Китайская тушь

Жёлтые страницы старой книги с тихим шорохом перелистывались под аккуратными руками молодого человека. На улице стояла тёмная весенняя ночь, а в воздухе летал стойкий запах чего-то только оттаявшего и сгнившего. Вроде май месяц, а погода заставляла напялить на себя пальто и шарф. Одинокая пара фонаря, что освещал пожелтевший сборник, и лавочки не давали мотылькам спокойно жить, даря возможность почитать одному не спавшему человеку. Он сидел тогда на жестких деревяшках и держал то, что давно стоило бы выбросить. В его кудрявых локонах, которые трепал легкий ветер, была вставлена крошечная ветка сухоцвета. Он терпеть не мог живые цветы и всегда сушил гербарии, создавая в своих книгах цветочный беспорядок. Тихие шаги нарушили лесной покой, становясь всё ближе и ближе. — Снова Булгаков? — В точку. Тони сел рядом на скамью с облетавшей в местах краской, сохраняя с ним дистанцию, и глубоко вдохнул всей грудью свежий воздух. — Ненавижу весну. — Давай начнём с того, что ты все времена года не любишь. Тони повернул голову к умиротворённому лицу, на котором давно не отображались светлые эмоции. Оно было фарфоровое, хоть бери китайскую тушь и расписывай, как хочешь. Если не ореховые глаза, что бегали по строчкам в книге, можно было бы подумать, что рядом сидит кукла. — «Стволы берёз в моём окне. Заря протиснулась сквозь шторы. Я — снег сошедший по весне, В прокисшей луже у забора. Я — лёд застывший в полынье, Я — тонкий шрам на чьей-то коже...» Тело рядом чуть дернулась. — Ты много оставил мне шрамов, жаль, что не на теле. — «... Я — кот, сидящий на скамье И созерцающий прохожих. Я — блин, что превратился в ком...» Послышался шорох страниц. — Моя жизнь стала комом после тебя, Тони. — «Я — покрывало в чьей-то спальне, Я — месяц, выгнутый серпом, Я — молот, бьющий наковальню...» Он отложил книгу и продолжил. Его лицо покраснело, приобретая пунцовый цвет, а глаза стали наполняться горькими слезами. — « Я бессознательно живу, Как плод в питательной утробе. Я — куст, отбросивший листву И затаившейся в сугробе...» Питер хлюпнул носом и резко встал. Он знал, что Старк придёт. Он всегда приходил после ссор. Чего же ты ждал, Паркер? Ждал ли ты извинений? Или ждал раскаяний? Но сейчас юноша слышал лишь гул нарастающего ветра и отголоски в голове строк Авитаминоза. Энтони поднялся следом, вытер с бледного лица усыпанного созвездиями из родинок ещё горячие слёзы и легонько чмокнул впалую щёку. Питер моментально прижался к родному телу. На душе стало немного легче. — «Метель играет грусть-хандру На гулкой монотонной дудке... Я пёс... Издохший поутру... В некрашеной досчатой будке....» — Всё, хватит. Мне тоже было одиноко без тебя, — юноша посмотрел в темные глаза Старка и наконец-то улыбнулся, хоть и одними уголками губ. Тоненькие пальцы вынули из кудрей сухоцвет и вставили за ухо мужчины веточку. — Да и не назовёшь твой пентхаус «досчатой будкой». Тони звонко рассмеялся, прижимая Паркера ближе. — Ладно, в следующий раз буду цитировать ведьмака. Юноша подскочил в чужих руках и дёрнулся, зашипев как кот. — Только посмей! *** 5 часов утра. 3 мая. Рассвет. Два помирившихся героя недавно ушли спасать землю от пришельцев. Фонарь перестал освещать кусочек парка, уступая первым солнечным лучам. На облупленной скамейке остался тот самый сборник Булгакова, сухоцвет и оригами журавлик, на крыле которого было выведено китайской тушью инициалы двух людей: P. P-S; T.S