***
Удар между рёбер. Длинные пальцы, одетые в чёрную, холодную перчатку, яростно впиваются в густые волосы. Дергают. В ушах звенит с новой силой от оглушающего чувства боли. Осаму не любит боль. Он её ненавидит почти так же, как и жизнь. Боль застаёт в самые отвратительные моменты его существования. Боль — токсичная мразь, которая дружит с матушкой Жизнью и сукой Судьбой. И если Жизнь — мать, то Дадзай точно приемный, но, похоже, самый любимый сын. Ещё один удар, но теперь уже по животу. Дадзай резко втягивает разбитым носом воздух, получая новую кровоточащую рану на правой щеке, честно говоря, шатен даже не понимает, когда успел получить её. Он неприятно морщится, пытается приподняться, но его обратно швыряют на холодный асфальт. В этом переулке он кажется чёрным. Смоляным. Как сердца мафиози, что забавно. Асфальт мокрый и пахнет дождем. Хоть что-то радует. Дадзай откашливается кровью и сплевывает её прямо на Накахару, что уже приготовил руку, для того чтобы задушить ненавистного детектива, другой рукой он уже удерживал его за запястья, придавливая к земле. Она благополучно прилетает исполнителю прямо на его любимую шляпу. — Она всё равно была уродской, как и твоё лицо сейчас. — ухмыляется Осаму. — Ничего, у тебя ведь много деньжат, — он многозначительно взглянул на разъярённое лицо напротив его собственного. — за работу под столом Мори-сана идёт дополнительная плата, не так ли? — глаза Нахакары покрыла пелена ледяной ярости. — Не закроешь своё ебало сейчас, — он зарядил кулаком по ухмыляющемуся лицу Дадзая, опасно придвинув руки ближе к горлу детектива. — выебу к чертовой матери. — Если только твоей матери. — хмыкнул Осаму. — Наверное она была такой же рыжей ведьмой, как ты. Как жаль, что ты никогда её не видел. — он театрально загрустил. — Я бы даже за неё свечку в церковь поставил или, может, вытер твои слезы платочком, если бы ты освободил мои руки. У Осаму снова, но на этот раз более резко исчез весь воздух из легких. Рука Накахары сомкнулась на шее детектива. Лицо рыжего покраснело от злости, а глазами он буквально убивал, а может расчленял Дадзая. — Сукин сын… — Ох, — уголки губ Дадзая приподнялись, ему было тяжело разговаривать, из-за сложившейся ситуации. — Чуя-чи, — он произносил слова почти шепотом, как бы кряхтя, но собеседник всё ещё отчетливо его слышал, так как исполнитель буквально придавил шатена к асфальту. — сукин сын тут только ты, ведь твоя мать — шалава. — Осаму улыбнулся самой милой улыбкой, но тут же её сменила гримаса боли. — Будешь душить меня так дальше — не смогу закончить свою жизнь прекрасным парным самоубийством. — он попытался пожать плечами. — Не хочу помереть здесь: в грязном темном переулке. Тем более не хочу помереть от тебя. От одной мысли воротит. — Чуя едва держался от того, что бы взаправду не придушить этого подонка. Нельзя. Чертово перемирие. И Дадзай знал, чертов ублюдок, что Накахара не имеет права его убить. Избить? Изнасиловать? — да, никто его не остановит. Но самое желанное и такое притягательное, учитывая насколько близка сладкая смерть Дадзая от его рук, рук Чуи. И соблазн велик. Накахара может просто свернуть ему шею — быстро, чтобы не мучился. А может медленно снимать с него кожу своим ножом, наслаждаться ощущением горячей крови на пальцах, (ради такого случая он даже не побрезговал бы снять перчатки) аккуратно, даже с каким-то трепетом переламывать ему косточки. Все до одной. С ему неведомой лаской выкалывал бы ненавистные, вечно насмехающиеся глаза. Чуя бы даже поставил их в банку, к себе на стол. Как сувенир, трофей. Он мог бы любоваться этими глазами в формалине вечно. Возможно смотреть на них с какой-то непонятно откуда взявшейся любовью, нежностью. Но пока эти глаза живы, продолжают смотреть на него свысока — он не может их любить, его сердце не найдёт покоя. Всё, что заполоняет его душу при взгляде на горящие жизнью очи — ненависть. Чистая и жгучая, яростная и ослепляющая ненависть. И, ох, как жаль, что он не может посмотреть в мертвые глаза Дадзая с любовью — приходится смотреть в живые. Чертово перемирие.***
Чуя любил жизнь. Он был её самым верным поклонником и обожателем. Несмотря на всю любовь, что иронично, Жизнь его, похоже, ненавидела. Она с легкостью продаёт Накахару Смерти — той самой сущности, которая так жаждала забрать его. Смерть буквально дышала ему в спину. Это было несправедливо. Чуя всеми своими силами, всегда пытался наладить отношения с Жизнью. Просить, чтобы она не отдавала его когтистым лапам Смерти. В то же время Дадзай почитал сущность с косой. Но почему же Жизнь всегда была на его стороне? Почему не Чуи? Почему Смерть не хочет забирать в свои тиски Дадзая, который так этого хочет? Почему Жизнь не желает принимать Накахару? Потому что в ход вступает Судьба. Она — самая-самая давняя подруга обоих сущностей. Она отвечает за фаворитизм Жизни и Смерти. Именно Судьба решила пошутить с бывшими напарниками злую, не смешную и обидную шутку. Любит она сполна поиздеваться над жалкими людскими жизнями. Наверно она же сплела их судьбу воедино.***
— Ты меня любишь. — Дадзай пролепетал одними губами всего три слова, но по ощущениям Чуи его уже морально избили и физически растоптали. — Это истина, Чуя-чи. — воздуха уже категорически не хватало. — Ты пожираешь меня взглядом. Представляешь, как вырываешь мои глаза и любуешься ими. Любишь их. — мозгом Накахара признавал, что Дадзай прав. Он буквально минуту назад думал об этой истине. Но принимать её от уст самого Осаму ему не хотелось. Это было выше его сил, терпения и разума. — И твоя угроза меня изнасиловать… — он выдержал небольшую паузу, прежде чем с ухмылкой взглянуть Чуе прямо в глаза. — неужели у тебя стоит на меня? Слизняк, это так мило. — он насмехался. Чуя выглядит растерянно и даже, как-то потеряно. Даже хватка на шее детектива ослабла. — Твоя собачья преданность после стольких лет совсем не ослабла. — Осаму залился хриплым смехом. — Ты просто хочешь, чтобы твои никому не нужные чувства приняли. Это так трогательно. — рука исполнителя, до этого державшая Дадзая за запястья, ослабла. И опустилась на холодный асфальт. — Ты просто милый… маленький… жалкий мальчик. — Заткнись… — Накахара не мог нормализовать дыхание. — Вся твоя ненависть. куда же она делась? — детектив вцепился в предплечье старшего. — Заткнись… Заткнись. — Чуя попытался освободить руку из стальной хватки длинных тонких пальцев. Но этот поток слов, что лился из уст Дадзая… это были даже не совсем оскорбления. Это было… насилие. Шатен всем своим существованием давил на Накахару. Исполнитель мог физически ранить его, выплескивать все свои негативные эмоции побоями, ломать его снаружи. Но детектив всегда ломал его изнутри. Жестоко, грязно, задевая самые болезненные раны. После такого насилия Чуя не мог и пальцем пошевелить. Его охватывало такое отчаяние, словно Смерть или, может, Дьявол пришёл по его душу. Осаму умел, нет, любил держать ситуацию в своих руках. Даже сейчас, когда у Накахары было физическое преимущество, Дадзай был главой положения. Всегда так и было. Всегда так и будет. Детектив поддерживал моральное давление в любую из встреч со своим бывшим напарником. В любую из встреч Осаму не уходил без сильных физических повреждений, но до чёртиков довольный, что, кажется, будто он выиграл лучшую сделку в своей жизни. Но неожиданно на мгновение, такое крошечное, но тем не менее яркое мгновение Чуя увидел его. Того самого пятнадцатилетнего Дадзая. Такого жестокого, азартного и совсем не изменившегося. Раздался громкий смех. — Я считал, что в Агентстве работают только хорошие и порядочные люди, не так ли, Дадзай~? — безумная ухмылкой озарила лицо рыжеволосого. — А ты, со своей чёрной душонкой, пытаешься выставить из себя героя, помогать людям, ха! — он громко усмехнулся, глядя в непонимающие глаза. — Что ты- — Мне тут птичка нашептала, что у Дадзая Осаму, самого страшного из всех существовавших исполнителей был очень-очень близкий друг. — детектив проглотил скопившийся ком в горле. — И как, мне правда интересно знать, он мог довериться тебе, чья душа настолько сгнила. Неужели он правда был настолько наивен? — внутреннее ликование Накахары было прервано громким заливным смехом от человека под ним. Чуя почувствовал себя слегка потеряно. — Кто тебе, хах, вообще сказала, что он что-то значил для меня? — еле-как отдышавшись произнёс шатен. — Он был хорошим человеком и отличным компаньоном для походов в бар, но он никогда не был для меня кем-то вроде «друга». — ложь. Он определённо лгал и рыжеволосый исполнитель осознал это только когда почувствовал, что Дадзай вообще не дышал. Он искусно нормализовал свой пульс, но вот с дыханием он бы не справился, так как Накахара придавливал его к земле своим телом, что непозволило бы Осаму спокойно подделать нормальное, ровное дыхание. Или может ли ему действительно быть все равно.?***
— Одасаку нудный, но интересный, мне с ним нравится. — достаточно бодро и весело проговорил молодой мафиози, обращаясь к своему боссу. — Он в любом случаи лучше, чем этот мелкий Слизняк. — он театрально надул щеки и скрестили руки на груди. — Наверное у того «Одасаку», о котором ты все время лепечешь просто стальные нервы, раз он общается с кем-то вроде тебя. — раздражённо и, достаточно громко, высказался его недовольный напарник. — Хотя может быть он такой же сумасшедший, как ты? — Я не сумасшедший! — Осаму наиграно отвернулся и топнул ножкой, ради завершения образа. — Хотя на самом деле мне его жалко. — проигнорировал он детское поведение своего напарника. — Он, наверное, просто игрушка в твоих гнусных лапах. — Чуя холодно посмотрел в сторону Дадзая, а после осталбенел — шатен выглядел таким разочарованным, каким-то до скрежета костей пустым, после предположения Накахары, словно Ода Сакуноске действительно имеет ценность для него. — Хах. — усмехнулся шатен. — Может ты и прав, Слизень.***
Темнота. Вокруг ни души. Только он, воспоминания и осколки его сердца, лежащие то тут, то там, по всей поверхности чёрного ничего. Его окутывает мрак. Непроглядный, пугающий, но такой притягательный. Разве он только что не разговаривал с.. с кем-то? Неожиданно из тьмы появляется силуэт. На фоне густой черноты он возникает перед ним ангельские светом, солнцем, сквозь грозные тучи. Странная фигура всё тянется и тянется к нему, собирает по кусочкам разбитое сердце. А потом… Он подходит ближе и со всей силы бьёт его новообретенным сердцем. Оно разваливается на ещё более мелкие кусочки, преобразовывается в кашу. Оно становится частью чёрного ничего. Крик о помощи. Упрекающие голоса. Шумные шаги. Его зовут. Громкий вздох. Рывок с пола. — Что за черт?! — парень вскакивает с твёрдой поверхности асфальта, оглядываясь по сторонам. — Что вообще произошло..— он громко, не стесняясь, выругался и ударил ближайшую стену. Он пытается вспомнить, что произошло, как он оказался там. Последним похожим на воспоминание чувством была его собственная жажда крови, что сочеталась с каким-то непонятным, собачим чувством привязанности. Это смесь вызывала у него отвращение и желание поскорее убраться из злосчастного места, забыть все это и желательно никогда не вспоминать.