В омут

Маруська приезжала в деревню к бабке — премерзкой старухе, как считала сама Ведьма, - из большого города: от нее всегда пахло пылью, чем-то прогорклым и затхлым. Ведьма долго морщилась по-началу, не хотела прикасаться к подруге, а потом, когда Маруська, вдоволь накупавшись в местной речке и навалявшись под теплым июньским солнцем, приобретала запах вкусный и полевой, Ведьма благостно принимала ее в свои объятия. Ведьма жила в этой деревне всю свою жизнь: выросла она в маленьком доме на отшибе, без родителей — и воспитывала ее бабушка, женщина крепкого стального и абсолютно невыносимого — для остальных, - характера. Мать Ведьмы, сбагрив на бабку новорожденную дочь, убежала обратно в город, где благополучно пропала с концами, а отца она никогда не видела, не знала да и не горела особо желанием — в ее жизни было много другого интересного, чем поиски человека, который просто дал ее матери семя. Ведьма колдовала по-тихому, под чутким надзором бабушки — то там ветер слабый поднимет, чтобы с дорожки листву убрать, то землю немного поворошит, чтобы сажать удобнее было, - не более. Бабушка говорила, что люди нынче злобные пошли, не поймут и не примут. «Мать твоя не поняла и не приняла, - со вздохом добавляла бабушка, поглаживая насупившуюся Ведьму по черным, как вороное крыло, волосам, - вот и пропала». Маруське Ведьма фокусы всякие показывала: почему-то казалось, что Маруська — своя и родная, когда от нее пахло прогретыми солнцем травами и немного речной водой, - все поймет и примет. Маруська хохотала заливисто, хлопала в ладоши и просила Ведьму еще что-нибудь показать. - Детство, - ведет плечами Ведьма, откидывая тяжелую косу на спину. - Ты еще вспомни, как я на подорожник нашептывала, когда ты коленку расшибла. - Помню, - фыркает Маруська — Маруся уже, тонкая и звонкая девица, с короткой дерзкой стрижкой и хитрым прищуром лисьих глаз. - У меня рана тогда за день затянулась. И шрама не осталось. Хочешь посмотреть? - Не стоит, - притворно морщится Ведьма и отворачивается, чтобы скрыть смущение. Потому что Маруська похожа на самую смелую ее фантазию: в коротких шортах, которые ничего не скрывают, в коротком топе, который призывно обтягивает ее грудь, вся такая зазывная, лакомая, что Ведьма не уверена, что сдержит рвущуюся с пальцев магию. - Чего тут у вас интересного-то? - Маруся ведет плечом — обманчиво-лениво, раскидывается на лавке — и Ведьма думает, что нельзя быть настолько красивой. - Дядя Вася-тракторист помер недавно, - Ведьма задумчиво прикусывает губу, припоминая недавние новости. - Допился-таки. А я ему говорила — не налегай на беленькую, то погибель твоя. Не верил все. - А жена его что? - Маруся улыбается. - У нее пирожки вкусные были, помню. - Неделю уже с вахтовиком живет, - Ведьма морщится. - Не проживет долго. Как бы не забил ее. - Мрачно у вас тут. - Как есть. Ты как? Маруся тяжело вздыхает — Ведьма жадно смотрит, как ее полная грудь поднимается и опускается в такт дыханию. - Диплом защитила, - она улыбается довольно. - Сейчас отдохну у бабули немного — и вернусь обратно, на работу устраиваться. С парнем рассталась недавно — такое мудоебище, Вась, ты бы знала. Ведьма морщится — ее по имени-то никто и не называл, кроме бабушки, мир ее праху, да Маруськи. Все по деревне как-то закрепилось само собой: Ведьма да Ведьма, что с нее взять. К ней теперь все местные девки ходят: кто противозачаточное купить хотел, кто абортивное, кто наоборот — чтобы забеременеть. Ведьма отказывает через одну, если видит, что счастье не принесет: тащит таким просящим зелье минутного просвещения, чтобы доказать, что их решение счастья им не принесет. - Я тебе говорила, - хмыкает Ведьма. - Не принесет он тебе счастье. - А кто ж принесет-то? - Маруська резко поднимается, отряхивает задницу — ладную аппетитную задницу, как думает Ведьма, - от налипших кусочков засохшей краски и, взъерошивая волосы на затылке, хитро улыбается. - Пойдем на реку, а? Как в детстве. - Да пойдем, - пожимает плечами Ведьма. - Дом только закрою. Ведьма уже давно себя поняла: не по мальчикам она. Когда Вовка-сосед ей цветы таскать начал да дешевые конфеты из местного магазина, ничего, кроме душной неловкости, Ведьма не почувствовала — и тогда Вовке отказала. Мол, Вов, мелкие мы еще, чтобы всей этой любовью заниматься. Вовка тогда надулся и всем мальчишкам по деревне растрещал, в каких позах и как долго трахал Ведьму — ух, долго он потом прощения просил! И на коленях ползал, и землю ел, и родители его приходили, умоляли слезно Вовку-дурака простить — Ведьма в сердцах сказала, что за такие слова у него трахалка-то отвалится! Ну и началось тогда проклятие сбываться… Кроме Вовки и другие были: Митька был, который пообещал ждать столько, сколько потребуется, и даже Сергей Петрович, школьный учитель, после девятого класса попытался как-то что-то подкатить. Но все не то и все не так было. А вот на девок Ведьма заглядывалась и до расцветшей Маруси: и на Танюшку, которая первой невестой на деревне слыла, - у нее и грудь большая была, и характер бойкий и добрый, и вообще, хорошая девочка, милая, - и на Маринку — у той голосяка был, дай боже. Как подросла и до нужного возраста дозрела — так вся округа знала, как Маринке хорошо сейчас. Но прочное место где-то глубоко в сердце Ведьмы заняла Маруська: веселая хохотушка с хитрыми лисьими глазами, которая выросла в настоящую красавицу. Маруська — как думает Ведьма, - как-то удачно сочетает в себе и откровенность («Марусь, ну шорты — всю жопу видно», - беззлобно прошипела Ведьма, завидев подругу. Та только хохотнула и отмахнулась), и трогательную нежность. Наблюдая за ней, как та ловко порхает в босоножках по колее, оставленной машинами многочисленных туристов, Ведьма лишь мысленно вздыхает: ну зачем Маруське, хоть у той и достаточно широкие взгляды, какая-то деревенская местечковая ведунья? Ей же мальчик нужен, городской, при деньгах, квартире, машине и работе, чтобы одевал-обувал и пылинки сдувал. - Чего грустная такая? - Маруся оборачивается — жжет взглядом, и ветер доносит ее запах — сладкий-сладкий, земляничный. - Вась? - Да задумалась, - Ведьма улыбается. - Ничего такого. - Жарко сегодня, - задумчиво тянет Маруська, отмахиваясь от приставшей к ней стрекозы. - Голышом купаться буду. Ты за? - Рыбу пугать будешь? - Ведьма старается не показать охватившую ее нервную дрожь предвкушения. - Дура ты, - хохочет Маруська. - Давай наперегонки! И припускает со всех ног к реке — Ведьма только хмыкает и шепчет, чтобы всякий камушек ей под ноги не попался. Ведьма понимает, что пялится — некрасиво, но ничего не может с собой поделать: она жадно взглядом облизывает крепкую тяжелую грудь с нежными ореолами сосков, скользит голодным взглядом по точеной талии, задерживается на нежном безволосом лобке — и дальше оглядывает длинные стройные ноги, едва тронутые загаром. Ей хочется подлететь к Маруське, зарыться в короткий ежик на затылке носом и прошептать, какая она красивая; взвесить грудь в ладонях, ущипнуть за соски, прикусить тонкую нежную шею — и завалить, подмять под себя, отвесить шлепок по упругой заднице, чтобы Маруська, наиграно взвизгнув, засмеялась и подалась на прикосновение снова и снова. Ведьма трясет головой, отгоняя наваждение, и стягивает с себя футболку. - Волосы распустишь? - серьезно спрашивает Маруська, склонив голову набок. - Мочить только зазря, - отмахивается Ведьма. - Не хочу. - Высушишь потом, - хмурится Маруся. - Ну распусти, а? Хочу. Ведьма сглатывает и послушно — аж самой за себя стыдно стало, - распускает косу. Волосы ночью ложатся ей на плечи — черные, смоляные, прямые. - Красиво, - мечтательно улыбается Маруська. - Ну, пошли! Ведьма смотрит вслед Маруське, которая, хохоча, вбегает в воду — замирает на мгновение, выдыхает и, зажмурившись, ныряет. «Да за что ж ты мне», - вздыхает Ведьма и осторожно заходит в воду. У Маруськи уже губы посинели, а из воды вылазит все равно не хочет. - Вылазь, кому сказала! - злится Ведьма, завязывая волосы в высокий хвост. Она на плечи накинула только футболку — для приличия. Все равно, конечно, к ним никто не подойдет близко — она постаралась, как бабушка учила, отвела взгляд и всякое желание непрошеным гостям подглядывать. - Марусь, ну как маленькая! Маруська хохочет, плескается на мелководье — и Ведьма острым взглядом подмечает вставшие острые соски и заманчиво блестящие капли на шее подруги детства. - Марусь! - Ведьма хмурится нехорошо, топает ногой — и волна, поднятая внезапно налетевшим ветром, толкает Маруську по направлению к берегу. - Скучная ты, - отфыркивается от попавшей в рот воды Маруська, послушно выходя на берег. - Иду. Посушишь меня? - На футболку, оботрись. - Злюка, - Маруська показывает язык. - Откушу. - Не-а, - Маруся подходит опасно-близко — Ведьме кажется, что она даже чувствует, как ее сосков касаются ее соски, едва ощутимо, нежно настолько, что даже ноги подгибаются, - и скалится по-животному, склонив голову набок. - Не откусишь, Вась. Не откусишь. - Проверим? - Ведьма не хочет не верить. Ведьме кажется, что мир вокруг нее замер и остановился на мгновение, затаив дыхание — даже, кажется, птицы в леске неподалеку петь перестали. Ведьма тянется мелко дрожащими руками к Марусе — и та сама подается. Буквально падает ей на грудь, прижимается, вжимается, обдает горячим дыханием и с умоляющим тихим стоном требовательно прижимается к губам, раздвигая их языком. Ведьма расслабляется. Выдыхает. Отпускает себя. Она тискает, сжимает упругую задницу Маруськи до ярких алых отпечатков, кусает осторожно ее губы, то дразнит мягкими прикосновениями языка, то целует жадно, злобно трахая языком чужой рот, выбивая из Маруськи скулящие стоны. Зарывается пальцами в короткий ежик на затылке, прижимает к себе, с благоговением ощущая бархатистость чужой груди, дышит тяжело и хрипло — и оторваться не может. Маруська вся — сладкая, нежная, тающая у нее в руках; даже речная вода не смыла с нее запах земляники, и Ведьма надышаться не может — ведет носом вдоль шеи тихо постанывающей Маруськи, которая за нее отчаянно цепляется, и, не сдержавшись, осторожно прикусывает. Та вскрикивает — тихо, отчаянно, как подбитая птица, сводит бедра и, вцепившись в предплечья Ведьмы, обмякает, растекается, блаженно улыбаясь. - Так быстро? - хмыкает Ведьма, прикусывая мочку уха. - Давно хотела, - Маруська смотрит сыто, улыбается, чмокает быстро Ведьму в губы — совсем по-ребячьи. - Аж живот крутило. - И молчала? - Ждала момента, - Маруся скользит рукой по телу Ведьмы вниз — мягко сжимает сосок, щекочет живот и осторожно касается лобка. Заглядывает в глаза — будто душу вынимает, - и на самом выдохе произносит: - Можно?.. - Можно, - Ведьма прикрывает глаза, в которых вспыхивает магия. - Ва-а-ась, - стонет протяжно Маруська, впиваясь острыми ноготками в плечи Ведьмы. - Еще раз… Да-а-а… Она такая красивая — разложенная на скомканных вещах, наспех сунутых ей под спину, с широко раскинутыми ногами, вставшими розовыми сосками, прогнувшаяся в спине; рот — ярко-алый, зацелованный, - призывно приоткрыт, юркий язык то и дело скользит по спелым губам, и Ведьма, довольно рыкнув, снова впивается губами в то самое, сокровенное. Она лижет широко и мокро, языком щекочет трепетные складки, нежно посасывает клитор — и помогает пальцами, то подразнивая, кружа возле входа, едва ощутимо нажимая, то с силой вставляя, разводя широко. Маруська издает умопомрачительные звуки — то громко стонет, сжимая собственную грудь, то тихо удовлетворенно мурчит, толкаясь на пальцы, то впивается требовательной хваткой в волосы Ведьмы, вжимает в себя, яростно двигая бедрами и шипя себе под нос что-то такое грязное, от чего сама Ведьма покрывается приятной дрожью. - Ва-ась! - как-то совсем тонко, умоляюще стонет Маруська, и вздрагивает всем телом, громко дыша. Ведьма довольно скалится — и снова нежно касается губами клитора, нежно посасывая. - Вась, убьешь ведь, - капризно стонет Маруська, отталкивает — и тут же тянет на себя, под себя, подминает, наваливается разморенной приятной тяжестью сверху и лениво целует. Ведьма задыхается — от чувств, от скопившегося возбуждения, от острого трогательного запаха земляники. Она стонет — гортанно, громко, - когда Маруська нежно обхватывает губами сосок, чуть прикусывает, посасывает, тянет на себя, нежно обводя по кругу языком. Она даже не чувствует, как Маруся пальцами проникает в нее — вначале одним, а потом, хищно облизнувшись, добавляет второй и осторожно толкается. - Нравится? - у Маруськи глаза горят огнем — жадным, похотливым, - и Ведьма, сглотнув, кивает завороженно. Маруся пальцами ласкает нежно изнутри — оглаживает, разводит, аккуратно толкается возле самого входа, буквально заставляя изгибаться и умолять толкнуться дальше, глубже. Ведьма шепчет что-то — магия искорками вспыхивает вокруг нее, на ее теле, пробегается вдоль позвоночника Маруси, и та, довольно выгнувшись, скользит вниз, рассыпаясь в горячих поцелуях по телу. - Что ты!.. - Ведьма дугой изгибается, когда Маруся касается ее… Не там, где должно касаться. Не там, где касалась ее Ведьма, а ниже. Интимнее. Как-то… Смущающе откровенно. - Я немного, - шепчет Маруся, нежно целуя клитор и снова спускаясь ниже. - Или неприятно? - Я… - Ведьма ведет бедрами, прикусывает палец, чтобы не закричать — потому что Маруська языком проникает туда, куда… Ох, Ведьма, конечно, играла сама с собой пальцами там, но чтобы язык… Маруська лижет, мурчит, целует, чуть ли не носом зарывается — и продолжает работать пальцами, заставляя Ведьму метаться, впиваться пальцами в редкую траву, заставляет магию плясать вокруг них бешено и неистово. - Я… - стонет Ведьма, высоко поднимая бедра. - Я сейчас… - Давай, девочка моя, - Маруся добавляет третий палец, жадно припадает губами к клитору, чуть всасывает, ласкает дразнящими прикосновениями языка, и Ведьма, не в силах больше сдерживаться, громко вскрикивает — и магия вспыхивает синим огнем, взмывает светляками к небу, чтобы тут же опасть истлевшим пеплом. - Ко мне заглянем, - Маруська деловито поправляет шорты — и по ней даже не скажешь, чем она сейчас занималась на реке. Только губы — зацелованные-зацелованные. - Я кое-какую штуку прихвачу… И на всю ночь к тебе. - Как скажешь, - глупо улыбается Ведьма. Ей не хочется думать. Ей и так хорошо.