и внутрь ввалился Дэвид, балансируя с огромной древней раскладушкой в руках. Она, очевидно, была жутко тяжелой, потому что Дэвид выронил ее у самого входа и уже волоком дотащил до своей кровати и Гвен. Вожатая тут же ногой отпихнула от себя одеяло, делая вид, что не сидела только что в кровати своего друга и не копалась в чужих фотографиях самым наглым образом. – Сейчас принесу твои вещи. Можешь подбросить поленьев? Иначе к тому времени, как мы вернемся сюда, костер прогорит, и придется все разводить заново. Я постоянно забывал про камин в начале зимы, и в итоге на целую неделю слег с простудой, представляешь? С лагерем и квартирмейстером за это время могло случиться что угодно! Гвен свесилась с кровати, глядя, как Дэвид внизу ползает на коленках и всячески пытается установить громоздкую раскладушку, ничего не уронив и не сломав. В целом он эту задачу провалил, свалив со стола пакетик с зерном для птиц и рождественский носок с оленями и снеговиками. Вожатая босиком спрыгнула на пол и придержала задетый стеллаж с книгами и уймой бумажек. Тоненькая рекламная брошюра все же слетела с верхней полки, но Гвен поймала ее и сунула на свободное место. «Любите природу и приключения? Скорее тащите свою задницу к нам, в Коннектикут! Принимаем в свою команду опытных...» – успела прочесть она, прежде чем снова сосредоточилась на приятеле. – Дэвид, а мы разве куда-то уходим? – спросила Гвен. – Ужин! – коротко пояснил Дэвид, наконец отыскав крепление и устойчиво поставив свою кровать на ближайшие пару дней. – Я привез из города пиццу, чтобы Макс отпраздновал свой первый день в лагере. И еще сделал фруктовый салат. И купил какао. – Неплохо для первого раза, кэп, – одобрила Гвен, подбросила пару деревяшек в камин и еще раз тревожно взглянула на полку, где теперь лежала брошюра. – Но в следующий раз будем готовить вместе. – Правда?! Ты шутишь! – у Дэвида уже загорелись глаза от предвкушения, но он сдержал порыв обнять Гвен и с недоверием посмотрел на нее. Ей показалось даже забавным, насколько плохо Дэвид умеет прятать чувства. – Рождественское чудо? – Гвен, неловко улыбнувшись, пожала плечами. – Да прыгай ты от радости, я же не запрещаю. И Дэвид, подпрыгнув, прижал к себе Гвен. Она снова ощутила, как ее ребра похрустывают под мощью костлявых, в царапинах и пластырях рук друга. – Уж что-что, а радость тебе никак нельзя тебе держать в себе, Дэвид, иначе взорвешься, – хрипло выдохнула Гвен. – Сходишь за Максом? Я пока оденусь потеплее. – Естественно. – Можешь уже отпустить меня. – Ох, да, конечно! – Дэвид отступил на шаг. Гвен фыркнула. – Я немного задумался, извини. Что ж, я снова в путь. И не забудь о шапке, Гвен, на улице свежо. Вожатая кивнула в ответ. Дождавшись, пока друг уйдет, она снова подошла к стеллажу и не без труда отыскала увиденную брошюру, так взволновавшую ее. Коннектикут, значит? Дэвид хочет уехать из лагеря? Или она просто накручивает себя и эта бумажка лежит здесь уже давно? Тогда Дэвид хотел уехать в прошлом? Может, брошюра и вовсе попала случайно? В голове было так вьюжно, словно Гвен уже вышла на улицу без шапки. «Выдохни», – с нажимом сказала Гвен мысленно. – «Это не твое дело, милочка. Помнишь ведь, как ты искала работу и не хотела, чтобы кто-то об этом знал. Но, с другой стороны, Дэвид ведь живёт этим лагерем! Он не может уехать вот так, втихомолку, это же, мать его, Дэвид!». Вожатая взяла брошенные на стуле джинсы, сунула брошюру в карман и, переодевшись, вышла на улицу. Надо было срочно с кем-то посплетничать и придумать план действий, но обычно она сплетничала с Дэвидом (он единственный хоть отдаленно напоминал ее ровесника), а сейчас помимо него в лагере был только Макс, который буквально пару часов назад выгнал ее из ее же домика. Что ж, она еще не настолько отчаялась. Вполне вероятно, повода паниковать вообще нет. Да и какое ей дело до него? *** – Макс! Слушай, мне кажется, Дэвид хочет уехать в Коннектикут, – Гвен, воровато оглянувшись, присела на корточки рядом с десятилетним (но почти одиннадцатилетним, это важно!) мальчиком и выжидательно посмотрела на него. Перед этим она отослала Дэвида перетаскивать свои вещи в его домик и убедилась, что он ушел. – Класс. И что? – Макс спихнул широкие ладони вожатой со своих узких плеч и отошёл на шаг. – Мы… должны остановить его, разве нет? – стушевалась Гвен. Ей казалось, что эта новость должна повергнуть в праведный ужас абсолютно всех, и реакция Макса, то есть ее отсутствие, казалась неправильной. Даже учитывая то, что она говорила с Максом, пофигистом из пофигистов. – Зачем? – спросил Макс. Гвен замялась еще сильнее. Наконец она нашлась, что ответить: – Он мой друг, и я не хочу, чтобы единственный человек, который со мной по-человечески общается, уехал в грёбаный Коннектикут на другом конце страны! – на глаза девушки навернулись слёзы. – Сколько раз ты звонила ему, пока была в городе? – Я, по-твоему, считаю? Пару раз точно звонила, иногда он сам звонил. – Сколько раз ты навещала его в этой глуши? – Это не допрос, Макс! – Гвен вскочила, начиная понимать, к чему он клонит, и боясь этого вердикта. Макс жестоко улыбнулся. – Если я правильно понял, ты за всю осень и треть зимы говорила с Дэвидом раз пять и ни разу не видела его вживую. Ты приехала сюда, с чего-то взяла, что этот бездарь решил уехать, и он внезапно тебе понадобился. У тебя что, отнимают ненужную игрушку? Дэвид не может ехать, куда ему заблагорассудится, потому что тебе хочется летом снова нянчить вместе с ним ораву малолетних преступников? Это не я здесь главный эгоист, нет, это ты, Гвен. А я буду только рад, если жизнь наконец избавит меня от его назойливого присутствия. Не знаю уж, на что ты рассчитывала, но ни за что в жизни не поверю, что ты правда думала, что я стану упрашивать Дэвида остаться. Дэвида! – Макс рассмеялся. – Да я с первого дня не мог его выносить. – Ну все, с меня довольно! – выкрикнула Гвен. Она и не заметила, в какой момент щеки ее стали мокрыми от слез. Макс, видимо, тоже только сейчас увидел, что перегнул палку. – Я не позволю маленькому поганцу с такой мерзкой, злобной душонкой поливать меня грязью. Теперь ты послушай меня, пожалуйста. Да, я признаю, что не уделяла Дэвиду того внимания, которое он заслуживает и всегда заслуживал, и я не пытаюсь оправдаться тем, что была слишком занята или что-то подобное. И вообще, Дэвид мне как младший брат, а родственники могут годами быть далеко друг от друга, и это не значит, что он мне не дорог. Я, во всяком случае, все равно приехала сюда, а это место стало словно свежим глотком воздуха: и Дэвид, и весь этот уют, и природа... Я могла бы остаться здесь насовсем и бросить ту работу. Если бы не ты, это были бы и вовсе лучшие дни моей жизни. Но тут я узнаю, что Дэвид может уехать, причем я не знаю почему. Может быть, что-то случилось? Должна быть причина. И я хочу ее узнать, – Гвен вгляделась в растерянное лицо Макса, с которого сползло все самодовольство и язвительность. – Можешь мне ни в чем не помогать, но ответь на один вопрос, мелкий. Только честно, пожалуйста. Если бы прямо сейчас тебя попросили назначить вожатого на ближайшие две недели, кого бы ты выбрал: Дэвида или абсолютно нормального, но незнакомого человека? Гвен вздохнула и умолкла. Мальчик не торопился с ответом. За окном столовой выл ветер. Хижина, словно живая, постанывала и поскрипывала. Подождав еще немного, вожатая хлопнула Макса по плечу, укуталась потеплее и вышла на улицу, оставив его размышлять в одиночестве. Макс двинулся вглубь комнаты за печеньем. *** «Так и быть», – гласила бумажка, которую развернула Гвен. Ее Макс передал через Дэвида уже почти ночью, когда они вдвоем закончили с Лагерем Вечерних Настолок на Двоих. Может быть, две победы в шашки сыграли свою роль, но Гвен казалось, что Макс все же осознанно почувствовал то странное теплое чувство глубоко внутри, когда остаешься наедине с этим непутевым вожатым. Будто впервые в жизни чувствуешь себя нужным. Дэвид уложил Макса спать по всем правилам: и снабдил махровым полотенцем, когда он шел в душевую, и устроил ему постель, и даже прочитал одну главу «Острова Сокровищ», хоть Макс и отпирался поначалу от такой нелепости. Что поделаешь: если Дэвид соскучился по детям, то он просто не мог не позаботиться как следует хотя бы об одном. Индивидуальный подход, как говорится. И вот Гвен сидела и тихонько улыбалась маленькой бумажке с неровными рваными краями, которая лучше всяких слов говорила о том, что даже отпетые негодяи, как Макс, немного меняются здесь, в лагере Кэмпбелла. Или по крайней мере будут меняться до тех пор, пока здесь есть Дэвид. Кстати о нём. – Эй, ты куда делся? – спросила вожатая у пустой комнаты. Только что ведь копошился у шкафа, раскладывая кофточки Гвен по цвету. – Я здесь, – приглушенно отозвался Дэвид. Гвен обернулась и увидела, что он сидит под столом и что-то рисует или пишет в блокноте. – Удобно там? – ей в ответ молча кивнули. Дэвид снова принялся водить карандашом по бумаге. – Скоро пойдешь спать? – Наверное. Я привык ложиться чуть позже. Если тебе мешает свет, я могу посидеть с фонариком. – Да нет, не стоит, просто спрашиваю. Может, что-нибудь посмотрим? – Давай, – дружелюбно откликнулся ее приятель. Выбравшись из-под стола, он первым делом сунул блокнот в одну из куч хлама на столе, потом уже плюхнулся на свою кровать к Гвен. Та устроилась рядышком. – Прямо как в старшей школе, – улыбнулась она и легла, сложив руки на груди. Дэвид расположился на второй половине подушки. – Ты работала в лагере в старшей школе? – сложно было понять, шутит ли Дэвид, или нет. – Ночевала у подруги, – пояснила Гвен, рассмеявшись. – Так что ты хочешь посмотреть? Я привезла с собой диск новой «Ведьмы из Блэр», только вышел, свеженький. Даже в кино не ходила на этот ужас… Ну, я не в том смысле, что фильм плохой (хотя отзывы не очень), должно быть страшно. – Получается, у меня нет выбора? – нервно пробормотал Дэвид. Все в лагере давно выяснили, что смотреть с ним хорроры – одно удовольствие, потому что не создала еще природа человека, которого так легко напугать подобными вещами. Видя, как он дрожит и боится, собственный страх становится слабее и под конец совершенно исчезает. Пользуясь этим, можно было спокойно просмотреть штук пять фильмов и даже попросить добавки. Правда, сам Дэвид к тому времени бы бился в истерике, но это никого не интересует. – У тебя нет выбора, – позитивно подтвердила Гвен, скатилась с кровати, пробралась к телевизору, отряхнула его от пыли (какое пренебрежение к чуду техники!) и, дружески погладив металлическую коробку, включила. Вожатая давно не видела таких древних телевизоров, да и вообще всё в этом захудалом местечке отставало от реальности лет на десять, а то и на все пятнадцать. Но Дэвид не то чтобы очень нуждался в сотнях технических устройств. У него был смартфон в желтой обложке, с помощью которого Дэвид действительно только слушал музыку и звонил: родителям, Кэмпбеллу, Гвен, в службу доставки, заказывая еду. И, насколько Гвен помнила, где-то у Дэвида валялся старенький зеленый плеер. Вот и все, что приходило на ум. Дэвид достал для Гвен новое одеяло и тут же завернулся в свое, лоскутное, приготовившись бояться и, если что, накрываться с головой. Фильм оказался как раз таким, какие нравились Гвен – слабосюжетным, среднебюджетным и очень страшным. Уже на середине Дэвид отвернулся, решив просто слушать, и, облокотившись на спину Гвен и положив голову ей на плечо, глядел в потолок, вздрагивая от особенно громких воплей. Его челка щекотала Гвен шею, но вожатая не обращала на это ровным счетом никакого внимания. Под конец Дэвид просто лежал под одеялом, свернувшись в клубочек и мечтая, чтобы на месте подвешенной к ветке страшной куклы на веревке болтался он сам. Когда Гвен наконец выключила фильм на титрах, она заметила, что ее друг дрожит на застеленной и приготовленной ко сну раскладушке прямо за ней и осторожно выглядывает оттуда из-под одеяла. – Я сама заново разогрею воду в бойлерной, можешь пока не вылезать. Сначала я вымоюсь, потом позову тебя, – Гвен потрепала живое одеяло по макушке. – И да, никто на самом деле не умер. – Зна-аю, – жалобно протянуло одеяло. – Вот и замечательно. Я постараюсь вылить из бойлера не всю воду и вернуться побыстрее, не усни. Но Гвен израсходовала всю горячую воду, а Дэвид за это время уснул прямо с включенным светом. Увидев, что вожатый тихо дремлет на раскладушке, Гвен потушила люстру и зажгла настольную лампу, снимая шапку со слегка задеревеневших на морозе вымытых волос (спальня и душевая в разных частях лагеря – просто немыслимо!), теплое пальто и, как ни странно, шлепанцы. Сменив джинсы на шорты и, она тут же нырнула в кровать с только недавно купленным постельным бельем, еще похрустывающим от свежести. Видимо, Дэвид ждал так долго, что застелил кровать простынёй для Гвен точно так же, как и для Макса. Девушка принялась растирать красные от мороза ноги, потом, не снимая домашней футболки и шортов, укрылась пуховым одеялом, поерзала и замерла на краю, стараясь отогреть себе местечко. В таком положении с довольно высокой кровати было хорошо видно низенькую раскладушку на ее тонких железных лапках. Дэвид лежал к Гвен спиной, рука его крепко сжимала краешек одеяла, и он неразборчиво говорил сквозь сон. На секунду выбравшись во внекроватный холодный мир, Гвен выключила настольную лампу, погрузив комнату в беспросветную тьму, и скользнула обратно. Она попыталась сосредоточиться на шуме ветра за окном и заснуть – ей всегда было тяжело просто отключиться от окружающего мира. Часа ей хватило, чтобы привыкнуть к новому месту и приглушить мысли, двух – чтобы потерять счёт времени и задремать. На третьем часу Дэвид закричал. Гвен, тоже сдавленно вскрикнув, резко села. – Дэвид! – вожатая возмущенно пихнула смутно очерченную сидящую тень друга. Фигура, то ли снова вскрикнув, но тише, то ли всхлипнув, ощутимо дрогнула. – Дэвид? – Я забыл, что ты здесь, – шепнул он из темноты, явно сдерживая слезы. – Я… Мне снился кошмар. – Ты в порядке? – Нет, но скоро буду. Извини, Гвен, ложись. Я подышу на крылечке, – Дэвид, надев только тапочки и накинув пальто на футболку, тихонько выскользнул на улицу. Вожатая, немного поколебавшись, решила остаться в постели. Ей не хотелось лезть к человеку, который явно показал, что хочет побыть один. С другой стороны, это Дэвид, и ему всегда легче, когда рядом есть люди. Но на улице было холодно, а в доме – нет, и выбор здесь очевиден. Гвен легла, снова вернувшись к истокам, то есть к абсолютной бодрости. Мороз сломил и ее совожатого: не прошло и пяти минут, как он, утирая слезы и всхлипывая, вернулся к себе. Повесив пальто на спинку стула, Дэвид подошел не к раскладушке, а к кровати, наверное, рассчитывая, что Гвен спит. Девушке на секунду подумалось, что вот он по привычке ляжет к ней, но Дэвид только потянулся к стене, снял с гвоздика над изголовьем ловец снов и перевесил к себе, на одно из креплений раскладушки. Потом осторожно улегся. Одинокая ржавая пружина скрипнула. Пару минут Гвен просто лежала, вглядываясь куда-то в сторону Дэвида и не видя абсолютно ничего. Луна за окном, видимо, куда-то спряталась, камин давно погас, оставив за собой только теплый сухой воздух, а на ночь квартирмейстер выключил гирлянды, поэтому с тем же успехом можно было вглядываться в глубины комнаты и с закрытыми глазами. Что снилось ее незадачливому другу? Может, это как-то связано с брошюрой? И этот ловец снов... – Ты спишь? – раздался шепот откуда-то справа. – Нет, а ты? – шепнула Гвен в ответ. Дэвид подавил смешок. – Не хочется. – Расскажешь, что с тобой происходит? После недолгого молчания ей ответили: – Страшный сон после страшного фильма. Прости, я правда-правда не хотел тебя пугать, – вожатый виновато заерзал. Гвен ему не поверила. – Тогда зачем ловец снов? Часто смотришь ужастики? – Д-да, иногда, – здесь Гвен явственно вспомнила, как ужасно ее визави врёт, даже если пытается. Может быть, то, что на сей раз виной всему был фильм, и было правдой, но вот ловец снов – явно зацепка. – Ладно. Может, послушаем музыку? Я уже вряд ли усну, – сейчас Гвен не хотела настаивать. – Я могу включить классику! – с энтузиазмом откликнулся Дэвид. – Конечно, это не самая рождественская вещь на свете, но сейчас еще и не совсем Рождество. Тебе какое время года больше нравится?* – А не хочешь что-нибудь попроще? – неуверенно протянула Гвен. Она была больше по части… Хорошо, не чего-то конкретного, но популярного на данный момент. К этому понятию в разное время можно отнести что угодно, кроме классики. – Радио? – предположил сгусток темноты на раскладушке. – Радио, – подтвердила Гвен. Она слезла с кровати, на ощупь включила радио, с трудом избавившись от помех, потом настольную лампу. Дэвид тем временем вытащил первую попавшуюся игру из большой стопки в углу комнаты. В комнате становилось прохладно, поэтому пришлось потеснее сесть на кровати и завернуться в одеяла. Согрелись, до конца проснулись, прочитали правила игры. Только Гвен закончила раскладывать за всех фишки, пока Дэвид завис, устремившись взглядом за окно, в призрачную метель, как в дверь постучали. – Кто это? – спросили вожатые хором, испуганно переглянувшись. Внутрь заглянул Макс. – Я, как бы сказать… увидел свет и решил посмотреть, что тут у вас. – Дэвид боится спать, – деловито сообщила Гвен и, довольная, улыбнулась, перебив восторженное «ночной турнир по настолкам!» со стороны самого Дэвида. – Неправда! – воскликнул он, косясь на Макса. Тот захохотал, но смеяться ему пришлось недолго, ровно до тех пор, пока у Гвен не появились вопросы. – А ты сам что делаешь здесь, мини-дьявол? Половина четвертого не звучит как детское время. – Ну… В общем… – Ясно, ты тоже боишься. Напомните, как вы по отдельности вообще без меня справлялись? Макс сердито проворчал что-то вроде «как будто ты хоть как-то помогаешь» и сел рядом с Дэвидом. Так они до рассвета играли втроём, потом в обнимку уснули на кровати. Гвен с Максом проснулись уже ближе к полудню, когда солнце за окном было высоко, а ветер улегся и тучи разошлись. На деревьях было так много снега, что казалось, будто ночью целая тысяча детей, среди которых у всех были проблемы с меткостью, играла в снежки и залепила ослепительным, поблескивающих в лучах света снегом все ветки и стволы в лесу. Камин снова пыхтел и искрил, явно разожженный недавно. Дэвида уже и след простыл. *** – Как думаешь, он мог просто уехать в город? – спросил Макс, делая вид, что ест овсянку. Даже несмотря на то, что Дэвид заботливо приготовил кашу с вкусными замороженными ягодами и, судя по приятному запаху, щедро сдобрил ее корицей, она остыла, и ее, такую мерзкую и застывшую, уже ничто не могло спасти. Когда они с Гвен вошли, был накрыт стол на двух человек, стояла кастрюлька овсянки, бутылка апельсинового сока и два пустых стакана. Никаких признаков человека, то есть грязи на кухне, шума или движения, не было. – Он должен был оставить записку, – упрямо повторила Гвен. Она пыталась думать, как ее совожатый. – Я бы на твоём месте доела кашу. Может быть, он рассчитывал на это и написал что-нибудь маркером. – Ты серьезно? – Макс в проявлении крайнего скептицизма презрительно посмотрел на нее. – Просто позвони. – Я не идиотка, уже звонила. Дэвид не берет трубку. Вполне возможно, он и вовсе забыл телефон где-то здесь, в лагере. Поэтому нам обоим целесообразно доесть овсянку и с чего-то начать. Может быть, он ненадолго ушел в лес и заблудился. – Только не говори, что мы пойдем его искать. Давай посмотрим телевизор. Расслабься, Дэвид не ребенок, – Макс незаметно отодвинул тарелку с кашей. Гвен расстроенно отставила свою, почти пустую. – Уверен? – Как-то ведь он выживал почти два с половиной десятка лет, значит, проживет и еще немного. Скоро вернется, не переживай. С каких пор я вообще должен тебя утешать? Гвен согласно ответила, что лучше бы и не пытался, потому что он делает только хуже, и на этой ноте оба замолчали. Вожатая залпом выпила сок и, уверенно встав из-за стола, вышла на улицу, привычным жестом накидывая пальто. Макс со стоном вытек со своего места и поплелся следом, зная, что вопросы о пункте назначения будут всецело проигнорированы. Впрочем, далеко им идти не пришлось: Дэвид обнаружился там, откуда они вышли, то есть в домике вожатых. Вздрогнув от неожиданного вторжения, он всполошился, быстро захлопнул ящики стола, да еще и смешал все бумаги, лежащие перед ним. Но последнее, судя по всему, уже было непреднамеренным. – Мы повсюду тебя искали, где ты был? Дэвид захлопал глазами, и искреннее недоумение отразилось на его лице, забрызганном детскими непреходящими веснушками. – Я ведь оставил записку! Там написал, что поехал в город за палками для лыж. Лагерный талисман погрыз все старые, я заметил только сегодня. Я вообще планировал сегодня устроить Лагерь Вязания Свитеров с Рождественскими Узорами, но погода замечательная, и грешно не уступить этот день Лагерю Начинающих Лыжников, правда? Гвен неопределенно покачала головой, не зная, хочет ли она кататься, если совершенно не умеет. Макс и вовсе отнесся к Дэвиду с известной долей здорового скепсиса. – А что ты спрятал в ящиках, когда мы вошли? – Н-ничего! – голос Дэвида дрогнул. Казалось, необходимость лжи его расстраивала едва ли не до слез. – Это рефлекторное, я ведь очень чистоплотный человек. Макс бы продолжил давить, но Гвен, намеренно или случайно, но все же крайне удачно перевела тему: – А где ты оставил записку, Дэвид? Я ведь так и знала, Макс, что она есть! Я же говорила! – Я и не спорю, – проворчал Макс. – Я думал, что, когда вы съедите кашу и станете пить сок, вам обязательно захочется печенья, как и мне. Ну, вот я и оставил записку на кухне, там, где стоит тарелка со вчерашним печеньем. А вам и в голову не пришло посмотреть там… Печенье получилось невкусное, что ли? – Вкусное, – поспешила заверить Гвен. – Просто… – Просто Гвен так переживала из-за твоего отсутствия, что сразу же потащила меня на поиски. Уж поверь, я бы съел это печенье за полчаса, если бы только Интернет не был таким отвратительным и загрузочные паузы не были длиннее самого сериала. Кстати, на твоём месте я бы проверил у Гвен температуру, уж больно она психует по мелочам. Не припомню, чтобы чье-то отсутствие ее так заботило. Гвен не знала, что ее возмутило сильнее: самодовольный вид Макса или то, что Дэвид его послушал и побежал за аптечкой. В любом случае, когда ее усадили на стул вместе с градусником, она кипела от злости, и удивительно, как это температура держалась на вполне нормальных тридцати шести с половиной градусах. У Макса, которому профилактики ради также замерили температуру, все тоже было в норме, а потому ни один не смог избежать лыжной прогулки. Еще не было двух, а Дэвид уже инструктировал обоих, как правильно застегнуть крепления, чтобы ничего не отвалилось, и нетерпеливо нарезал вокруг двух недотеп круги. Полностью собравшись раньше Гвен, Макс недоверчиво пробовал делать первые скользящие шаги, тут же поцарапав Дэвиду щеку и чуть не выколов Гвен глаз новенькой лыжной палкой с острым наконечником. Ему понравилось. Пару минут, окрыленный успехом, он катался по заснеженной ровной площадке, не уступая Дэвиду в скорости и размахивая палками во все стороны, но затем Гвен, сумев прикрепить свои ботинки к лыжам, наконец поднялась и метко запустила в зазнавшегося Макса снежком. Он тут же потерял равновесие и свалился в снег. Гвен поскользнулась на ровном месте и тоже шлепнулась оземь. Дэвид, чтобы никому не было обидно, сел в сугроб рядом с ними. До леса они так и не дойдут, гоняясь друг за другом между заснеженными палатками, но лыжи всем троим понравятся. *** Расследование не шло. У Дэвида, человека максимально далекого от скрытности, получилось зарыть большинство концов, если было что зарывать. Незаметно утекла почти целая неделя, и до Рождества оставался лишь день. Пока солнце светило хоть самыми блеклыми лучиками, для Гвен существовал лишь бешено вращающийся калейдоскоп событий, отражающий любой свет стократно и заполняющий все ее существо. Воспоминания наносились на корку черепа широкими, размытыми, небрежными, но очень красочными линиями: они втроем приехали в маленький городской кинотеатр и сидят в совершенно пустом ветхом зале, они выехали в поле и строят огромную снежную крепость, стараясь замуровать друг друга в холодных, ещё рыхловатых стенах, они пускают хлопушки, и у Дэвида в волосах и на лице конфетти, словно ядовитый снег или цветные веснушки. Дэвид улыбается. Гвен улыбается. Максу все труднее убедить себя в том, что он ни капли не рад приезду в лагерь, и улыбка норовит против воли расцвести на его лице, однако мальчик прячет ее, как только может: отворачиваясь, закрывая лицо руками, залепляя лица вожатых снегом. Он ничего не может с собой поделать, и от этого злится и хочет кричать, но хорошее настроение, словно бумеранг, все время возвращается и стукается о затылок, оставляя пустоту в мыслях и искры в глазах. Ночами, когда из света оставалась только пульсирующая паутинка жара углей, Гвен словно трезвела, возвращаясь к своему печально-задумчивому состоянию, в котором она беспробудно пребывала в большом городе. Она тихо, стараясь не потревожить чуткий, опасливый сон совожатого, рылась в ящиках, освещая фонариком каждую найденную бумажку, не зная, чего ищет. Рано или поздно она, изможденная, падала на кровать и крепко спала до утра, не слыша ни лихорадочного бормотания друга, ни шума ветра за окном. Ночь перед сочельником прошла тихо, и только перед поздним зимним рассветом Дэвид проснулся и долго глядел в окно, не вставая, наслаждаясь медленным наступлением утра, стараясь поймать щеками розоватые рассветные лучи. Гвен проснулась лишь ненамного позже и наблюдала за другом, притворяясь спящей и втайне желая потрепать его волосы. Около девяти Дэвид уже суматошно носился по лагерю, поправляя украшения, сбегая ненадолго в лес покормить белок, пытаясь готовить, просто прыгая и всем мешая. Полезным делом, как ни странно, занимался только Макс: звоня по телефону Дэвида и вспоминая пароль от банковской карточки Гвен, он заказывал еду на ужин, будучи пророчески уверенным, что все запекаемое сейчас обуглится без должного присмотра со стороны взрослых. Гвен из принципа старательно ничего не делала: только перед обедом завернула рождественские подарки для мальчишек и, воровато оглядываясь, спрятала в надежном месте. О подарке для Дэвида нам доводилось упоминать ранее, поэтому стоит сказать пару слов о втором свертке, пухлом и бесформенном, адресованном Максу. Что ж, Гвен начала с того, что дарить надо было что-то безобидное, а это ставило перед ней практически неразрешимую задачу: ей не хотелось, чтобы через каждые пару минут приходилось проверять, чем Макс занимается, но и дарить заведомо ненужный хлам тоже было неправильно. Одежда была банальнее некуда, в настольные игры Макс потом не сможет ни с кем играть, читать ему не нравилось, а электроника была чересчур дорогой. Выбор пал на детективные вещички вроде увеличительных линз, ручек с невидимыми чернилами и маленьких фонариков с лазерной указкой. Это было своего рода компромиссом между вещами крайне опасными и слишком милыми. И ещё Гвен не удержалась и купила очень мягкий шерстяной шарф в крупную шоколадно-ванильную клетку. И набитого ватой черного котенка с лоснящейся гладкой шерстью. Последнего она упаковала отдельно, так как до сих пор не могла решить, кому отдать эти поблескивающие в глубине пуговичные глаза, почти живые и наделенные недюжинным умом. Котенок ощущался теплым после долгих объятий, он был податлив и будто прислушивался к каждому шороху, стараясь уловить твой голос. Кто-то наподобие такого внимательного безмолвного слушателя был нужен им всем: и Максу с его тяжелым детством, и Гвен с ее легкими психическими отклонениями, и Дэвиду, который, кажется, тоже переживал не лучшие времена, слишком долго находясь в полном одиночестве наедине со своими мыслями и страхами. Котенок не хотел выбирать хозяина; его игрушечная фигурка хотела принадлежать всему миру сразу. Желание оставить его хотя бы наравне между двоими, ею самой и Дэвидом, росло день ото дня, и если бы не брошюра, Гвен считала бы, что и возможность остаться растет. Но Коннектикут костью стоял поперек горла и пугал ее. Гвен боялась спросить и услышать, что Дэвида здесь, в Лагере Лагерей, больше не будет. Ей было все равно, есть ли на это веские причины; она ужасно боялась, полностью осознавая, как эгоистична и до чего жадна. Ещё больше она боялась уклончивого ответа на свои вопросы, потому что он бы оставил простор для воображения, а фантазия у вожатой была мрачная и донельзя извращённая. Она бы нашла путь доказать, что отъезд Дэвида – ее вина. Эта дорожка была знакома Гвен. Первые месяцы было бы тяжко: отторжение действительности вновь взыграло бы в ней, и тяжёлые мысли постоянно клонили бы ее голову к земле. Возможно, она бы попыталась вернуться в лагерь летом, но без Дэвида он бы или окончательно превратился в ад, или закрылся. Затем вожатая вернулась бы в свою городскую рутину. Дэвид постепенно стирался бы из ее разума, и его неожиданный звонок посреди зимы уже не сломал бы ее пополам… Но вожатой не хотелось такого исхода. Поэтому она не спрашивала, а украдкой пыталась разгадать несуществующие загадки. Рождество дышало в затылок: Гвен казалось, именно в такой важный день что-то произойдет, что-то, что определит судьбу ближайшей недели и, не менее вероятно, ближайших месяцев в жизни вожатой. И она была не так уж неправа. Вечером было необычайно тихо, и вся природа словно затаила дыхание перед торжественным событием. Ветра не было, поэтому все трое единогласно решили провести праздничный ужин на открытом воздухе, чтобы придать большую атмосферность происходящему. Холодный свет гирлянд на снегу смешивался с теплым отсветом пламени большого лагерного костра, разведенного Дэвидом по всем правилам, и Макс молчал, отложив телефон в один из потайных карманов. Почему-то мир стал в его понимании чуть милосерднее и красивее, выражая в этих отблесках, перемигиваниях и потрескиваниях все свое бесхитростное нутро. Никто ничего не доказывал Максу, и никто не принуждал его что-то понять. Рамки безгранично пустой вселенной, неосознанно воображая которую в худшие дни, Макс чувствовал, как пустота разрастается и внутри, и снаружи него, сейчас ненадолго сузились до вполне материального круга света, столбом пламени взвивающегося в ясное небо, а также Дэвида, Гвен и степенно оседающего на них снега в воздухе. Макс втиснулся между вожатыми и уселся на гору из пледов, зная, что Рождество до и после было и будет ужасным днём. Это – единственный в жизни семейный праздник, который он сможет себе когда-либо позволить. Дэвид потянулся и приобнял их с Гвен, задумчиво смотря куда-то вверх. Макс уныло дёрнул плечом, однако не стал слишком протестовать против нарушения личного пространства. Рождество нужно было праздновать с самыми близкими, а Дэвид и Гвен, хоть и всего на несколько дней, стали его семьей, причем более настоящей, чем родная. Макс тоже поглядел вверх, пытаясь понять, что же такого удивительного вожатый видит в тоннах снежинок, зависших в воздухе и медленно планирующих на них. А Дэвида поражал сам факт их наличия в мире, и он не мог отвести глаз от такого рождественского чуда, и он не знал, сколько еще в мире таких дух захватывающих мест, как зимний «Лагерь Кэмпбелла», но очень хотел бы узнать, чтобы увидеть их все и раствориться в них. Если бы Макс был ещё на пару лет старше, он безусловно смог бы угадать эти мысли, но никогда в жизни не сумел бы облечь их в слова; Макс умел понимать людей, что никак не умаляло его природной вредности и полнейшего нежелания принимать. А Гвен было не до чужих туманных загадок, потому что у нее имелась своя. Она пристально вглядывалась в лицо друга и пыталась различить в нем что-то новое, быть может, необычное. Что-то, что дало бы ей понять, как нужно поступать дальше. Осязаемо просыпались сквозь пальцы минуты, и терпение Гвен все же было вознаграждено. В какой-то момент его глаза на краткое мгновение обернулись небесными песчинками звезд, стократ увеличенными и ясными, лицо слегка переменилось, и детская наивность интегрировала в осознанную гармонию с миром. Гвен пропустила сквозь себя это превращение, впитала его в свою память и нашла то, что не давало ей покоя. Дэвид все же ей нравился, только и всего. После этого чудесного рождественского осознания все вернулось на круги своя; Гвен без лишних переживаний приняла открытие, догадываясь, что знала о собственном чувстве с момента прибытия в лагерь в начале отпуска. Может, и еще раньше. Вожатая взглянула на часы. – Дэвид, – позвала она шепотом, боясь нарушить молчаливое, но оттого не менее торжественное празднество природы. – Что? – одними губами откликнулся вожатый. – Полночь. Глаза вожатого заблестели от избытка чувств. Он стиснул всех троих так крепко, как только мог (хорошо, что Дэвид был не очень сильным – точнее, сильными были только его ноги, которые босиком исходили весь лес, бегали и прыгали днями напролет) и, сбросив с себя умиротворение, вскочил и принялся бегать вокруг костра, как какой-то туземец. Макс и Гвен присоединились к нему чуть погодя, так как знали, что никто на них не смотрит, и эта веселая глупость не выйдет за пределы их тайного триумвирата. Они не по-христиански кричали и вопили, пели песни и гимны, валялись в снегу и закидывали друг друга им же. Веселье продолжалось до прихода квартирмейстера. Тот принес коробку старых фейерверков, явно оставивших позади период своей цветущей молодости и безопасного использования. Квартирмейстера встретили с восторгом. Макс не без удовольствия украдкой бросил один из фейерверков в костер, вследствие чего Гвен разозлилась, на шапке старика почернел и обуглился помпон, а у Дэвида обгорели кончики волос на макушке и опалились брови. Пламя всё ещё время от времени изрыгало разноцветные брызги салюта, когда Макса решили направить в постель. Он сопротивлялся изо всех сил, кусался, как Никки, и клялся, что больше не попытается убить Дэвида (подчеркнув, однако: только на время праздника), но его слушать не стали, водворили в домик и уложили в постель, для верности заперев двери и закрыв поплотнее створки окон. Гвен предположила, что Макс устал, а потому хватит и таких элементарных мер. Она была права: для Макса, как бы он ни пытался оттянуть этот неожиданно наступивший момент, праздник закончился, единственный и неповторимый в своем роде. Квартирмейстер остался стоять у постепенно затухающего костра, задумчивой грубой скульптурой темнея на фоне красных от жара углей. Вожатые побрели к своему домику. – У меня в чемодане есть вино, будешь? – предложила Гвен. Дэвид отрицательно покачал головой. – Может, съездим в город? Там должно быть красиво сейчас, – снова попробовала вожатая. Дэвид понуро опустил взгляд и скрестил руки на груди. – Знаешь, мне кажется, мы ужасно поступили с Максом, – сказал он, нервно дергая кончики рыжих прядей челки. От них всё ещё слегка пахло паленым. – Он чуть нас всех не убил. Это же надо додуматься – бросить взрывоопасную вещь в костер. – Он забылся, Гвен, только и всего. Такое бывает с детьми. Мы замечательно проводили с ним время, для Макса это первый и последний раз, когда на Рождество можно по-настоящему повеселиться, и я, как вожатый в «Лагере Кэмпбелла», должен был сделать все, чтобы он остался доволен. Вместо этого я запираю его в домике в одиночестве и игнорирую его извинения – а ты сама слышала, он извинялся. Это дорогого стоит. Гвен разочарованно поглядела на Дэвида. Фантазии о романтической прогулке в городе обернулись эгоистичной обидой. – А что насчёт меня? Макса не должно было быть здесь и в помине, и, позволь напомнить, ты звал меня, чтобы провести Рождество вдвоем. И что ты делаешь сейчас? Возишься с этим малолетним вандалом, хотя ни в тебе, ни твоей заботе он ни капли не нуждается. Макс прекрасно провел бы время, глядя все каникулы сериалы, а мы с тобой могли бы гулять по лесам, ездить в город и замечательно жить. – Не нуждается?.. – Дэвид ошарашенно и как-то надломленно отступил на шаг. – Извини, Гвен, я должен был догадаться. Мне казалось, последняя неделя не была такой ужасной, как ты сказала. Он сделал шажок назад – Гвен шагнула ближе, пытаясь что-то сказать. Ей показалось, что Дэвид вот-вот развернется и убежит прочь. Он поник. – Ты мне нравишься, – отчаявшись, сказала вожатая. Она говорила с горькой укоризной, направленной на саму себя. – Я веду себя так, потому что ты мне нравишься. Мне очень-очень жаль, Дэвид, я не… Гвендолин лихорадочно хватала ртом воздух, не находя слов. Через пару секунд полной паники в ожидании реакции она с удивлением отметила, что реакции нет, и затихла. Дэвид широко открыл глаза. Потом сел на ближайший камень средних размеров и глубоко задумался. – Скажи еще раз, – наконец попросил он. В глазах – детская надежда и недоверие. Гвен повторила, и Дэвид снова вышел в астрал. – Я пойду к Максу, – выдавил он из себя через довольно долгое время. – Но скоро вернусь в домик. И умчался. *** Он не вернулся. Гвен успела подождать, немного отвлечься от колючих и давящих мыслей, сходить в столовую, чтобы оставить там подписанные подарки для Макса и Дэвида, принять душ и лечь в постель. Сон, разумеется, не шел, поэтому вожатая не боялась пропустить момент, когда Дэвид снова появится. В начале четвертого Гвен поняла, что никто с ней говорить не хочет, а потому тихонько задремала, вздрагивая от шакальих взвизгиваний ветра за окном, постукивания веточек о стекло и скрипа снега под лапами мелких лесных обитателей. Зайцы и белки рыскали по лагерю в поисках съестного мусора и путали кэмперов наводимой суматохой вроде лязганья мусорных баков. Гвен из всех неожиданных обитателей лагеря больше любила сбежавших от детей черепах: от них и шерсти нет, а, соответственно, и аллергии, и они казались вожатой менее деловито-важными, чем их хвостато-пушистые соратники. Дэвид гладил каждую встретившуюся ему на жизненном пути одичавшую черепашку, Гвен держалась на уважительном расстоянии, не нарушая личное пространство медлительных рептилий. Ее радовали их умные глазки. Жаль только, немногие догадывались вернуться под покров человека с наступлением холодов. Многие не доживали до весны. Гвен снилось, что она была маленькой черепашкой, которая тихонько ступала по гравию, а ее носатую мордочку жестоко хлестал ветер своей ледяной плетью. Ее лапки окоченели и были до костей обморожены, потому не желали слушаться. Гвен сдалась и втиснулась в бесполезный теперь панцирь – тут кто-то поднял ее на руки; складчатая кожа защипала и стала чесаться от внезапного тепла. Вожатая-черепашка высунулась из своего костяного укрытия и столкнулась с чьими-то большими теплыми глазами. Ее головы осторожно коснулись две подушечки пальцев, затем они невесомо погладили панцирь. Метель прекратилась, и тепло объяло Гвен со всех сторон. Сон сменился на неясные образы пустынных мрачных улиц, а затем и вовсе перетек в нечто абстрактное. Вожатый как можно бесшумнее прокрался внутрь, чтобы не разбудить подругу, и закрыл на задвижку случайно распахнувшуюся от напора метели форточку. Ветер прекратил заунывно гудеть внутри и присмирел, обратившись лишь морозным воздухом внутри. Дэвид посильнее растопил камин и улегся на раскладушке. Потом внезапно о чем-то вспомнил, вскочил, порылся в ящиках стола и достал оттуда две бумажки, спрятанные в коллекции редких фантиков из-под конфет. Сами конфеты Дэвид не любил и не ел, так как они вредны для зубов, но шуршащие цветные обертки ему симпатизировали. Тем более, дети всегда оставляли их за собой целую массу, и надо было спасать заповедную зону от ужасного целлофана. Однако в итоге даже такая бесполезная коллекция нашла свое применение («какая прекрасная аллегория на жизнь», – отметил Дэвид про себя), послужив местом, где был спрятан рождественский подарок для Гвен, купленный еще до зимы. Теперь, после ее слов, Дэвид знал, что не прогадал. Он положил бумажки себе под подушку, чтобы не забыть торжественно вручить, как только Гвен проснется. Дэвид закрыл глаза и принялся ждать, улыбаясь при воспоминании об ее словах. – Почему ты не пришел? – первым, что он услышал утром, еще сквозь сон, был упрек Гвен. Она свешивалась с кровати, растрепанная, умопомрачительно молочно-шоколадная на фоне полностью белых простыней, и грозно глядела на Дэвида. Он спросонья напустил на себя невинный вид; впрочем, он действительно был невиновен. – Я пришел к Максу, и мы долго разговаривали, потом читали, а потом я случайно заснул, – Дэвид смущённо улыбнулся. – Проснулся посреди ночи, когда упал с кровати, и вернулся сюда, а ты спишь. Гвен закатила глаза, но видно было, что зла она больше не держит. Скрывая волнение, вожатая завернулась в одеяло. – С Рождеством, Дэвид. Я так тебя и не поздравила ночью, – тут вожатый вспомнил о бумажках и незаметно зашарил рукой под подушкой, но они, судя по всему, куда-то завались, пока Дэвид ворочался во сне. Гвен с интересом следила за копошением друга, однако ему это быстро надоело, и Дэвид, ничего не найдя, решительно сел на кровати. – Гвен! – очень торжественно и чувственно воскликнул он, взмахнул руками и чуть не потерял равновесие. – Ты мне тоже нравишься! С Рождеством! Настала очередь Гвен молчать, и теперь, находясь в прежнем положении Дэвида, она невольно посочувствовала совожатому: когда тебе говорят нечто настолько неожиданное, хочется сказать очень много всего, и ни одна сформировавшаяся фраза не кажется уместной. Эндорфин ударил в голову. Гвен откинулась на подушки, улыбаясь и немного боясь того, что ей хотелось сделать. – Эй, – позвала она и покраснела, вспоминая все написанные фанфики и поражаясь, насколько неправдоподобно она представляла себе отношения между совершеннолетними и, казалось бы, взрослыми людьми, – получается, я могу тебя подержать за руку? Дэвид неловко улыбнулся, Гвен сжалась от стыда. Обоим хотелось кричать, и Дэвид, как обычно, излил это желание в пении: он неосознанно замурлыкал лагерные бодрые куплеты. Гвен прошлым летом от скуки провела небольшой эксперимент и установила, что примерно в половине случаев Дэвид даже не помнит, пел ли он две минуты тому назад, и слова в его мелодии просто служат еще одним образом выражения эмоций, как смех, улыбка или нервное покусывание ногтей. Мотивирующие куплеты выходили, когда Дэвид был взволнован, мелодии без слов всегда вели к солнечной погоде и хорошему настроению, а самые безобидные песни Тэйлор Свифт отчего-то означали, что Дэвид сердится. Иногда у него проскакивали странные песни, как будто для детского хора: они были мрачноватыми и Гвен не очень нравились. Для хора настроение подобрано не было, и на его месте стоял словно удивленный знак вопроса, но не будем отвлекать зашедшего так далеко читателя излишними описаниями песен и настроений. Гвен перекатилась с кровати на раскладушку и легла рядом с другом. – Так что насчёт руки? – напомнила вожатая. Дэвид протянул ей ладошку, они переплели пальцы и принялись лежа глядеть на розовую полосу, медленно вытягивающуюся на потолке. – Точно! Я ещё не устраивал ни одного дня вязания рукавиц. Правда, не уверен, что я сумею научить Макса терпению, но нам ведь придется это сделать рано или поздно. Терпение – обязательный навык любого обитателя лагеря и просто полезное в жизни умение. – Разве ты не понимаешь, что этим должны заниматься не мы, а его родители? Не привязывайся к нему так сильно, Дэвид, – осадила его Гвен. Тот легкомысленно пожал плечами и сделал вид, что не расслышал. Утро они встретили в умиротворенном молчании. Ровное дыхание Дэвида действовало усыпляюще, хотя его плечи с угловатыми костями и выступающие твердые ребра были слишком жесткими и неудобными, чтобы с ними соседствовать, поэтому положение несколько уравнивалось. Случайно заснуть не выходило, но ёрзать и хоть как-то двигаться тоже не возникало желания. В конце концов, довольно долгое время спустя, дверь в домик оглушительно хлопнула, и Дэвид, вздрогнув, резко вышел из состояния полудремы и свалился с раскладушки. – Ага! – Макс зашёл в комнату, уперев руки в бока, и многозначительно посветил Гвен в лицо новеньким фонариком. Очевидно, он уже был в столовой и нашел свой рождественский подарок. – Чего это вы спите? Я могу рассчитывать на вкусный завтрак в этом лагере хотя бы раз в жизни? Конечно, здорово, что в такое утро вы не пичкаете меня всяческой гадостью вроде каши, но есть-то все равно хочется, как ни крути. – Попросил бы Квартирмейстера что-нибудь сварганить, – буркнула Гвен, поднимаясь и оправляя на себе домашние шорты и футболку. – Чтобы не дожить до следующего дня и погибнуть в ужасных мучениях? Нет уж, спасибо. К тому же, он тоже ещё спит. – И ты выбрал нас, а не его? – Дэвид выглянул из-за раскладушки. – Естественно, из пожилого психа со стажем, который только и умеет, что травить детей, и неопытного психа-пацифиста, который умеет готовить, если в лагере нет гребаных брокколей и моркови, я выберу второго. Дэвид широко улыбнулся (Гвен мысленно согласилась с тем, что иногда Дэвид псих) и безропотно принялся собираться на улицу. Он считал, что раз Макс в кои-то веки выбрал его и даже признал это, можно обойтись без подарков следующие лет десять. Это был абсолютный успех. Но, едва он примчался в столовую, он обнаружил под елкой сверток с аккуратно надписанным на оберточной бумаге своим именем и надолго отвлекся на восторженное созерцание целого вороха наклеек, цветных ручек и самоклеящейся бумаги. В то время Макс, не обращая внимания на неодобрение Гвен, которая тоже принялась натягивать свитер на футболку, по-хозяйски раскинулся на раскладушке и принялся неосознанно перебирать в руках складки одеяла Дэвида. В одной из складок пальцы Макса наткнулись на что-то острое: тонкая царапина пересекла фалангу. Макс вздрогнул от неожиданной боли, но не издал ни звука, оглянулся на Гвен (не заметила ли чего?) и заинтригованно вытянул из складки прямоугольник плотной бумаги. Это был билет на поезд. Значились дата и место прибытия: шестнадцатое января, Бриджпорт, Коннектикут. Макс в ужасе, непонятном ему самому, откинул бумажку, как ядовитую. Она плавно спланировала на пол. – Ты чего? – спросила Гвен. – Ничего. Тебе какое дело? – огрызнулся Макс и наступил на билет ногой, чтобы вожатая его не заметила. Но он прогадал: движение, напротив, привлекло ее взгляд, и она непостижимым образом углядела торчащий уголок бумаги. Гвен вскинула брови и перевела взгляд на детское лицо Макса, полное странных, ни о чем не говорящих эмоций. Столько всего мешалось сразу, что из водоворота невозможно было выхватить хоть одну целую картинку. Мальчик надеялся, что сейчас Гвен скажет что-то другое, но она не стала отходить от шаблонов логики: увидел – спросил. – Что там у тебя? Фотография? – нахмурилась она. В ее памяти всплыли канувшие в Лету улыбающиеся лица прошлых лет. Макс подвинул ногу с билетом под ней к себе, Гвен загорелась любопытством. Последовала короткая стычка, в результате которой Макс, нервно дергающийся от щекотки, был совершеннейше побежден, а билет изъят. Гвен резко умолкла, Макс обиженно скрестил руки на груди. Он знал, что билет расстроит вожатую, и попытался предотвратить ненужные треволнения, однако что может противопоставить десятилетний мальчик ослиному упрямству взрослых?.. Они пересели на кровать, разместившись так, чтобы не трогать друг друга, не мешать чужим мыслям и не пересекаться взглядами. В этом они всегда сохраняли солидарность: тишину и личное пространство оба ценили на вес золота. Макс недовольно скривился и задавил букашку, ползущую по полу, неизвестно как выжившую посреди зимы. Что ж, ее безвременная гибель от ноги человека могла бы стать хорошим жизненным примерном фаталистов: судьба настигает несчастных вне зависимости от местоположения, времени года или личных качеств. Смерть есть смерть всегда, и ей все равно, что ваш ланч с начальником назначен ровно на семь, так что вы не сможете присутствовать на нем. Фатализм удручает и уверяет в беспомощности, бессмысленности борьбы и отсутствии выхода из положения. Выходит, родители Макса отчасти подпадают под определение фатализма, раз уж единственное, что они делали – заставляли Макса чувствовать себя в тупике?.. – Так что будем делать? – спросила Гвен и нервно хихикнула. Она мяла билет в руках, вертела так и сяк, буквы играли с ней в чехарду, прыгая, подрагивая, меняясь местами. – Гвен, мне насрать. Поговори уже с этим олухом, и я свалю из лагеря с чистой совестью. – Эй, Макс, не бросай меня! Мы же вроде решили, что оба не хотим отъезда Дэвида, поэтому нам нужен новый план. – Без меня. Я горжусь тем, что я человек логичный, пофигистичный и к тому же реалист. Когда кто-то подумывает уехать – это одно, с этим можно работать, но когда билеты куплены на самое ближайшее будущее – просто смирись. Мы потеряли его. Да и немногое потеряли, к слову. – Ты сам признал, что привязался к Дэвиду. – Поэтому чем скорее я начну разрывать с ним связи, тем легче мне будет воспринять его скорый отъезд. – Ты сбегаешь с тонущего корабля, который еще можно спасти, если вычерпать воду.. – Я поступаю разумно. – Нет, ты неправ. – У тебя закончились аргументы, Гвен, признай это. Давай насладимся последней неделей существования «Лагеря Лагерей» и забудем о нем поскорее. Ты будешь пытаться отличить один скучный и бессмысленный день от другого, а я – сбегать от родителей раз за разом. И все вернется на исходные позиции. Гвен молча намотала на шею теплый шарф, небрежно надела ботинки, словно тапочки, не завязывая шнурки, и побрела к столовой. *** Дэвид носился по комнате, громко и даже в такт подпевая наиболее жизнеутверждающим песням королевы рока Джоан Джетт, ныне постаревшей и чертами лица напоминавшей бабулю Елизавету, тоже королеву. Радио надрывалось и похрипывало, каша парила и булькала, и спагетти в кастрюле для будущей Болоньезе вносили свою лепту в какофонию звуков. Рассмотрев каждый карандашик из своего подарка и немного покричав от радости, Дэвид основательно принялся за просьбу Макса, однако его слова о каше решил опустить. Гвен с первой секунды ощутила себя и свою гнетущую тоску гротескно лишними в этом море счастья. Тень, грубо намалеванная карандашами в углу красивой масляной картины, выписываемой годами. Слова, которые хотелось сказать по дороге в столовую, выветрились из головы. Гвен было больно: она не могла прервать веселье Дэвида, но чувство несправедливости переливалось через края сознания с каждым ударом ее сердца. – Дэвид, – тихо позвала она у входа. Вожатый не услышал ее интонации, но заметил подругу у входа и приветливо помахал ей, пригласительным взмахом руки позвал к себе. – Дэвид, посмотри, – она подошла и дрожащей рукой протянула ему билет. – Вот, мы с Максом нашли это. Он твой? Первые пару мгновений щепочка-вожатый недоумевающе глядел на сжатый кулак и скошенные строчки, затем его взгляд озарился пониманием и тонкие губы сложились в симпатичную «о», не зная, что делать и говорить дальше. Молчание лишило Гвен остатков всякого самообладания, и слова и слезы потекли рекой из недр ее души. – Как ты можешь бросать лагерь? Это неправильно! Так не должно быть! И как ты можешь бросать меня? Почему ты так много скрываешь? Мы ведь… Хотя бы друзья. Дэвид вконец растерялся от такого напора. Слова звучали непривычно, словно произносила их не Гвен, а кто-то другой, одержимый, одолеваемый лихорадкой. Раньше у Гвен припадки паники были довольно частым явлением, и сейчас она напоминала себя в прежние дни, какой не была ни разу за последнее время: частое дыхание, неконтролируемый, всепоглощающий, животный ужас в глазах, на ресницах крошечной прозрачной гирляндой повисли злые слезы. Девушку била дрожь, белый свет из окна давил на сетчатку. Радио радостно кричало; в подгнивших, отчасти полых бревнах выл ветер – все это мешало сосредоточиться им обоим. – Гвен, ты не так все поняла… Гвен с силой топнула ногой, и пара досок отскочила подальше от опасного места. Пыль струйками взвилась к потолку тут и там. Дэвид содрогнулся всем телом, и какие-то мертвые, зарытые и полуразложившиеся воспоминания напомнили ему о себе колебанием воздуха. Ссора с точно таким же детским проявлением злости произошла много лет назад, и Дэвид был ее свидетелем. Иногда дежавю – просто ужасная штука. – Я не хочу этих фраз! Мне нужно конкретное объяснение в спартанском стиле: кратко, по сути и со вкусом. Давай, время пошло, – Гвен скрестила руки на груди и постаралась вернуть себе спокойную, уставшую и безразличную к происходящему маску, однако она уже давно была сорвана с нее: ни ее веселье чуть ранее, ни злость сейчас не позволяли снова поверить в равнодушие вожатой. – Но… О чем бы ты сейчас ни думала, ты ошибаешься; я ни в чем не виноват, – пролепетал Дэвид. – Ты принесла один билет, но есть и другой, и я купил их как подарок. – Я видела брошюру из Коннектикута, и тот лагерь… – Да, это лагерь, но я искал не новую работу, а сам оплатил два места в качестве посетителей, сейчас там набирается группа взрослых, не детей. Там такой красивый лес, он даже больше, чем наш, и к тому же мы бы ездили на экскурсии… Я бы наконец научился скалолазанию с настоящей страховкой в подготовленном для этого месте… А летом мы бы вернулись! – То есть, – с запинкой начала Гвен, – ты зовёшь меня с собой в Коннектикут? И не бросишь лагерь Кэмпбелла? – Разумеется! – просиял вожатый. – Я ничего не собирался бросать. – И ты решил все это устроить ради того, чтобы мы с тобой смогли вместе провести время? – все еще с недоверием проговорила Гвен; впрочем, злость и страх исчезли из ее тона. – Да! Ты говорила, что тебе скучно на работе и что приключений не хватает, и мне показалось, что устроить тебе поездку на Рождество было бы довольно здорово. Если бы ты не согласилась поехать, я бы просто вернул один билет и к лету снова был здесь. Я и достал эти билеты, чтобы сегодня подарить их и поговорить с тобой насчет поездки, но ты нашла их раньше. Дэвид прервался и снял с плиты кашу. Гвен облокотилась о стену и теперь понемногу сползала вниз. Вожатый подсел рядом и тепло обнял ее за плечи, вливая в Гвен через прикосновение свои жизненные силы и очищая в ней ядовитую смесь эмоций, раскладывая все по полочкам. «Вряд ли Дэвид способен любить кого-либо иначе, чем платонически. Все остальное будет уже не вполне Дэвидом», – пронеслась мимолетная мысль, и облегчение Гвен снова сменилось умеренной, спокойной грустью. Она никогда не сможет добиться большего, и ей всегда придется довольствоваться только объятиями и мимолетными поцелуями, тогда как страсти будут бушевать внутри и рваться наружу. Но для Дэвида уютные посиделки на веранде будут идеалом отношений, а страсть – навязанным привычкой и обществом излишеством, которым отчего-то принято гордиться. По щеке Гвен скатилась слезинка, и она закрыла глаза ладонями. Ей было стыдно. Стыдно за недоверие, за собственную слабость и излишнюю тревогу. Стыдно за то, что Дэвид превосходил ее во всех отношениях и был слишком хорош для нее. – Надо было сразу спросить у тебя о брошюре, а не доводить до таких сцен, – укорила сама себя Гвен. – Это ничего. Все люди склонны преувеличивать масштабы трагедии. По крайней мере, теперь ты обо всем знаешь, правда? Гвен кивнула и задумалась. Дэвид не торопил ее, и она была благодарна за это. Она нуждалась в его присутствии. Наверное, теперь следовало привыкать к осознанному желанию постоянно быть рядом, которое потом еще придется не раз помянуть недобрым словом. – А что насчёт твоих кошмаров? Мне казалось, они связаны с Коннектикутом. – Это… Нет, это не имеет к делу отношения. Знаешь, мне все же немного одиноко в лагере, когда нет детей, хотя и быть в одиночестве тоже иногда весело и полезно. Но в январе такие страшные вьюги... В общем, кошмары у меня каждую зиму. Наверное, ты думаешь, это ужасно глупо, потому что давно пора привыкнуть к пустому лагерю, но я никак не могу. – А ловец снов? Он сделан осенью. – Ко всему начинаешь готовиться заранее, когда знаешь, что будет дальше, – неловко улыбнулся Дэвид, его белые мелкие зубы на миг показались и снова спрятались. – Квартирмейстер посоветовал мне сделать ловец снов, и я сплел тот, что теперь висит а домике вожатых. Кажется, он даже немного помогает. Макс осторожно заглянул в столовую, и, когда Дэвид бодро замахал ему рукой от своей стены, ребенок подошел к ним и присел рядом, хоть и оставаясь вне досягаемости дэвидовских объятий. А Гвен наконец во всем разобралась. *** В январе внезапно началась оттепель. Макса пришлось везти в город на дряхлой машине Дэвида, потому что тяжёлый, громоздкий автобус не было возможности вытянуть из очередной рытвины. Увязало на дороге все и вся. Пока Макс и вожатый несколько дней жили в небольшой гостинице, ожидая прибытия где-то задерживающихся родителей, Гвен писала довольно не сдержанное в выражениях письмо к работодателю с просьбой уволить ее и выслать почтой трудовую книжку. Макс, ежедневно бомбардируя застрявших в Нью-Дели родителей звонками, с удивлением для себя сделал вывод, что для некоторых людей город неизбежно губителен. Дэвид, как Никки, чах в четырех стенах и бледнел с каждым днём. Аппетита у него не было, выходить на улицу он боялся, поэтому по прибытии родителей в отель Макс обрадовался не столько за себя, сколько за несчастного вожатого. Естественно, о его радости никто не узнал. Прощаясь, Дэвид наедине крепко обнял Макса, прокатил на плечах и подарил небольшой сверток. Мысленно Макс заверил себя, что приедет снова, чего, однако, уже не случится в ближайшие несколько лет. Вагон поезда заслонял собой свет. Дэвид и Гвен крепче стиснули руки друг друга и вошли внутрь, перекидываясь ничего не значащими словами и шутками. Черный плюшевый котенок осторожно выглядывал из сумочки Гвен. Примечания [первая партия]: *Пишачи – злые демоны из индийской мифологии, что-то вроде вампиров, которые принимают любой облик. Поисковик лично мне выдал пару забавных сайтов, где несчастные испуганные дамы спрашивали совета насчет избавления от пишачи. Ещё забавнее было видеть в числе этих сайтов ответы мэйл ру. Кстати, если вы увидели пишачи, вам в течение девяти месяцев надо срочно его задобрить, иначе вы умрете. Попросите помощи у специалистов, они разберутся. И да, хэдканон: Гвен знает о существовании пишачи с прошлого лета, когда был устроен лагерь с культурами разных народов, и Макс сам рассказывал об индийской мифологии по Википедии. Помню, даже эпизод был подобный, там Нил разглагольствовал о евреях-супергероях, было глубокомысленно. **Естественно, имеется в виду произведение Вивальди «Времена года». Как по мне, звучит хуже «Кармины Бураны» Орфа, почти единственного действительно понравившегося мне произведения из курса музыки, но Вивальди всё ещё очень хорош. Как раз зимой, когда начиналась эта зарисовка, я устроил себе ночь классической музыки, поэтому на тот момент был под впечатлением. Увы, я пока не дошел до интеллектуального состояния, когда люди слушают классику на постоянной основе, но немного приобщился, честно.