Власть магии

Рука, сжимавшая кинжал, все еще дрожала мелкой противной дрожью. В извилистое лезвие прочно врезались буквы длинного, странного имени. И тот, кто был виной происшедшему, больше не мог ответить, не мог откликнуться на бессмысленный зов о помощи, поскольку был мертв. На какие-то считанные мгновения наступила тишина. Глубокая, страшная тишина, в которой слышалось только его собственное, прерывистое дыхание. А затем… наступило освобождение. Неведомая дотоле сила хлынула потоком, порождая желание засмеяться, вскочить на ноги. Все чувства обострились до предела, и человек, уверенно державший в испачканных пальцах кинжал, поднялся на ноги, полной грудью вдохнул вечерний воздух и замер на месте. Все прежние ощущения исчезли, уступив место восторгу, схожему разве что с первым любовным переживанием, но еще более острому. Магия толчками входила в тело, и прежде хромой крестьянин нагнулся и небрежным движением подобрал ставшую ненужной палку. Ему казалось, что он может летать. Он может все. Он больше никогда не почувствует себя забитым, несчастным, обездоленным… отчаявшимся. Круг сомкнулся, породив нового Темного мага. *** Стоя с окровавленным кинжалом в руке, Румпельштильцхен смотрел на своего сына. Он не понимал, почему тот пятится от него, почему боится, ведь теперь страшиться нечего. Если прежде мир был жесток к Румпельштильцхену, то теперь никто и никогда не посмеет ему указывать. Благодаря этой новой, невиданным вином струившейся по жилам силе он чувствовал себя могущественным и непобедимым. Белфайер перевел взгляд с отца на трупы стражников, и Румпельштильцхен невольно оглянулся, вспоминая сладкое мгновение, когда то ничтожество готовилось поцеловать его башмак. Унижение за унижение, расплата таковой и должна быть. И все же он, Румпельштильцхен, был милосерден – он свернул шею своему врагу еще до того, как тот вкусил горечь своего поражения в полной мере. Отрадный хруст сломавшихся позвонков, а затем – упоение своей силой, уничтожение последних свидетелей той кошмарной сцены в лесу. Больше никто не увидит его слабость, не почувствует его бессильного страха. Они должны были понимать, что глумливые насмешки порождают ненависть. Что нельзя бесконечно топтать слабых. – Папа, – пролепетал Бей, все еще перепуганный, – папа, что с тобой случилось? Кривая, злая усмешка исчезла с лица Румпельштильцхена, уступив место подобию прежней, немного грустной улыбки, в которой отражалась вся его любовь к сыну. Он пошел на кражу кинжала только ради того, чтобы не расставаться с Белфайером, и приобретение нечеловеческой силы не изменило, казалось бы, чувств к Бею, а, наоборот, сделало их намного глубже. Румпельштильцхен шагнул к мальчику, свободной рукой провел по вьющимся волосам, заглянул в темно-карие, родные глаза. – Со мной все хорошо, сынок. Я получил силу Темного мага, теперь я защищу нас обоих. Я бы не пережил разлуку с тобой, Бей. Сколько ночей он не мог спать, подходил к кровати Белфайера и смотрел на безмятежно спавшего ребенка. В тот день, когда тебя заберут, думал Румпельштильцхен, мое сердце разорвется от боли. «Я не смог отстоять Милу, и она стала игрушкой для проклятого пирата и его людей, и кто знает, где она теперь и что с ней сталось… Но тебя, Белфайер, я не отдам никому». – И… что же теперь? – Белфайер помедлил мгновение, не сводя расширенных глаз, из которых еще не полностью исчез страх, с лица Румпельштильцхена. Потемневшего, ставшего страшным и жестким. Лица Темного мага. – А теперь я остановлю эту проклятую войну, – бывший деревенский трус крепко прижал сына к себе, отзываясь этим на неуверенную улыбку мальчика, преисполняясь новой энергии при мысли о том, что исполнит свое обещание. У многих отняли детей, отправляя их на бойню. У многих, так же как хотели отнять у него. А теперь он вернет их домой, как только что вернул себе Белфайера. *** Ощущение собственной мощи – что горячая волна в голову. Как будто какой-то сумасшедший восторг поднялся в душе, сметая все на своем пути, и огненными шариками с кончиков пальцев ударил по рядам врагов. Паника, недоверчивый ужас, непонимание – всем этим Темный маг насладился в достаточной степени, прежде чем взмахом руки обратить огров в бегство. Тех из них, кто уцелел. Иные же, охваченные пламенем, с ревом исчезли в лесах, и судьбой их Румпельштильцхен не интересовался. Впоследствии, сидя у себя дома, за прялкой, размышляя о случившемся, он перебирал в памяти каждое сладостное мгновение своего торжества. Существа, когда-то внушавшие ему трепет, теперь сами в трепете бежали прочь, пока магия не испепелила их. Выражения благодарности, на которые деревенские жители не поскупились, Румпельштильцхен сначала выслушивал со снисходительным выражением лица, затем со скучающим. Впрочем, когда немая Анора, сестра одного из мальчишек, которые благодаря Темному магу вернулись домой, захотела стать на какое-то время прислугой Румпельштильцхена, возражать он не стал. Теперь он был важным человеком, значительнее любого аристократа, значительнее самого герцога, перед которым все дрожали. Скрипнула входная дверь, и возбужденный голос Бея оповестил о появлении мальчика еще раньше, чем выдала походка: – Папа, тебя считают героем! Румпельштильцхен, в задумчивости вытиравший руки тряпочкой, вздрогнул и не успел спрятать ее – Белфайр недоуменно нахмурил брови, шагнул вперед. – Папа, что это? С непонятным выражением лица Темный маг взмахнул рукой - тряпочка исчезла, а тем временем мальчик был уже рядом, дрогнувшим голосом спрашивал: – Папа, почему она... ты ведь... это же не кровь на ней была, нет? Румпельштильцхен не привык лгать сыну, как не лгал он и жене, и самая ложь была ему ненавистна. Он пожал плечами и ответил, медленно и тщательно подбирая слова: – Старые долги. Не со всеми здесь я был в ладу, и не все еще поняли, как велика разница между Румпельштильцхеном-ткачом и... Он не договорил, когда Бей шлепнулся на деревянную табуретку и в звенящей тишине закрыл лицо руками. Ему вспомнилось, как Румпельштильцхен убивал стражников, каким свирепым огнем сверкали его глаза, ставшие на несколько мгновений желтыми, пронзительными, как у хищного зверя. Не только само убийство было страшным, но и взгляд того, кто без малейших колебаний вонзал кинжал в бросавшихся на него стражников. Взгляд человека, ступившего в кромешный мрак. Мальчик ощутил знакомую шершавую ладонь на плече, услышал обеспокоенный вопрос и, глотая комок в горле, ответил, что с ним все хорошо. С ним – да. *** – Ты нарушил нашу сделку, чего ты ожидал? – вкрадчиво прошипел мужской голос. – Глупец! – Я… все объясню… подождите!.. Я не собирался нарушать уговора, – второй участник столь не мирной беседы отступил назад, готовый в любое мгновение кинуться наутек, хотя едва ли ему дали бы убежать. – Мне не нужны твои объяснения, – говоривший протянул руку, темные пальцы хищно сжались, словно поймав собеседника за горло. Тот – бледный тощий человечек средних лет – рухнул на колени, захлебываясь, пытаясь что-то сказать, пытаясь разжать невидимую хватку. По виду он не походил на крестьянина, скорее на торговца, и в его физиономии, сейчас исказившейся ужасом и болью, было нечто отталкивающее. – Наш уговор был таков – ты предоставляешь мне сведения о некоем капитане Крюке и за это получаешь золото. Чтобы подстегнуть твое усердие, я отсыпал тебе немного золота заранее, а ты счел это достаточным и попытался сбежать, так и не предоставив мне нужных сведений. Времени возиться с тобой и ждать у меня нет; я сам найду пирата. А что касается тебя… Опавшая с деревьев листва зашуршала под босыми ногами мальчика. Белфайер шел из леса, куда он отправлялся за грибами почти каждую неделю, когда увидел эту страшную сцену – и замер на месте, судорожно втянув в себя воздух. Корзинка выпала из онемевших пальцев. Он не успел броситься к отцу, схватить того за руку, не успел помешать – длинные хищные пальцы невидимым обручем стиснули горло маленького человечка, и тот кулем свалился к ногам Темного мага Румпельштильцхена. – Не надо было нарушать нашу сделку, – с глумливым сожалением посетовал тот и, развернувшись, направился в деревню. Белфайер стоял, не шелохнувшись, пока отец не скрылся вдали, и только тогда приблизился к лежавшему на спине трупу, чьи глаза неподвижно смотрели в хмурое небо. Мгновенно и смутно вспомнился обрывок недавнего разговора с Морейн. «Говорят, твой папа заключает сделки с жителями соседней деревни, с путешественниками, с торговцами… с разными людьми… … Они знают о его силе и приходят к нему с просьбами, но никому он не помогает бесплатно…» «Я знаю, Морейн. Наверное… ему тоже не так легко выполнять все просьбы?» «А еще говорят, что он убил кого-то, кто попытался его обмануть». «Это неправда. Папа так бы не поступил!» «Я тоже хотела бы надеяться, что неправда… Ты же знаешь, я все еще считаю твоего отца героем… он совершил чудо тогда, на войне…» Бей молча смотрел на мертвого человека, не сумевшего соблюсти уговора. Просто смотрел, чувствуя, как к горлу подкатывает комок тошноты, и не находя в себе сил отвернуться. Его отец больше не был человеком. Он стал чудовищем. *** Когда-то, давным-давно он мечтал стать храбрецом, смыть позорное клеймо, лежавшее на памяти отца, передавшееся ему самому. Эти наивные, восторженные мечты принадлежали другому человеку. Человеку, которого обожгла война, которого придавил к земле ужас утраты, который чувствовал себя ничтожеством под гневным взглядом больше не любившей его женщины. А теперь у Румпельштильцхена было нечто существеннее храбрости – могущество. Он шел по деревне и видел, как соплеменники боязливо смотрят на него, и отчего-то это было приятно. Их страх поневоле ласкал разбитую душу, и с каждым днем это чувство становилось сильнее. Когда-то (он говорил – когда-то; он просто отделял себя сегодняшнего от себя прошлого, и между этими двумя людьми лежала огромная пропасть) деревенскому ткачу приходилось много и усердно работать. Теперь он щелчком пальцев мог превратить свой дом в богатый дворец, если бы Белфайер угрюмо не возражал против этого. Любой подвиг был под силу магии, бурлившей в его крови, магии столь чудесной и столь бесхитростно ему подвластной. Все ради счастья сына... да только тот смотрел хмуро и ничего не хотел. Вернув детей с войны, Румпельштильцхен мог бы превратиться в героя народной молвы. Он хотел этого, он мог бы поклясться, что жаждет славы так же, как и власти. Откуда появились все эти неожиданные желания, тлели ли они где-то в глубине души, чтобы взорваться языками пламени в будущем – этого он не знал. Но героем он не стал, потому что его боялись. Жестокая расправа с теми, кто когда-то высмеивал «деревенского труса» и публично оскорблял его, с нарушителями сделки, а также случай с превращением в мокрицу человека, чья телега ненароком задела Белфайера, внушили окрестным жителям страх перед грозным волшебником. А затем немая служанка, прислуживавшая Румпельштильцхену и его сыну, была найдена мертвой у себя в доме. За что ее постигла подобная участь, осталось неизвестным. Люди так легко забывают хорошее и так легко запоминают дурное. Между тем, сам Темный маг искренне полагал, что у него есть право как спасать, так и убивать. Несколько жалких жизней людей, ставших на его пути – разве это не сущая мелочь для того, кто прекратил войну? Войну, которая погребла под собой тысячи жизней. Войну, превратившую в пепел любовь Милы. Вседозволенность пьянила веселее, чем выпивка, а тьма заполняла сердце, как пустой сосуд. И Белфайер был вынужден день за днем наблюдать, как его отец, когда-то добрый, мягкий и любящий человек, становится все более злым и замкнутым. Сам Румпельштильцхен видел все очень просто – он убирал с дороги лишнее. Он показывал людям, кто он такой теперь. Они должны были запомнить, что деревенский трус похоронен где-то там, в лесу, а вместо него вернулся Темный маг. Безжалостный к любому, кто хоть словом, хоть жестом попытается навредить ему или его сыну. Картина мира была проста в понимании Румпельштильцхена, да он пока и не стремился усложнить ее. Пока – нет. Он был бы счастлив, если бы еще мог изгнать из памяти неотступную мысль о том, что больше не был человеком... *** – Папа, ты обещал мне. Ты хочешь нарушить наш уговор? Румпельштильцхен избегал прямого, нетерпеливого взгляда сына. Он был так уверен в том, что его темную силу не отнять ничем, кроме как ударом кинжала, что опрометчиво пообещал Белфайеру пойти на любой другой способ. После того, как простой крестьянин получил силу, втрое превосходившую все его ожидания, наполнявшую его такой энергией и радостью, как он мог с ней расстаться? Немыслимо, просто немыслимо. И все же Бей ждал ответа. Он не сомневался, что в этом странном существе осталось еще много от его отца; Румпельштильцхен вспомнил, что и силу-то он забрал для того, чтобы защитить сына, чтобы у него наконец-то появилась возможность бороться за то, что ему дорого. – Хорошо, я пойду с тобой, – с трудом заставил он себя разомкнуть губы. – Наш уговор будет соблюден. Белфайер улыбался, он был счастлив. Румпельштильцхен понимал, что надо бы расспросить подробнее, узнать, что за способ придумала Голубая фея, но его страшила сама мысль об этом вопросе. Подумать только, раньше он считал, что больше ничего и никогда не будет бояться, а теперь страх расстаться с темной магией наполнял все его существо, за исключением той небольшой, но все еще чувствительной частички души, которая оставалась человеческой. Между тем сын торопил его, и почти против воли, не в силах нарушить уговор, и в то же время внутренне сопротивляясь мысли о возможной потере силы, Темный маг накинул плащ и вышел из дома вместе с мальчиком. В глубине души он наивно думал, что, может быть, когда время подойдет, еще успеет как-то отделаться от всего этого, сохранить и магию, и любовь сына. *** Все свершилось быстро, слишком быстро, чтобы можно было успеть подумать и… выбрать. Темная магия сама выбрала за него. Теперь решала она. Бессмысленно роясь в земле, бессмысленно крича, что он пойдет туда, вслед за сыном, куда угодно, лишь бы не потерять его, Румпельштильцхен понимал все яснее, что иметь все невозможно. Он должен был выбрать – либо сын и чужой, пугающий своей неизвестностью мир, либо магия… и одиночество. Потому что он сам выпустил руку Белфайера. Сам. Это воспоминание жгло как огонь, оно сводило с ума. Хорошо бы забыть об этом. Забыть. Хоть когда-нибудь. Если только это возможно. «Он должен был предупредить меня, сказать сразу, что за способ! Почему я должен был отправляться в этот проклятый портал?! Я не знал, что меня там ждет! Мне нужно было спросить его… спросить.… Это… это Голубая фея во всем виновата, и она отправит меня за сыном, она обязана мне помочь!..» Его сын остался где-то там, в другом мире, без магии, без своего отца. Он найдет его. Обязательно найдет. Сегодня, завтра, пусть на это потребуется время – но найдет. И на сей раз – без страха шагнет в портал.