Тридцать лет сна

1782 год, сентябрь       – Капитан, швартуемся!       Шэй вздрагивает, слыша звонкий голос старпома, который вырывает его из полудремы. Он поднимается из-за стола и выходит из каюты на палубу.       Нью-Йорк. Сколько же лет он здесь не был.       Он проходится по палубе туда-обратно, глядя по сторонам и слушая, о чем говорят матросы. Кто-то отмечает, как им в этот раз повезло: весь путь спокойно прошли, ни штормов, ни штиля, ни стычек. Шэй усмехается.       Шэй не верит ни в удачу, ни в судьбу. Так уж повелось с юности: сам себе хозяин, сам творец своей жизни и кузнец своего счастья. Да и некогда было думать о чем-то настолько нематериальном – вопросы выживания заботили его в те времена куда больше, чем вопросы философские. А даже если бы и волновали его возвышенные проблемы, с кем их обсуждать? Шэй был одиночкой даже в кругу приятелей. Это его выбор. (Ему бы проснуться уже тогда, только вот некому было разбудить).       Шэй и сейчас одиночка. У него есть корабль, его верная Морриган, есть преданная команда. Есть единомышленники. Друзья, возможно. В сущности, все как прежде, ведь было уже: и корабль – тот же, только паруса да флаги поменяй, и команда – чужая, и друзья-единомышленники – другие. Шэй дорожит ими – теми, что были, теми, что есть, – но не цепляется. Его жизнь такова, что в ней нет ничего постоянного, вечного; все приходящее, проще и не привязываться вовсе. Его жизнь такова – он создал ее такой сам. Это его выбор, его путь. (Он пока еще в силах заставить себя верить в это).       Шэй одиночка, но уже давно никогда не остается один: вокруг него всегда свои, чужие, приятели, враги. Живые. Мертвые тоже. Временами он слышит их голоса за спиной, но не может разобрать слов. Он, конечно же, замечает: с годами их шепот становится все отчетливее, еще десяток-другой лет – и разберет наконец, что они хотят сказать. Да и ни к чему разбирать – он и так знает, зачем они приходят и чего ждут. Шэй думает, что окружил свою душу другими и на этом свете, и на том, если там хоть что-то есть. (Он, может, и хотел бы повернуть время вспять и остаться один, да только не по силам ему, хоть сотню древних артефактов найди. Так ли он властен над своей судьбой, как казалось раньше?)       Душа. Так много на нее возлагается надежд и ожиданий с самого рождения человека. Шэй не привык тратить время на пустые чаяния. Он – моряк с юных лет, а в море не надеяться нужно, а знать и делать. Его отец, хоть и был тоже моряком, оставался в душе мечтателем, и море забрало его. Шэй не мечтатель. Был когда-то в раннем-раннем детстве, возможно, но вырос и старался мыслить холодно и трезво. Он и теперь старается, ведь до сих пор он жив – значит, работает принцип, правильно все. (В моменты, когда он честен с собой, он не может дать ответ на вопрос, что есть правильно).       Отец Шэя был мечтателем, мечтателем и умер. Шэй не может понять его до конца, но и не винит. Отец любил мать, но потерял ее рано, и, должно быть, только мечты помогали ему держаться на плаву. А затем, когда время пришло, они же утянули его на дно. Шэй в тот раз впервые вернулся домой из плавания один и пообещал разрыдавшейся от горя тете, что с ним такого никогда не случится, что он-то не позволит душе взять верх над разумом, зачем вообще ему эта душа сдалась. Тетя тогда назвала его глупым мальчишкой и сказала, что позднее он поймет. Он упрямился и стоял на своем, уверенный в себе и в своей правоте. (Он соврал ей тогда, конечно же, ей и себе. Как много лет потребовалось, чтобы это признать).       Когда-то давно, когда Шэй был еще слишком юн для того, чтобы ходить с отцом в море, тетя растила его и воспитывала. Шэй любил ее: она никогда не желала ему зла. Она рассказывала ему сказки и легенды. Он помнит до сих пор. Она рассказывала ему о родственных душах. Шэй был мальчишкой и не понимал. Она говорила, что родственная душа есть у каждого человека в мире, но лишь единицы становятся теми счастливцами, кому повезло ее встретить. Как это – повезло? Если достаточно стараться и искать, то и сам ее найдешь, эту душу, разве нет? При чем здесь везение, удача? Нет их, миф всё. Маленький ты еще, Шэй, маленький и глупый: порой как ни старайся, а без везения и случая ничего не выйдет. А вот и нет, упорствовал он, и вообще ерунда все это, сказки. И следом же спрашивал: а как же люди понимают, что вот – их родственная душа? Не станешь же у каждого встречного спрашивать. Тогда тетя смеялась: нет, конечно, не станешь! Это уж твоя душа сама тебе укажет. Вам обоим. Шэй смотрел на нее непонимающе, а тетя продолжала: если встретились два человека, и они – родственные души, то от души каждого отделяется частица и прилепляется к душе другого. Обмениваются они частичками душ, понимаешь? Ты даже увидеть это сможешь, твоя частичка души к тебе в животном виде придет. Шэй не понимал. Как это – обмениваются? Как это – прилепляется? Больно же наверняка! И что за вид еще животный? Тетя улыбалась грустно: не знаю, милый, я свою до сих пор не обрела; а тебе рассказываю только то, что мне рассказывали в детстве. Шэй думал, что раз в детстве – значит, уже давно, и тетя могла все позабыть и перепутать, и на самом деле не так все, но вслух свою догадку не произносил. А вместо этого спрашивал: зачем они вообще, эти родственные души? Говорят, только встретив свою, по-настоящему становишься собой, получаешь последний фрагмент собственной души, отвечала тетя задумчиво, а теперь ложись-ка спать, хватит на сегодня историй. (Знала бы она тогда, что его нужно не отправлять спать, а разбудить).       Она уходила и закрывала за собой дверь в комнату, а Шэй лежал, казалось, вечность и все думал-думал-думал про родственные души. Верил и не верил одновременно. Хотел обрести свою и не хотел. Мечтал. Да, тогда он еще мечтал: умел мечтать, позволял себе мечтать. Представлял судьбоносную встречу и следующее за ней счастье. Думал, как и где будет искать эту свою недостающую частичку души. Втайне надеялся, что непременно найдет. (Он ошибался во всем. Сложно не ошибаться с закрытыми глазами).       Родители Шэя, сказала тетя как-то раз, были друг другу родственными душами. Удивительно им повезло, что встретились и поженились. Жаль, что прожили вместе недолго, но даже смерть матери Шэя не оборвала их связь. Ведь родственные души если соединятся, это навсегда, говорила тетя. Этот союз крепче всего на свете: и жизни, и смерти, и ненависти, и любви, и безразличия. В те редкие дни, когда отец был дома, Шэй слышал иногда, как он с кем-то разговаривает, сидя один в своей комнате. Поначалу его пугало это, но затем он решил для себя, что отец говорит с мамой, с родственной душой, потому что тоскует. За день до того, как отец вышел в море в последний раз, Шэй слышал случайно, что он сказал тете: «Сегодня она ушла. Скоро и мой черед». Тогда Шэй побоялся спросить, что это значит. Потом оказалось поздно. (Когда отца не стало, он думал, что проснулся, сбросил с себя морок мечтаний. Он снова ошибся).       Став взрослее, Шэй забывает о родственных душах, о поисках своей. Ему не до этого: он теперь моряк, он теперь воин, он теперь сам по себе и сам за себя. Он занимается тем, чем должен, тем, что выбрал для себя. Тем, что умеет лучше всего. Он просто старается выжить.       А потом Лиам приводит его в Братство.       Шэй думал, что проснулся тогда, выбрав путь ассасина, став частью Братства. Но даже здесь, окруженный, как ему кажется, друзьями, соратниками, он остается одиночкой. Шэй сомневается в Кредо, сомневается в идеях и методах ассасинов. И пусть он по-прежнему не склонен посвящать себя долгим рассуждениям о вечном и эфемерном, его сомнения крепнут с течением времени. Он знает, что Ахиллес не доверяет ему. Шэй оставляет все как есть. Продолжает выполнять задания, несмотря на разногласия с Ахиллесом. Он не хочет покидать Братство, ставшее за эти годы ему домом. Это его выбор.       А потом случается Лиссабон.       Шэй думал, что проснулся, чудом уцелев среди хаоса, камнепада и огня разрушающегося города, на глазах уходящего под землю. Он теряет контроль над эмоциями, его переполняет гнев, его захлестывает паника, ему просто по-человечески больно и страшно. Он виноват в случившемся, он должен был настоять, переубедить, отказаться. Он ненавидит себя за то, что позволил сделать себя слепым орудием в чужих руках. Ахиллес не слушает его, не воспринимает никакие доводы, упорствует в своей слепоте. Шэй больше не спорит. Времени на раздумья не остается, он действует порывом, когда крадет Манускрипт и пытается сбежать, один против всех. Это его выбор.       Выстрел сковывает его тело, и падать со скалы уже не страшно.       А потом, вечность спустя, он перерождается, чтобы стать тамплиером.       Шэй думал, что проснулся, отказавшись от Братства, встав на путь противления идеям ассасинов. Он рвется в бой, его переполняют силы, он знает, против чего сражается и за что. Ему есть кого защищать и кого терять. Шэй все еще слишком неопытен и привязывается к людям, окружающим его, не зная, что легко может их потерять. Боль отрезвляет его и помогает принять решение. Он становится тамплиером, и это его выбор.       И тогда он встречает Хэйтема Кенуэя.       Поначалу Шэй не замечает изменений. У тамплиеров много забот, много работы, которую нужно выполнять быстро и точно – не до посторонних мыслей. С Великим магистром Кенуэем их связывают деловые отношения, хотя Шэй, несомненно, покривил бы душой, сказав, что не испытывает к нему симпатии. Подсознательно он чувствует, что это взаимно. Они переходят на ты быстро и непринужденно, словно были знакомы всю жизнь, а сейчас лишь встретились после длительного расставания. Они проводят вместе свободное от миссий время, обсуждая дела Ордена и не только. Их отношения становятся больше похожими на дружеские, чем на рабочие, и магистр Кенуэй становится просто Хэйтемом. В какой-то момент Шэй абсолютно буднично осознает, что даже на расстоянии ощущает их связь. Он не придает этому значения, почти не замечает даже. Словно так было всегда.       Жизнь продолжает идти своим чередом. Когда в рушащемся арктическом Храме Предтеч Лиам умирает практически у него на руках, Шэй ощущает лишь отголоски старой боли и скорби. Нет больше привязанности, приязни, дружеской любви – он научился не чувствовать. Сколько же лет ушло на это. Он сам не знает, почему просит Хэйтема оставить Ахиллеса в живых. Показать, как милосердны тамплиеры? Дать Ахиллесу шанс переосмыслить все произошедшее, чтобы предостеречь новых своих учеников – Шэй не сомневается, будут еще новые, несмотря на пулю в колено, – от неминуемой катастрофы? Да и не имеет это значения. Хэйтем слушает его, это кажется таким естественным – и это единственное, что имеет значение.       Шэй начинает понимать, когда Морриган удаляется от разрушенного Храма назад, в сторону Нью-Йорка. Ночь ясна и тиха, в морозном воздухе – лишь плеск воды да негромкий треск ломаемого тараном льда. В небе над ними – северное сияние и полная луна, и светло как днем. Шэй думает о том, что будет дальше, и наконец замечает. Хэйтем стоит недалеко от него, и его взгляд устремлен куда-то за горизонт. Но внимание Шэя привлекает не он, а силуэт рядом. Вначале ему кажется, что это волк, но приглядевшись, Шэй понимает: все же пес, черно-белый, очень на волка похожий. Он видел таких когда-то в северных поселениях. Но откуда он здесь, на корабле? Почему никто больше не увидел и не доложил ему?.. Пес смотрит на него, не отводя глаз, но продолжает стоять на месте. Шэй смотрит в ответ, потом косится в сторону Хэйтема и замирает. Осознание накрывает его подобно ледяной волне. Глаза одинаковые. А это значит…       «Твоя частичка души к тебе в животном виде придет». Хранитель его родственной души.       Шэй видит во взгляде Хэйтема понимание и подходит ближе. Получается, и Хэйтем тоже видит рядом с ним… кого-то? Как давно это произошло? Почему он молчал, если уже знал – Шэй уверен, что знал. Он не задает ни одного из этих вопросов. Он не знает, что сказать, настолько он ошеломлен открытием. Хэйтем тоже подходит ближе, на его губах отчего-то печальная улыбка.       – Я все же встретил тебя, – произносит он с неопределенной интонацией, а Шэй продолжает смотреть ему в глаза и молчит. – Мне жаль, что только сейчас.       И в словах его столько горечи и боли, что у Шэя перехватывает дыхание. Он не может ничего сказать, он не знает, что должен сказать, поэтому он делает. Они одни здесь, их не видит никто, и Шэй сокращает между ними расстояние и прижимается губами к губам – мягко и целомудренно, но отчаянно. И Хэйтем порывисто обхватывает ладонями его лицо и удерживает. Шэй чувствует, что обрел целый мир.       Они разговаривают после, стоя бок о бок на палубе Морриган, глядя в небо, как прежде – о делах и о личном. Они молчат, и тишина не тяготит их. Шэю впервые за долгое время спокойно оттого, что их теперь двое. Пусть ненадолго, пусть всего на несколько дней, прежде чем каждый из них вновь вернется к служению на благо Ордена и Отца Понимания. Для них обоих долг превыше всего, и никто никого за это не осудит – таков их выбор.       Когда приходит время прощаться, Шэй все же решается спросить. Они стоят вдвоем на причале. Лучи закатного солнца окрашивают их лица золотом, а паруса Морриган – багрянцем. Шэй не знает, вернется ли когда-нибудь. Шкатулка Предтеч может быть где угодно, но он сделает все, чтобы найти ее. Он обещал.       Хэйтем смотрит на него. В его взгляде, как и всегда, так много всего. Шэй не знает, за что ухватиться. Он хочет верить, что вернется. Он надеется, что с Хэйтемом ничего не случится. Он боится надеяться, потому что надежда губит.       – Кого ты видишь? – спрашивает он. – У меня – черно-белый пес с твоими глазами.       Хэйтем улыбается: губы чуть вздрагивают, а взгляд остается прежним.       – Тот же пес. Только глаза у него твои.       – Что ж, мне нравится.       Они обнимаются на прощание, и Шэй поднимается по сходням на борт Морриган. Он боится прощаться словами. Он боится смотреть Хэйтему в глаза, потому что знает, что увидит в них.       После они пишут друг другу письма, в которых лишь скупые вести о делах и ни слова о личном. Шэй думает, что слова им и не нужны.       Жизнь снова идет своим чередом.       Силуэт хранителя родственной души, повсеместно следующего за Шэем, бледнеет раньше, чем приходит письмо от Чарльза Ли, и Шэй вновь понимает все без слов. Годом позже он возвращается в Нью-Йорк.       Многое изменилось с тех пор, как он был здесь в последний раз – он и сам изменился, что уж, но Шэй все равно ощущает, что он дома. Дорога чувствуется легкой и быстрой.       Здесь нет вычурного надгробия или чего-то подобного. Простой могильный камень, на нем – имя и даты. Шэй тянет руку, чтобы прикоснуться; спохватывается затем, стягивает перчатку – и только потом касается. Камень холодный, осеннее солнце не нагрело его. Слова срываются с губ прежде, чем Шэй успевает их осмыслить:       – Я здесь, моя душа, теперь я с тобой.       Он больше не говорит, садится на стылую землю рядом и сидит так до первых сумерек. Когда Шэй понимает, что начинает замерзать, он поднимается и хочет уже уйти, как вдруг замирает. Его пес, его хранитель, больше не глядит на него, как обычно; он смотрит вдаль – одно мгновение, два, три, – а затем уходит, уходит прочь, не оглядываясь. Шэй провожает взглядом его постепенно тающий силуэт, и уходит сам – в другую сторону, возвращается на корабль.       «Скоро и мой черед».       Возможно, ему повезет, и волею судьбы они еще встретятся? Стоя на палубе Морриган, Шэй позволяет мечтам захлестнуть себя. Он чувствует, что счастлив. Он больше не боится.       Наконец он просыпается.