Формалин

«Моя душа нема. Моё тело — тюрьма»

— Хэй, сильно занят? — непринуждённость и уверенность в самом себе. Цель должна быть достигнута любой ценой, но эта самая меньшая, хотя и рискованная. А если не поверит? Не пойдёт с ним? А если…. Нет. Никаких сомнений. Чтобы завладеть жертвой, нужно быть уверенным. Глаза не должны выдавать внутреннего ощущения азарта. Только хладнокровие и ледяной расчёт. И если вы вдруг услышите треск, то знайте — это рушатся и вновь нарастают айсберги внутри полюсов человеческих решений. Сохо на развилке, но он будет уверенным, смелым, — решится, не выдаст себя. Даже самый маленький и беззащитный зверёк чувствует, когда хищник сомневается. Тогда он начинает продумывать пути к отступлению, хитрить и надеяться на спасение. В случае братьев Чон путей быть не должно. Одна тропинка, один хищник и одна жертва. Никакого спасения. Конец только один — ешь первым или будешь проглочен сам. Не подавись, мальчик, кости иногда любят вонзаться в горло…. Сохо — хищник? Если встретить его на улице, то можно просто пройти мимо и никогда не подумать, что этот тихий парень планирует нечто очень жуткое. Никто не скажет, что его руки с длинными пальцами, созданными для творчества или удовольствия, готовятся быть измазанными в одной из телесных жидкостей. Его преимущество в том, что никто не подумает на него, а он умело этим воспользуется. Уже только за это я готова назвать его хищником. Оправдает ли он это звание? Глубокой вдох. Не допускай мысли о провале. Смотри в зеркало, думай яснее, мысли быстро. Не думай о кости в горле. Только о том, что подавишься не ты. Сохо ловит брата, когда тот выходит из своей комнаты. От отца Сохо слышал, что никаких встреч сегодня не планируется, а потому он пользуется возможностью. Подойди он в другое время, Хосок точно бы ответил ему стопроцентным отказом, а тут есть шанс, да ещё и очень неплохой. Сохо знает, что брат рад отъезду больше всех, а потому использует это. Паутина такая красивая и манящая. Но только коснись её… И вот ты уже во власти смерти. Сохо чувствует ещё три пары эфемерных лап, готовится использовать каждую. Эйфория внутри дарует даже ощущение коротеньких волосков, вместо крови по венам начинает течь вязкая субстанция. Готовься, Хосок, ещё немного и она окутает тебя, обездвижит. — Для тебя я занят всегда, — Хосок смотрит без интереса, будто бы делает одолжение. Даже не так. Оказывает честь. А ещё планирует отказом подогреть интерес. Сохо к нему никогда не обращался, а тут чего-то хочет. Парню в общем-то всё равно, чего именно хочет от него брат, главное, что он может использовать это в своих целях. И как доказательство задуманного внутри него просыпается рычащий зверь, готовый к нападению. Удачный сегодня будет вечерок. — Не хочешь попрощаться? Отпраздновать мой уход из твоей жизни, — старательно прощупывает почву, подбирает нужные нити, готовясь подчинить куклу своей воле. Ещё совсем немного терпения и вязкие нити паутины примут в объятия гостя. Сохо старается вести себя ещё спокойнее. Его эмоции не должны помешать. Он чувствует, что брат внутри уже согласен (всё же есть что-то полезное от их связи — связи, что крепкой красной нитью держит их с самого первого вздоха, с первого биения сердца. Связь близнецов, связь братьев, связь...окрашенная в чёрный цвет проклятья). Теперь паук должен подождать, пока жертва не попадётся на заманчивый блеск. Немного терпения, и в горло потечёт сладкий вкус горячей крови. — Даже если я решу праздновать, то с чего ты взял, что я возьму тебя с собой? — слушает, наблюдает, придумывает, как поведёт к ловушке. Хосок вдруг находит происходящее крайне забавным. Думает наперёд. Например, что можно дать брату надежду, а потом перенаправить всё в нужное ему русло. Он может привести Сохо туда, где над тем можно будет поиздеваться. Ну не может он просто так отпустить того, напоследок не насладившись. Брат сам пришёл к нему на крючок, даже придумывать ничего не пришлось. Такую удачу нельзя упускать. Глупый, никчёмный крольчонок сам пришёл в капкан. Что же, пусть пеняет на себя. Охотник не собирается быть добрым. Пусть шкурка и маловата, но на стене будет смотреться неплохо, а под ногами ещё лучше. — Ну-у, — он предполагал этот вопрос, словно в шахматах продумывал разные варианты развития событий, поэтому сейчас спокойно находит причину, но перед этим притворяется дурачком. Нельзя вызывать подозрений. Он готов даже пустить парочку нелестных эпитетов в свою сторону, знает, что это как красная тряпка для быка. Братец обожает унижать словами, — ты… — Впрочем, не важно! Хосок опасается, что зайчонок не попадёт в капкан. И несмотря на тупость и безмозглость, почувствует, не захочет ранить лапки. Этого допустить нельзя, потому что азарт уже проснулся, уже начал щекотать нервные окончания и пьянить разум. Сейчас, когда в голове Хосока нарисовалась такая сладкая и вкусная картина, терять её совсем не хочется. Чужая кровь для него — самое изысканное лакомство, он готов сегодня хорошенько насытиться. — Пойдём,— жажда крови так сильна, уже клыки впиваются в губы, не терпят препятствий в своём желании впиться в мягкую плоть. Крольчонок будет подвергнут пыткам прежде чем попробует убежать от своего самого главного кошмара, — пока я не передумал, — но запах крови в воздухе настолько силён, что передумать невозможно. Только запах этот исходит из пасти паука. Хосок не берёт водителя. Ему лишние свидетели не нужны, да и за руль в нетрезвом виде он может сесть спокойно. И хотя он знает, что работники в их доме хранят вечное молчание, всё равно осторожничает. У него моментами появляется мысль, что в порыве эйфории от боли брата не получится остановиться. Да, он не прячет размышления о том, что может избить до полусмерти, а то и…Над этим ещё надо подумать. Сохо подыгрывает, притворяется марионеткой, хотя это он тут кукловод. Он догадывается, почему брат согласился поехать с ним, а потому поддерживает образ наивной овечки. Шанс на свободу, что устроился в нагрудном кармане рубашки, приятно греет сердце. Ещё совсем немного. И пока они едут в один из баров, каждый внутри переживает свой собственный эпизод. Они совершенно разные, но есть что-то такое, что невозможно обозначить простыми понятиями. Природа явно готовила шутку, когда двум таким разным душам подобрала одно лицо. И каждый день два таких похожих, но таких разных человека думали о том, как сильно хотели бы сломать уродливое зеркало. Зеркало, что с обеих своих сторон дало трещину. На семейной фотографии семейства Чон у двух представителей вырезаны лица. Хосок не стеснялся бить брата. Особенно по лицу. Особенно ногами. Так странно на самом деле, это ведь всё равно что бить самого себя. Но нет. Всю свою жизнь они были разными, считали, что их лица не подходят друг другу. Сохо не понимал, почему у монстра, что отравляет жизнь, лицо, принадлежащее ему самому. Хосок же просто ненавидел. Он не хотел, чтобы у кого-то ещё были такие глаза, дуга улыбки, изгиб бровей. Он всегда мечтал разбить это зеркало — оно для него было с ужасной кривизной. И он пробовал исправлять её, а когда понял, что бесполезно, начал просто разбивать. И осколки не ранили его, только злили, ведь напротив он всё ещё видел себя. Разделены. Противопоставлены. Чёрное и белое… Хотя, мысли Сохо не позволяли отнести его к обладателям нимба над головой. А Хосок… Он в общем-то никогда и не собирался кого-то переубеждать. А может зеркало показывало всё правильно? — Бармен, виски. Сейчас приду... — Хосок оставляет брата у стойки. Ему нужно убедиться, что тут нет знакомых, а ещё он хотел для храбрости вдохнуть дорожку счастья (свой маленький секрет). В зал ему идти не хочется, потому что он не рассчитывает быть тут долго. Так, пару бокалов любимого напитка и можно свершать задуманное. Главное, чтобы кролик ни о чём ни догадался. Сохо держит в руках маленький свёрток. Это он так заботливо грел душу и дарил самые яркие мечты. Бармен поставил бутылку и стаканы и пошёл заниматься другими клиентами. В баре много людей, но они не заинтересованы в том, чтобы смотреть на барную стойку. Никто и ничто не мешают осуществить задуманное. Сохо пользуется этим. Он изо всех сил держит редкие перья из хвоста удачи, старается не упустить ни одного. Буквально секунда. Янтарная жидкость в бутылке растворяет в своём плену порошок. И кто бы вообще мог подумать, что этот тихий и скоромный мальчик так ловко провернёт подобное. А он сделал. Стал ещё на шаг ближе к мечте. И всё нутро обдало сладким жаром. Смог. Не спасовал. Сделал то, что поможет ему достигнуть своей цели. Хосок возвращается. Вот стакан наполняется алкоголем, а вот алкоголь уже блестит на губах. Ещё на шаг ближе. Ещё стакан и язык более не сдерживает того, что шепчет разум. — Поверь, в этом городе ты не найдёшь человека более счастливого, чем я сейчас. Ты наконец-то покинешь мой дом. Дом, в котором тебя и быть не должно было. И если я сейчас пью, то только за то, что ты сваливаешь. Я надеюсь, — глотает алкоголь, словно воду, продолжая смотреть на брата уже стеклянными глазами, — ты сдохнешь в какой-нибудь подворотне и моя семья избавится от бесполезной ноши. Сохо внешне абсолютно спокоен. Это внутри у него переливается целый спектр эмоций. И если бы прямо сейчас у него спросили, хочет ли он забыть хоть что-то из того, что долгое время жило в нём и наконец готово выбраться, он бы, не колеблясь ни секунды, ответил отрицательно. Только терпеливо ждёт, когда пройдёт достаточно времени. Время не давит на него, ибо терпение стало ему сестрой, частью его. Правда, когда Сохо видит, что брат начинает пьянеть, терпение внутри него даёт небольшую кривую трещину. Так хочется ускорить процесс. — Ты... — растягивает галстук, расстёгивает несколько пуговиц на рубашке, — ты никчёмная мошка. Я не понимаю, почему родители решили избавиться от тебя только сейчас. На их месте я бы давно прихлопнул тебя. Ты не достоин жить, ни в моём доме, ни в моей семье. Ты, в принципе, не достоин ходить по этой земле. Знаешь, мне так жаль, что я не прикончил тебя ещё в утробе. Слышал, что некоторые близнецы могут убивать друг друга? И распаляется от собственных мыслей. Вслух он нарисовал картину воображения, детально расписал, что на этой картине один герой явно лишний, надо вывести его. Разъесть краску, вырезать кусок, что угодно. И он без зазрения совести высказывал всё это. Ладно ещё в детстве его ненависть можно было списать на всякие кризисы и переходный возраст. Но дело в том, что никто корни его зла не выкорчёвывал, — более того, родители всячески удобряли, не допуская уничтожения сорняков. Хосок воспитан таким: он ранит других острыми шипами, а сам питается кровью, разрастаясь всё больше. И никто не питал его так хорошо, как Сохо. Кровь брата была самой вкусной, самой желанной — её младшенький черпал, задыхаясь в диком экстазе. Очередь паука. Вторая сторона зеркала оплетена паутиной. В глазах Сохо читался первородный азарт, ничего человеческого, лишь что-то неприкрыто животное. Хосок всё ещё не понимал, что происходит, глушил стакан за стаканом (в какой-то момент он просто растворился в своей ненависти и забыл, что, вообще-то, не собирался быть тут долго), а потом улёгся на стойку и прикрыл глаза. Сохо выждал пару минут и, удостоверившись, что брат крепко спит, подошёл к нему. В голове всё мешается. Радость от того, что план, кажется, срабатывает, греет душу. О да, Сохо очень хорошо. Он по-прежнему сдерживает порыв прыгать и радоваться. Ещё рано, ещё предстоит всё закончить. Впрочем теперь, когда всё задуманное начало сбываться, стало гораздо легче. И всё то, о чём он думал долгими бессонными ночами, вдруг показалось таким неважным. Нет ни грамма сомнений. Только чистая ненависть. Он её выплеснет, осуществит то, что так долго и тщательно продумывал. — А говорил, крепкий орешек, — Сохо уже и не помнит, когда последний раз вообще касался брата. Кажется, это было ещё в глубоком детстве. Так непривычно, так странно, так тяжело. Но всё же опирает спящего парня на своё тело и направляется к выходу. — Ну поехали, братец, — и когда последний раз называл по имени тоже не помнит. Тёплый июньский вечер смотрел ему в глаза. Фонари освещали остывающий асфальт. Где-то на площадке резвились дети. Счастливые дети. Пусть у них всё будет хорошо. Ветерок шептал что-то. Кто знает что именно — мысли путались. Может он отговаривал, а может желал удачи. Сохо воспринимал по-своему. Он вдохнул запах скошенной травы, и маленькая частичка счастья зажглась глубоко внутри. Он всегда был странным, не таким как брат. Он был живым… И сейчас таким останется. Сохо усадил брата на заднее сидение, а сам устроился за рулём. До нужного места ехать около получаса. Брат не должен проснуться. Старший заводит автомобиль, предварительно набирая кому-то СМС. А затем выключает телефон, вытаскивая сим-карту. Абонент навсегда вне зоны доступа. Загородный дом, снятый втайне на чужое имя. Тот же июньский вечер, идущий по пятам. Снова прохладный воздух, и вот цель совсем близка. Это мгновение кажется такими сладким. Но проходит секунда, и рулетка вновь крутится. Холодный страх напоминает о себе каплями пота, стекающими по спине. Сохо не может понять, что это за чувство, потому что лёгкое головокружение не отпускает его, а дрожь в конечностях то ли подбадривает, то ли протестует. Думай сам, паучок. Ужин стынет. Возможно судьба благоволила ему, потому что по следам, как казалось самому Сохо, пропитанным смертью, никто не шёл. Лай собак не нарушал ночной тишины. Только стук сердца, только громкий разговор внутри себя самого. Тёмный коридор, могильный холод и странный неприятный запах. Сохо не подарил брату возможность напоследок вдохнуть запах любимого одеколона от BVLGARI. Слишком большая роскошь. Пауку и так сойдёт, главное, наконец, утолить голод. Как там сейчас модно говорить? Ах да, закрыть гештальт. Он заносит брата в подвал, небрежно скидывая на кушетку. Опустошает его карманы, выключает телефон, достаёт бумажник, ручку, сигареты и зажигалку… Сохо не курит и не собирается начинать. Сошлётся, что перед свадьбой решил бросить. Младший ещё в отключке. Ну что же. Спи сладко, дорогой братец. Не будет больно, как комарик укусит. Ну и что, что ты уже никогда не проснёшься? Больно-то не будет. Вот так. Всё. Шприц покорно возвращается на стол. Он там и ждал своего хозяина, а теперь некого ждать, и он больше не нужен. Всё готово. Свет. Не сильно яркий, но позволяет видеть всё необходимое. Сохо не любит, когда сильно ярко, это напоминает ему что-то из детства. Возможно свет лампы в больнице, когда он только появился на свет. Тогда, видимо, и получил всю необходимую дозу, потому что после ему казалось, что жизнь проходит на тёмной стороне луны. Он привык к этому. Полотно. Такое скрипучее, неприятного болотного цвета. Почему-то ассоциируется с фильмами о маньяках, где тело клали именно на такое полотно. И эфемерный запах крови вдруг выбил из лёгких остатки летнего вечера. Расстилает аккуратно, громко выругивается, когда к горлу вдруг подступает тошнота. Всё хорошо, насколько это возможно. Но всё ещё болотная простынь и запах крови. Большая склянка. О, её делали на заказ. Специально под рост человека. Всё строго анонимно, на чужой адрес. И как же прекрасно она получилась. Сохо просил сделать эффект бензина в луже, казалось, что так будет красивее. Такое вот страшное, нечеловеческое искусство. Может ли быть смерть красивой? Может ли человеческая боль быть красивой? Сохо где-то слышал, что боль исключительно вопрос эстетики. Вот и проверит на своём опыте. Раствор формальдегида. Да, вот она — самая необходимая в сегодняшнем ритуале вещь. Сохо всё высчитал, закупил даже чуточку больше и уже совсем не кривился от едкого и неприятного запаха, что мешался с запахом крови. Видимо, у эстетики смерти такой запах. Он привык. Ему даже… Нравится? Медицинские инструменты. Простерилизовал. Подготовил. Разложил в последовательности использования. Они так красиво блестят своей сталью. Добавляют процессу красоты, так сказать. «Так чудовищно и мерзко» — скажите вы. «Так сладко и долгожданно» — ответит Сохо. Небольшой магнитофон. Ему будет тяжело быть с братом в полной тишине. Даже если брат не будет струить кислотную ненависть, он всё равно будет рядом. Ненавязчивые песни из собственного плейлиста спасут ситуацию. Сохо не страшно. Больше всего нужно бояться тех, кому уже нечего терять. Беглый взгляд на тело брата, а потом на скальпель. Свобода уже так близка. Её крылья щекочут спину. Назад пути нет. Только не запутайся в собственной паутине. Удачи, паучок. И они остаются вдвоём. Под томный вальс мелодии исполняется самая большая мечта человека. Человека, лицо которого отныне не повторяется в ещё одном экземпляре. *** Три дня назад — Господин Сохо, водитель уже приехал, Вам стоит поторопиться. Миловидная женщина зашла лишь после стука и разрешения от хозяина комнаты, вежливо поздоровалась, поправляя белоснежный фартук. С губ её едва не сорвался какой-то вопрос, но она вовремя прикусила язык, припомнив своё место. Но взгляд её оставался доброжелательным, улыбка её очень даже напоминала искреннюю. По крайней мере, намного лучше, чем первородный оскал остальных обитателей этого дома. Госпожа Пак всегда смотрела с какой-то мягкостью. Людям, у которых есть бабушка, наверняка бы показался этот взгляд знакомым, потому что обычно эти милые старушки смотрят именно так. Да в целом, эта женщина была единственной, кто замечал существование Сохо в этом мире. Единственная, кто спрашивала, как дела, приносила сладкое, если видела грусть в чужих глазах или слышала очередной поток криков из кабинета главы семьи Чон. Единственная, кто хоть отдалённо напоминал Сохо…мать? И тут невольно возникает вопрос: а достаточно ли просто родить ребёнка, чтобы быть матерью? Женщина, что привела Сохо в этот мир, не особо интересовалась им, потому что уши её волновал крик другого ребёнка. Тот же ребёнок остался с мамой, пригрелся на её груди, когда Сохо увезли в палату, к другим детям. Следующие дни он видел только потолок, а единственным теплом, отдающим хоть какой-то заботой, были постоянно меняющиеся руки нянечек. В это же время другой ребёнок получал мамину любовь, пил тёплое молоко и слушал сладкий голос, когда засыпал. С ним разговаривали, ему что-то рассказывали, колыбельные не давали страшным снам потревожить покой. Его не посмели унести в объятия одиночества, нет. Он был с мамой, в отдельной палате, видел отца, который не упускал возможности зайти в гости. Он получал всё то, чем Сохо обделили. И вот тут будет повод удивиться, потому что в роскоши купался малыш, что был самым качественным отражением Чон Сохо. Каждой своей чёрточкой, каждым изгибом они повторяли друг друга. Будто две половинки одного целого, целого, что при первом крике было разорвано и более никогда не подлежало воссоединению. Одно лицо – разные судьбы. Глупая шутка небес. Зал с единственным зрителем оставил её без смеха и оваций. Занавес опустился… А за окном снова этот мир. Мир, в котором Сохо места будто не предназначено. Там несётся жизнь, там развиваются тысячи сюжетных линий, происходят самые разные события. А в этой комнате время будто замерло, будто отказалось так же скоротечно, но ярко разрисовывать жизнь конкретного человека. Птица в клетке у кровати мило чирикает. Кто знает, о чём она говорит? Но в словах (тут нет ошибки) её явно есть что-то вразумительное, просто люди таких мудрых изречений ещё понимать не научились... А говорят высшая ступень эволюции. — Спасибо, госпожа Пак, — тёплая улыбка в ответ. Сохо гремит какой-то коробкой с чем-то железным, убирает её куда-то в ящик на замке и всё ещё старается выглядеть непринуждённо. На самом деле Госпожа Пак прервала ход его мыслей, и теперь, когда он понял о чём они были (и такое случается), всё тело поддалось верёвочкам и, словно марионетка, пустилось в эпилептический припадок. Интересная это штука — мысли. Появляются так внезапно, так же внезапно исчезают, а моментами очень надолго задерживаются. Мутят сны, разбавляя терпкий кофе горьким молоком, превращая его из вкусного благородного напитка в беспросветный пруд, покрытый тиной. Он так и не свыкся с ними до конца, но уже не так сильно отмахивается о них, когда они изволят посещать. — Я собрала это для тебя, знаю же, что ты забываешь покушать, — протягивает контейнер с чем-то горячим и аппетитным. — Тут всё, как ты любишь... Надеюсь, ты хотя бы немного передохнёшь, пока обедаешь. И ещё. Перед отъездом господин Чон прик…— осекается, понимая, что данная формулировка просто ужасна. — Господин ждёт Вас в своём кабинете. — Спасибо большое. Странно получается. Ты пришёл в этот мир, дышишь, моргаешь, чувствуешь прикосновения ветра, слышишь, как твои родители решили развлечься, думая, что дети давно спят, но ты… Не живёшь, не можешь жить по-настоящему. И можно ли называть это существованием? Иногда Сохо думает о том, что он и вовсе привидение. То самое, из мультфильмов и книг: оно со всеми хочет дружить, не обращает внимания на чужую жестокость, буквально освещая (даже не свой мир, а подлунный) всё вокруг светом наивности и чистоты. И в конце концов, он обязательно обретает друга, который обнимает его, будто тот материален, который обещает вечную дружбу и поддержку, а все взрослые дружно признают себя ограниченными чурбанами и начнут верить в доброту. Гранит, что возник из-за стресса, эгоцентризма, фрустрации и мозгоёбства на работе вдруг лопается, щёки розовеют. И вот уже отовсюду слышны музыка, песни, добрые слова и никаких матов. А всё это потому, что привидение показало как надо, наделило всех счастьем и само осталось счастливым. Такой ли Сохо на самом деле? Возможно мог бы им быть, если бы не червячок. Знаете, тот самый, что нахально грызёт сердцевинку яблока. В случае с Сохо, эта тварь уже насквозь всё прожрала. По тоннелям, оставленным склизким телом, теперь следуют совсем не такие как раньше мысли. До раздвоения личности не дошло, потому что Сохо со своими мыслями один на целой планете. За характеристики побольше, по типу вселенной и галактики, не берётся — вдруг там, где-нибудь во вселенной Андромеды, напротив двадцать четвёртой звезды какого-нибудь созвездия, есть планета, и планету эту населяют….Хм, ну кто-то в общем населяет. Вот эти существа возможно могли бы помочь Сохо понять, что он не одинок, что нужен и важен. Но сейчас он на Земле, и он один. Внешних повреждений нет (уродливая синяя клякса на ребре, оставленная братом не в счёт, уже почти зажила), а вот внутри настоящая резня. Демоны не спят ни мгновения, они на самых разных языках посылают по тоннелям свои замыслы, медленно, но верно надеясь подчинить им Сохо. И он… Да, медленно, но верно подчиняется. Да что там, в своих снах он уже множество раз и во всех возможных красках посмотрел эпизод. Он — режиссёр, сценарист, мастер по монтажу, свету и прочей лабуде. И актёр всего один. Конец у фильма не счастливый, по крайней мере, для актёра. Первая и последняя роль. Упс, какая ирония. Учебник по анатомии остаётся на столе, прикрывая глянцевую поверхность журнала. Сохо кидает печальный взгляд на своих бабочек и всё же покидает место, где ему было так хорошо Дома всё также. Не для него. Стены душат, вот только это не потому что дом семейства Чон обладает какими-то волшебными свойствами. Это всё оттого, что никто из родных не думает о парне в ключе родственника. Думают ли они о нём вообще? Он ведь не Хосок, не младший брат, не будущий наследник всего. Он просто лицо. Как две капли воды похожее на брата. И больше ничего. И это серьёзно. За всю его жизнь никто никогда не думал о том, что он вообще-то отдельная личность. Всё в тумане. Кабинет отца, острый голос матери, едкая усмешка брата. — Ты уже достаточно взрослый, — женщина запинается, — и мы с твоим отцом приняли решение. Ну же, скажи это, подпиши этот смертный приговор, разрушь и без того битый мир ненужного никому человека. — Мы приняли решение отправить тебя за границу, — а вот отец не медлит. Он всегда резок, немногословен и отстранён. — Наследником корпорации ты всё равно не станешь, а за границей сможешь жить тихо, не напоминая нам, что ты есть. Толку от тебя никогда не было, а стоять за спиной брата я тебе не позволю. Ты уедешь и больше никогда не вернёшься. Считай, что больше у тебя никого нет. Хосок справится за вас обоих. И, вроде, Сохо должен радоваться, отец на него смотрит. Вот только на сердце остаются борозды. — Но…— да, самое лучшее решение это выкинуть из дома. Сохо и так никогда не любили в полной мере, а тут и вовсе решили избавиться. — Это не обсуждается, — тут в диалог вступает мать. — Денег на первое время мы тебе дадим, а дальше живи, как знаешь. Просто забудь, что когда-то у тебя была семья. Хосок скоро женится, этим событием мы перекроем твоё исчезновение. Живи незаметно и умри спокойно, так как это делают многие люди в нашем мире. Занавес опустился слишком резко. Сохо не успел отойти. Тяжёлой шторой правды его придавило к деревянному полу. Парень не припомнит, чтобы за всю жизнь родители говорили ему больше слов, чем сказали сейчас, оттого ненависть в сердце ещё больше, а терновые шипы всё сильнее впиваются в душу. Что же, они сами подписали приговор. Вот только кому из братьев? Бабочки мёртвыми красками сияли из-под стекла. Витражом бездны смотрели они на Сохо, и порой казалось, что шёпот недвижимых крыльев доносил до ушей голос. Решение родителей выбило почву из-под ног. Сохо повис в невесомости, без возможности что-то делать. Конечности не чувствуются своими, только тупой вибрацией отдаётся ощущение их присутствия. Голова. Она такая тяжёлая и ненужная. Внутри только оглушающая пустота. Ветка лабиринта пришла к тупику, где-то позади уже слышится громкое зловонное дыхание рогатого монстра. Возможно ли уйти? Может будет лучше принять участь, отдаться острым зубам, искупаться в отвратительной слюне, раствориться в желудочном соке и остаться лишь отходом. Или можно обмануть зверя, сбежать от него, завернуть в другую ветку, не успев отдышаться, пойти дальше. И всё ещё не бросать надежду на жизнь без ужасного рёва и дрожи от одного только представления тяжёлых шагов. Нить Ариадны — лишь ложь, красивая сказка, разлетевшаяся уродливым хрусталём. И Сохо идёт по узким коридорам, слышит хруст под ногами. Заглушает голоса этим звуком, но в голове всё равно упорное, жутко громкое, не умолкающее: «Спасти себя можешь только ты сам». И вот решение, которое последние годы сжигало изнутри, мучило, не давало спать ночами, отражалось самыми отвратительными гримасами во снах, наконец, полностью завладело Сохо. Чёрный силуэт с огромными крыльями и длинными когтями становится за спиной. Тень его гораздо больше, чем сам Сохо... Он весь теперь тень? Руки опутывают шею, касаются плеч, голос теперь кажется настоящим... принадлежащим ему самому! Удар молнии. Осознание. Испуг. Парень находит себя на полу. Находит. Неужели?! Сомнений не остаётся, чаша совершенно пуста, ни одна капля более не пропитывает её стенки, ничего больше не держит самого Сохо. *** Сохо никогда не думал, что будет именно так. Но оно вышло. Он не стал уродовать тело брата. Нет. Этот ублюдок должен остаться таким же совершенным, каким его все считали, а гнилая душа, Сохо надеется, уже покинула его. Он не будет расчленён, распихан по ёмкостям. Это идеальное лицо, якобы волшебные руки, божественное тело - всё это Хосок терзать не будет. Сохо готовился очень долго. Книги по анатомии пестрили текстовыделителями, особенно были помечены страницы, связанные с бальзамированием человека. Вкладки инкогнито хранили сведения о необходимых концентрациях формалина, их сменяли поиски неприметного дома (обязательно с подвалом). На дне ящика с канцелярией лежала коробочка с разными скальпелями, а по договору с одной симпатичной работницей морга два раза в неделю Сохо мог приходить и тренировать уверенные надрезы в нужных местах. Зачёркнутые слова в личном дневнике не могли скрыть самого Сохо, его внутреннюю боль и медленное, но уже без возможности вернуться назад решение изменить всё. «Совесть», «Прощение», «Надежда на лучшее» — все они были погребены под слоями шарикового стержня. Если бы всё было так легко, Сохо бы и себя похоронил. Скрыл себя на блеклых страницах тетради, которая канула бы в Лету сразу после его исчезновения. Бессовестно. Без возможности на прощение. Отчаянно. И опять дума о том, что никто бы не заподозрил его. И тут дело даже не в том, что он проявлял доброту и из-за неё никто не думал о его внутреннем состоянии. Проблема в том, что просто никто не думал... Сохо не занимал чьих-то мыслей. Жил в другом (и что с того, что на одной планете) мире, хотя этого никогда не хотел. Имея телесную оболочку, для окружающих он оставался невидимкой, пустой и блеклой. И взгляды были пусты, и молчало сердце. Каждый день тянулся так странно — вроде медленно, совсем тихо, а вроде и с бешеной скоростью, обгоняя планеты, отсчитывая секунды до того самого дня. Дня смерти? А может быть и до него… Обязательно выпустить кровь. Запах трупа не был противен. Напротив, он казался таким знакомым и родным, что невольно навевал ностальгию. Возникало чувство, что Хосок так всю жизнь и пах, — гнилью, смрадом, умершей душой. И сейчас, когда лицо брата не выражало чувств... хотя, это ложь. Даже после смерти он продолжал смотреть надменно, так, как смотрел, казалось, с самого первого своего вздоха, с громкого крика. И несмотря на то, что сразу после рождения совсем маленький, ещё ничего не понимающий Сохо не мог различать эмоции, на его сетчатке будто отпечатался этот чужой и надменный взгляд. Запах молока, мамы и эти глаза... Так вот. Сейчас Испытывал ли он то желанное счастье, что обещало подарить возмездие? Ощущает ли ту лёгкость, что подарил камень, свалившийся с плеч. Видит ли тот самый цвет свободной жизнь, который так ярко воссоздавал художник в его снах? На данный момент Сохо не может дать точного ответа. Лишь руки, что немного трясутся, глаза, что при каждой возможности откидывают бездыханное тело, ноги, отчего-то такие лёгкие, совсем пуховые и сердце, что поёт неторопливо, но с особыми нотами необъяснимого принятия. Сердце брата Сохо убрал в холодильник. На этот бесполезный (в случае Хосока точно) орган у парня были свои планы. К утру, когда Сохо взял в руки телефон Хосока и включил его, новости были лишь об одном: «Авария. Старший сын семьи Чон трагически погиб. Ведётся расследование». На табло тут же высветилась куча пропущенных от родителей. Он перезвонит позже. Но пути назад у него уже нет. Не было с того момента, как когтистое чудовище заменило его тень. Лестница, что ведёт наверх, кажется бесконечной, а дрожь в теле кажется такой привычной. — Всё, что было твоим, теперь моё, — Сохо улыбается, и на лице его сейчас едва ли можно прочитать хоть что-то человеческое. — Я буду отличной заменой тебя, братец. Солнце ложится на его лицо, лучами ласкает щёки, немного слепит. Но уже не Сохо. Нет.