"Я обманут моей унылой, Переменчивой, злой судьбой". Я ответила: "Милый, милый! И я тоже. Умру с тобой"
— Мам, мам, а расскажи мне сказку! — мальчишка тянет маму за рукав настойчиво, хлопает большими глазами, так что женщина смягчается, улыбаясь. От неё в голове — лишь образ размытый, с тёмными завитками волос и мягкостью рук. Но она улыбается, гладя его по голове и позволяя прижиматься к себе. — Сказку? — переспрашивает она, и мальчик кивает. — И какую же? — Ту самую! — Про рыцаря, принцессу и дракона? — Да! Но только с другим концом, — женщина чуть хмурит брови, не понимая. — Хочу, чтоб принцессу полюбил дракон. Фитиль обжигает подушечки пальцев, и он вздыхает — скорее от разочарования, чем от боли, разметая поднявшуюся струйку дыма с привкусом лакрицы и перца. Вода в ванной почти холодная, когда он, наконец, поднимается, ногами ступая на махровый коврик и наблюдая, как тот впитывает капающую с тела влагу. Вытирается полотенцем наспех — шершавость ткани раздражает кожу, он морщится, бросая его на пол, и поскорее накидывает халат — белый атлас ласкает кожу, почти унимая мелкую дрожь. Он глубоко вздыхает, стараясь не смотреть в зеркало, встряхивает уже влажными волосами. Телефон остаётся на тумбе, сам он устало трёт переносицу, выключая в комнате свет. Порекомендованные психотерапевтом медитации не помогали — мысли скручивались спиралями, и он был зажат в самом их центре, так что проще было и вовсе не думать. Шлёпая босыми ногами, он добирается до главной комнаты офиса. Марго дружелюбно интересуется, не включить ли пол и свет, но он лишь отмахивается, чувствуя позже, что пол всё же включен, а свет всё так же приглушен. Умная птица. Щелчок автомата звенит в пустоте офиса, он вздыхает, ощущая аромат почти готового кофе. Картон стаканчика обжигает, но он даже не морщится. Привык. Петербург за панорамными окнами ещё не спит – дымка скользит меж крыш, редкие машины плетутся медленно, словно навозные жуки, вывески блекнут в белом свете ночей. Сергей Разумовский глубоко вздыхает, в одиночестве глядя на бывшую столицу империи с вершины своей высокой башни. Он замирает у гобелена, взглядом скользя по мраморным фигурам. Ода мужеству и доблести, застывшая в камне, кажется по-детски наивной в сравнении с тем, что творится на улице. Как не игнорируй происходящее — запах гари пробивается даже через очистители воздуха. Поэтому он вдыхает глубоко-глубоко, и делает глоток. Кофе идеален — мягок и сладок, с едва ощутимым привкусом карамели. Всё как он любит. Только вот его тошнит. Блики пожарища на стенах переливаются всеми оттенками красного, и город стонет под ним, рыдая симфонией криков, меняется, позволяет себя менять. В одной лишь башне всё остаётся неизменно, неподвижно и пусто. Как было и всегда, с одним лишь отличием. Сергей в башне был не один. В одном далёком королевстве жила-была принцесса. Никого краше мир не видывал, никого мир не желал больше. Поэтому принцесса жила в башне, такой высокой, что из окон её было видно всё королевство. И вместе с ней, посланный охранять принцессу, жил дракон. Олег усмехается. — Это ты меня драконом считаешь? Серёжа закатывает глаза. — Это метафора, — Олег качает головой, мол «это многое меняет». — Ме-та-фо-ра, Олег. Мы оба знаем, что на самом деле ты шерстяной волчара. — Моя человеческая форма тебя не устраивает? Серёжа цокает с прищуром, но не отвечает, возвращаясь к документам. Олег мягко вздыхает, поднимаясь с пуфика. Серёжа не слышит его мягких шагов, пока на стол не падает тень, а рука касается плеча. — Серый, — произносит Олег тихо, и Серёжа запрокидывает голову назад, встречаясь с Волковым взглядами. — Там всё верно. — Проверка никогда не будет лишней. — Не в третий раз, — качает головой, затем забирает документы, отправляя их в стол. Серёжа поворачивается в кресле, глядя на Олега прямо. Тот стоит, скрестив руки на груди — неподвижный и молчаливый, будто скала из чёрного мрамора, по которой бликами скользят лучи солнца, отражаясь. Неприступный потому что. Серёже бы хотелось этим спокойствием заразиться, только вот его трясёт. — Но если… — начинает он, но обрывает фразу на середине, когда Олег хмурит брови. — Никаких если. Всё там в порядке, — тон непоколебимый, не терпящий сопротивления, но без единого намёка на хладную жесткость, с какой обращались к чересчур дотошным. — Пойдём. Обед через пятнадцать минут, потом ещё переодеться и отрепетировать. — Есть, сэр! — вздыхает Разумовский, успевая уловить на мгновение прикрытые глаза и чуть тронувшую губы улыбку. Он встаёт послушно, задвигая кресло. Когда ладонь ложится на лопатку, а чужая тень накрывает его, будто крылом, становится легче дышать. Он в безопасности. Дракон был древним и могущественным. Тень его крыльев накрывала леса, пламя сжигало целые города, он был опасен в гневе и смертоносен в ярости, что пламенем рвалась из его горла, да вот только… — Олег, ты убил человека. Олег равнодушно поднимает брови, указывая на экран одним лишь пальцем, а потом хмыкает. У Серёжи внутри всё колотится и трещит, будто сама башня — весь его крохотный, отделённый ото всех мир — рушится, осыпаясь кирпичиками. И он впивается пальцами в себя самого, удержаться пытаясь. Не получается. — Ну а чего ты ожидал? Что я приду к Гречкину домой и поставлю его в угол? — Олег усмехается, но что-то в лице его медленно меняется, когда он наконец замечает, с каким выражением смотрит на него Серёжа. Поднимается. Полы плаща шуршат, когда он подходит ко столу, сверху вниз глядя на хрупкую фигуру Серёжи, что сжимался под его взглядом, сидя в этом широком кресле. — Он повинен в смерти ребёнка — такого же беззащитного, какими когда-то были мы. И не понёс наказания. — И поэтому ты решил устроить самосуд? — Серёжа вздёрнул голову, впервые посмотрев на него прямо. Что-то в груди сжалось от умиления при виде этих блестящих глаз и поджатых губ, дрожь которых он так отчаянно пытался скрыть. Лицо его по-птичьи обострилось. Олег вздохнул. — Поэтому я сделал то, с чем не справилась наша прогнившая и выжившая себя система. Которая не изменится, если мы продолжим терпеть эту безнаказанность. Если мы будем и дальше позволять затыкать себе рот. Ты сам говорил о свободе слова. — Но не действий, — возражает Серёжа и дрожащий голос выдаёт его с головой. Но Олег вдруг задумывается, скрывает ли что-то Серёжа. — Олег, это неправильно. — А что правильно? — рычит Волков, и его сдерживаемый гнев опаляет. — Подкупленные судьи? Загубленная жизнь этой девочки? Мальчик, оставшийся без единственного родного человека? Я бы сжег этот город дотла, отними этот урод тебя, — Олег глубоко вздыхает, прикрывая глаза. Потом поднимает голову. — Да, я убил его. И что с того? Я бывший наёмник, Серёж, — он усмехается. — И я видел достаточно. С этим пришло время покончить. Серёжа не отвечает — не смотрит даже, переплетя пальцы в кулак дышит и жмурится, будто пытается убедить себя, что это лишь сон. Олег вздыхает — он и не надеялся, что Серёжа его поймёт. Хотя нет, надеялся. Но не ожидал. И поэтому он уходит, медленно и неторопливо, возвращаясь только утром с началом рабочего дня. Стоит за спиной молчаливой скалой — всё так же суров и непреклонен, будто не изменилось ничего. Только вот Разумовского после бессонной ночи трясёт, а глаза красные, что, кажется, лишь задорит журналистов, потому что иначе объяснить резкость их вопросов Разумовский не может. После очередного выпада — «скажите, правда, что в детдоме над вами издевались?» — Серёжа хлопает глазами, теряя нить разговора и паникуя от вида всунутого едва ли не в рот микрофона, когда холодное «Достаточно» приводит его в чувство. Олег непоколебим — он отделяет всю толпу от Серёжи, одним лишь взглядом давая понять, что конференция закончена и Сергей Викторович на вопросы отвечать больше не будет. Уводит из зала, спиной загораживая от вспышек камер, касается лопатки у дверей лифта и удивлённо приподнимает брови, когда Серёжа дёргается от одного лишь прикосновения. Их взгляды встречаются, и на лице Олега появляется что-то странное, отдалённо похожее на обиду, но куда более глубокую, будто Серёжа одним лишь движением ему под рёбра остриё загнал. — Я тебя не трону, — почти по слогам произносит Волков, и у Разумовского уши краснеют, как у пойманного на мелком воровстве подростка. Стыд скребёт стенку горла. — Прости, — полушепотом произносит он. Олег не отвечает. Не смотрит даже. Зеркало лифта пятном запотевает от его дыхания. …да вот только принцессе — хрупкой в своей изящной, почти искусной красоте — дракон навредить не посмел бы, чтя свой долг, и готовый положить голову под плаху за её жизнь. И они жили в башне только вдвоём, и крохотного мира напополам им было достаточно. Но они забыли, что принцессе обещан рыцарь. — Не бойтесь, я вас не выдам, — произносит Разумовский, коротко улыбаясь. Гром выглядит чуть смятённым, стоящий за его спиной Олег закатывает глаза. Но Сергей доволен. Он же не столь наивен. — Чем больше людей занимается делом Чумного доктора, тем лучше. Ни мускул не дёргается на лице Олега, хотя Серёжа и не следит — боится слишком. Прощается с Громом наспех, замирает у автоматов. Не оборачивается, даже когда за спиной шуршат шаги. Олег встаёт рядом, чуть задевая плечом, но ничего не говорит, даже не спрашивает. Лишь улыбается краешком губ. — Он тебе понравился, — нарушает тишину Разумовский. Сенсорная панель пищит под подушечками, автомат поскрипывает, выдавая ему банку газировки. — Достойный противник, — пожимает плечами Олег. У открывающего банку Серёжи дрогает рука. Олег хмыкает. — Это просто шутка, Серый. — С каким пор мы шутим над ценой жизни? — уточняет Разумовский, глядя Волкову в глаза. Тот пожимает плечами, но взгляда не отводит, лишь углубляет, и Серёже кажется, будто он забрался ему прямо в мозг, где мысли клубились змейками. И что он знает всё. Но Олег лишь улыбается коротко и протягивает руку. Пальцем проводит по губе Разумовского, утирая сладкую каплю. Замирает. Взгляды снова встречаются, у Серёжи в груди всё трепещет. — У него всё равно нет шансов, — мягким шепотом произносит Олег. Убирает руку, слизывая сладость с подушечки. Серёжа сглатывает — от возбуждения ли, или накатившего страха. Никто не произносит вслух, по чьей вине. Но оба думают на другого. У него всё равно нет шансов — одолеть меня или забрать тебя. Олегу хочется верить в обе. Они забыли, и когда рыцарь появился, заявив свои права, дракон вдруг понял, что что-то изменилось. Между ними, в башне, появился холод и злость, и принцесса плакала, не понимая, почему дракон так охладел и обозлился, почему дракон больше не мягок с ней, почему… — Ты сошел с ума! Зачем ты убил всю семью?! Олег вздыхает медленно и тяжело, прикрывая глаза. Думает об этих толстых, зажравшихся тушах, о запахе, пробивавшемся даже сквозь костюмную маску, о разбитых костяшках Серёжи, когда тот с виноватым лицом протягивает ему оставшуюся с полдника булку. Спасибо, что выручил, Олег. Ты очень крутой. — И что же ты сделаешь? — с усмешкой спрашивает он, услышав неожиданно уверенное «Или я остановлю тебя». Поворачивается. Серёжа босой и взъерошенный, в шелковом халате, смотрит на него как загнанная в ловушку лисица с капканом на лапе. Боязно, но со злостью. — Я лишу тебя поддержки, — выплёвывает он, щетинясь. Поздно, думает Олег, мысленно возвращаясь к заключенному контракту. Слишком поздно, Серёж. — Я отключу сервера, я закрою соцсеть. Олег хлопает глазами. Гнев в груди не волной поднимается — пожаром, что с ветки на ветку вверх по стволу перекидывается, а потом дальше и дальше. Он видит, как Серёжа пугается этих изменений, теряется. Серёже этого никогда не понять — он не видел тех уставших озлобленных лиц, не чувствовал их разгорающейся жажды, когда он давал им средства, возможность всё изменить. Серёжа здесь, в этой башне, в полной безопасности, потому что так было нужно, потому что иначе и быть не могло. — Нет, — голос с помехами на другом конце трубки тараторит термины, в которых он не разбирается ни черта, но улыбается, проводя рукой по обритому затылку. Вдохновлённый Серёжа ему больше всего нравится. — Нет. Ты не покончишь с делом всей своей жизни из-за кучки зажравшихся уродов. Не из-за меня. — Тогда я звоню в полицию. Олега в грудь будто ударяют чем-то тупым, отчего не слышно — стучит ли сердце? Серёжа смотрит на него, губы сжав в линию и собой закрывая Венеру. Олег выдыхает через нос. Произведение искусства — хрупкое, недостижимо прекрасное, сосредотачивает собой гнев и отчаянье, что красоту отравляют, делая изгибы резкими, острыми. Порочными. И всё из-за него. Олег смотрит, не зная, что сказать. Звони? Ты всё равно не осмелишься? Нет. Он не знает. Серёжа смотрит на него потерянно, напугано, сверкающая злость в глазах сменяется мольбой. Падает на колени, пальцами цепляясь за ткань, плачет. У Олега от этого зрелища внутри трещинами всё идёт, льдом под ногами ломаясь. Он не может. Слишком поздно. Там — среди огня и дыма, криков и крови — ему, как хозяину подожженной спички, самое место. Не здесь. И не с ним. — Нет, — полушепотом, в тишину, на всхлипы ответом. — Нет. Ответный скулёж в лёд вонзает рубило. А дракон и сам не мог понять причину произошедших перемен. Не мог объяснить, что зол он не на принцессу, а на выбор, перед которым его поставили, которого его лишили. Что одна мысль об этом поднимала в нём первородную жажду крови и смерти. У Игоря рука сухая и тёплая, и это тепло липнет к коже, так что Серёжа смотрит на свою ладонь, ощущая остаточную боль в костяшках. Убирает, к животу прижимая. Он не чувствует себя «настоящим мужиком», каким назвал его Игорь. Он думает о собственной отчаянной слабости, невольном имени, сорвавшимся с губ, когда последователь Чумного доктора пинком столкнул его с лестницы. Он думает о своей беспомощности, потому что в момент отчаянья и паники глазами он искал знакомую чёрную тень родного плеча. Виновника случившегося торжества. — А телохранитель-то твой где, герой? Разумовский смотрит на Грома, думая секунду, что образ его почти поэтичен — побит, в крови, но с мягкой довольной ухмылкой победителя, он похож на одолевшего дракона рыцаря, что готов праздновать свою победу. Только вот дракона на празднестве даже не было. Серёжа замечает его в толпе. Лавируя меж полицейскими, потерпевшими и журналистами, Олег рыскает взглядом по залу, вынюхивая его. У Серёжи начинают подкашиваться ноги. — Олег. Волков поворачивает голову мгновенно, будто ищейка, услышавшая скулёж. Замирает, не моргая глядя на него, так что в горле ком растёт, давя на стенки и мешая дышать. Потом быстрым шагом подходит, но всё так же не говорит ни слова. Взгляд по лицу не бегает — перемещается с ссадины на ссадину, холодеет стремительно. Олег почти скалится, поворачиваясь к Грому, но Серёжа останавливает его, хватая за локоть. — Хватит, — устало произносит он, чувствуя, как глаза слезятся. Олег смотрит на него, хмуря широкие брови. — Он мне жизнь спас. «Не ты» повисает в воздухе ножом, направленным Волкову прямо промеж глаз. Тот вытягивается, не замечая, не желая замечать, с Грома глаз не сводит. Серёжа видит, как что-то меняется в волчьем лице, темнеет, жестче становясь. От этих перемен начинает жечь глаза. — Олег… — За мной, — холодно произносит Волков. Серёжа повинуется, чуть шипя от болезненной хватке на локте. Они молчат всю дорогу до дома, пока лифт не пищит на нужном этаже, пока Олег рывком не усаживает его на диван, пока не осматривает всего, не моргая, пока Серёжа шипит от неосторожных прикосновений, пока Волков не отправляет его в душ, взглядом прослеживая, как тот забирается в кабину с горячей водой. Пока Разумовский не слышит раздавшийся в офисе звон. — Олег! Распалённая душем кожа на воздухе мурашками покрывается мгновенно, когда он, кутаясь в халат, не бежит в комнату босой, ещё мокрый. Олег дышит тяжело, стоя среди обломков стекла. Рывком поворачивает голову и глядит дико, обезумевши, так что Серёже страшно становится. — Олег… — он делает неуверенный шаг, протягивая руку. Будто зверью, что успокоить надо. У Олега крылья носа дёргаются. — Стой. — Олег… — Стой, я кому сказал! Разумовский от крика жмурится, сжимаясь весь. Слышит быстрые шаги, хруст стекла, ощущает крепкую хватку на бёдрах. Пояс ускользает из рук, когда Олег поднимает его, и он цепляется за сильные плечи. Ему кажется, что сейчас что-то произойдёт, что-то будет, что Олег сорвётся. Но Волков оставляет его на кровати и хлопком закрывает за собой дверь. А потом за стеной раздаётся звон. Серёжа кричит. Дверь не поддаётся даже уговорам Марго — не в силах ИИ сдвинуть с места приставленный к ручке стул. Разумовский прижимается лбом, стараясь перекричать злой рык Олега и звон посуды. Безуспешно. Сколько в дверь не барабань, сколько не кричи. Олег не слышит. Олег — где-то там. Олег отправится сжигать людей. Разумовский обхватывает себя за живот, от собственной беспомощности сжимаясь младенцем, ощущая себя точно так же. Маленьким, беззащитным, бессильным. Он его не остановит, он ему не помешает, он ему не поможет. Олег сам за них всё решил. Но когда, не заметив, как заснул, Серёжа просыпается от осторожных прикосновений, ощущая колкость бороды, что царапает тонкую кожу и теплоту рук, оглаживающие плечи, он замирает и жмурится, боясь увидеть чёрную кожу костюма. — Пожалуйста, прекрати, — шепчет он, когда тепло дыхание опаляет шею, а губы замирают, едва коснувшись виска. И слёзы капают на чужие ладони, когда он позволяет себя целовать, разделяя мысль одну на двоих. Я не хочу тебя терять. И когда рыцарь объявился, предъявив права на принцессу, потребовав отдать её… Дракон сделал единственное, на что был способен. Стал защищаться. Похоронка в руках трясётся, но не исчезает, как бы взглядом Серёжа её не буравил. Его самого трясёт — красная печать с злосчастными пятью буквами его в кошмарах преследует который месяц, от неё не избавиться, не забыть, не выжечь. В её отсутствии, ошибочности, убеждали только чужие тёплые руки, обнимающие со спины. Только вот, незадача… — Ну и? — Игорь смотрит с ухмылкой довольной — дело раскрыл. Премию дадут наверно. — Где твой дружок? Скрипят ботинки, Серёжа вздёргивает голову, вдавливаясь в диван спиной, пока в голове, набатом — нет, нет, нет. — Олег. Олег в костюме без маски проходит через двери, взгляд с него на Грома переводя. Безэмоциональный, холодный. Игорь поднимается, голову поворачивая. Олег на него даже не смотрит. — Надо же, — хмыкает Гром, губы кривя. — Как вылитой костюм, — поворачивается к Серёже. — Сам выбирал? Или вместе заказ делали? Олег смотрит в пол-оборота, брови хмуря. Серёже на Игоря плевать, его взгляд Волкова беспокоит, да что уж там — пугает. Знает он, чего ждать от этих вытянутых линией губ. — Не втягивай его, Игорь. — Олег, не надо, — шепчет губами одними Серёжа. Игорь хмыкает. — Куда уж втягивать, ты сам всё сделал, Волков. Вы же это… с Тамарой ходите парой, — он пальцами хлопает, знак виктории показывая. — Вот и сядете вместе. Долго над названием думали? — Чего ты добиваешься, Гром? — спрашивает Олег, поворачиваясь наконец. У него плащ шелестит в замершей тишине, а тень закрывает Венеру. Символично. — Чего я добиваюсь? — вскидывает брови Игорь. Потом хмурится резко. — Я маньяка поймать пытаюсь. — Только вот ума не хватает, да? — Олег скалится. — Совсем как в детстве. — Олег, не надо! Серёжа вскакивает. Его от страха колотит и заорать хочется, потому что Гром закрывает его собой, не давая Олегу и шага сделать, и он видит, как меняется взгляд Волкова от этого. — Отойди от него, — рычит Олег, и Серёжа тянется вперёд, но хватка у Грома сильная, пройти не даёт. — Назад. У Олега взгляд вспыхивает животной яростью. Он вскидывает руку. — ОЛЕГ, НЕТ! Горячий воздух ударяет в лицо, так что становится тяжело дышать. Звенит стекло, Серёжа чувствует, как его тянут назад, как он спотыкается, как что-то наваливается на него, и он толкается, слыша раздавшийся совсем рядом хрип. Пятится назад, ладонями ощущая вспыхивающую на них боль от вонзающихся осколков. Игорь Гром лежит на полу меж диваном и окнами. Грудь его едва поднимается при слабом вдохе, а по полу от лица медленно растекается кровь. Крик застревает в горле, выходя невнятными хрипами, когда его хватают, резко поднимая на ноги. — Ты идиот?! — вопит Олег ему прямо в лицо, и Серёжа от этого крика сжимается весь, из хватки вырваться пытаясь, но та крепкая, не отпускает. — Ты идиот, ты мог умереть! Я МОГ ТЕБЯ УБИТЬ! У Олега лицо бледнее покойника, и взгляд надломленный бегает по лицу Серёжиному быстро-быстро. Руки в перчатках цепляются за плечи, обжигая, оставляя полосы пальцев. Серёжа шипит, вырывается, наконец. — Олег, хватит! — кричит он на выдохе, и Олег смотрит на него удивлённо, будто пёс, получивший по ушам впервые, совершенно не понимая за что. Серёжу от этого сравнения трясёт. — Олег, хватит. Остановись. Он тебя вычислил. Ты не можешь… — Я убью его, — решительно произносит Волков, делая шаг к телу, и Серёжа рвётся вперёд, возникая перед ним. — Нет! — кричит он Олегу в лицо, и крик этот по ним обоим пощёчиной ударяет. — Нет, ты не убьёшь его. — Серёж… — Он победил. Он тебя переиграл, он вычислил тебя. Не смей его убивать. Я не знаю, что ты будешь делать, но не смей его убивать, — по слогам чеканит Серёжа, каждое слово выпуская с выдохом. — Ради меня. Он смотрит прямо, взгляда от лица родного не отводя. Видит, как Олег хмурится, как появляются морщинки, как меняется взгляд. Нет. — Т-то есть, — дрожащим от сдерживаемого гнева голосом произносит он, и от голоса у Серёжи по телу дрожь идёт. — Т-то есть ты выбираешь его? — Олег… — выдыхает Разумовский устало, но потом повторяет, понимая, что Волков уходит. — Олег! Олег, прошу тебя… Рукой цепляется за предплечье — вскрикивает тут же, когда колбы обжигают ладони кожу. Вскрикивает. — Хватит! — рявкает Олег. Он отталкивает так, что Серёжа отлетает, кубарем приземляясь прямо в стекло. Хрипит от вспыхнувшей по всей коже боли, вскидывает голову. Олег смотрит на него сверху вниз. В узких от гнева зрачках — несгибаемая сталь, а крылья носа дёргаются часто-часто, будто ещё мгновение, и пламя вырвется не из технологичных огнемётов, а прямо изо рта Волкова вместе с криком. Как настоящий дракон. — Олег, прошу тебя… — шепчет Серёжа на грани мольбы и слёз, но Олег не слушает. Разворачивается и уходит, и плащ его от быстрой ходьбы взметается подобно крыльям. Серёжа хрипит, сжимаясь от боли и внутреннего крика, жмётся лбом к полу, пытаясь от звука этого избавиться, но тот не исчезает, звенит всё громче, и громче, и громче, пока кровь не смешивается с выступившими слезами, пока Серёжа не понимает, что давно кричит. И что крик этот никто кроме него не слышит уже давно. И что он остался совсем один. Началась война. И принцесса осталась в башне одна, и каждую ночь она горько плакала, и ничто не могло утешить её горя, ведь рядом с ней не было никого, кто мог понять, почему она плачет. Игорь называет это лишь мерой безопасности, но Марго сообщает о полицейских патрулях, что дежурят по периметру на каждом этаже. Хотя Серёже, в принципе, плевать. Он со своего этажа — да что уж там, из комнаты — не выходит, запрещая Марго показ новостей. Которые всё равно находит сам, взглядом прыгая со строчки на строчку, а потом одним движением закрывает страницы и зажимает уши руками — лишь бы не видеть, лишь бы не слышать, лишь бы не чувствовать. Не получается. Он в башне не один — курьеры, полицейские, порой даже журналисты, которых уводят едва ли не после первого вопроса всё те же полицейские. От его личной охраны остались едва ли двое, и то, как Серёже кажется, чтобы иметь возможность внутрь пробраться. Остальные где-то там, среди огня и пепла, преданными цепными псами следуют за своим предводителем в кожаном плаще. Он в башне не один, но всё равно ощущает себя именно так, потому что «меры безопасности» — не ради него, а ради Олега. Потому что полицейские не боятся, что он придёт за ним. Они надеются на это. — Игорь, чего ты от меня хочешь? — устало спрашивает он, кулаками упираясь в стол. Гром выглядит так, будто вот-вот потеряет терпение. Стоит напротив, руки на груди скрестив, и пальцами на плече выбивая одному ему известный ритм. — Чтобы я на трибуну встал? — Чтобы ты показал, на чьей ты стороне. Он твоё детище использует, чтобы людям убийства показывать. Я же о твоей репутации пекусь. Серёжа смеётся. — Марго. — Волкову Олегу Давидовичу отказано в любом доступе к платформе «VMeste» и её ресурсам, — чеканит ИИ, переплетая голографические пальцы. — Его аккаунт заблокирован и не подлежит восстановлению. Любые накопительные счета заморожены. Входные данные уничтожены. — Доступ к башне? — уточняет Гром, хмуря брови. Их взгляды встречаются. — У тебя лифт на сканерах пальцев работает. — Думаешь, он зайдёт через главный вход? — хмыкает Серёжа, не желая озвучивать прозвучавшее «думаешь, он зайдёт?». — Да или нет? — Марго, заблокируй доступ Олега к лифтам. — Как скажете, Сергей. Разумовский смотрит на Грома прямо. Доволен? Игорь вздыхает, стягивая с головы картуз, переминая ткань в руках. Серёжа заказывает в автомате кофе, желая унять дрожь в руках. Закрывает глаза, сосредотачиваясь на работе кофемашины и старясь не думать о лежащем в сейфе договоре — каждом из них. Волков Олег Давидович — единственный наследник корпорации, вступающий в право в случае внезапной смерти нынешнего владельца и основателя соцсети «VMeste» Сергея Викторовича Разумовского. — Послушай, — Серёжа вздрагивает от мягкости голоса Грома, когда тот кладёт ему руку на плечо, поворачивая к себе. — Тебе нужно выступить. — Нет. — Да, — с нажимом произносит Гром, сдавливая плечо. Лицо его обостряется. — Только ты его остановить можешь. Он никого другого не послушает. Серёжа смеётся, даже не пытаясь бороться с накатывающей истерикой. Смотрит на Игоря сквозь выступившие то ли от отчаянья, то ли от смеха слёзы. — Он меня уже не послушал, Игорь, — произносит он сипло, борясь с подступающим комом. — Ни единой мольбы сдаться или остановиться. Как бы я не просил, — Разумовский ладонями закрывает лицо, стирая с щек влагу в попытке прийти в себя. Вздыхает глубоко, глядя на Игоря прямо. — Я лишил его поддержки. Я лишил его любой помощи со своей стороны. Я сижу тут в этой ебаной башне и делаю вид, что не замечаю, что вы используете меня в качестве приманки, чтобы успеть перехватить его. Даже не говорю, что это глупо и бессмысленно, потому что он не придёт, — Разумовский усмехается, думая, сколько раз ему придётся сказать это, чтобы самому поверить. — Но я не пойду против него, пусть он уже считает иначе. Я не могу. — Почему? «Потому что это Олег» — проносится в голове, и в столь простой фразе заключено всё. «Потому что я боюсь его» «Потому что я люблю его» «Потому что он не простит меня» «Потому что он убьёт меня» «Потому что я сам убью себя» — Я не могу. Шли дни, недели, месяцы. Сменялись сезоны, природа тускла, угасая вместе с сидевшей в башне принцессой. Покинутая всеми, она потеряла волю к жизни и, не находя радости в реальном мире, она предпочла её сну, где воспоминания о прежней жизни заботились о ней. Он узнаёт об этом от Марго, когда ИИ осторожно оповещает о замеченной активности архивной почты — ещё времён мейл.ру. Он хмурится, удивляясь тому, что она вообще ещё активна, просит перепроверить на возможность ошибки, на что Марго, несколько обиженно, выдаёт ему последнее отправленное письмо, что датируется прошлым воскресеньем и подписано тремя буквами инициалов. Серёжу по голове будто бьют. В обед зашедший Гром интересуется, всё ли у него нормально. Дежурящая в ночную смену полицейская — ни то Кроликова, ни то Ушастова — осторожно интересуется, стоит ли позвать врача. Серёжа рычит в подушку от бессилия. Он проверяет активность снова. Потом снова и снова. Приказывает Марго сообщать о любой активности аккаунта, но всё равно лезет проверять сам. Глубоко вдыхает, пальцами вцепляясь в волосы, когда с аккаунта отправляется письмо, на другой, не менее старый аккаунт где-то в Смоленске. Серёжа знать не хочет, о чём Олег пишет, Серёже всё равно, Серёже плевать, Серёжа… Просыпается от вцепившийся в горле тревоги и проводит под холодными струями душа не менее двадцати минут, пока сознание не перестаёт терроризировать его образам Олега с огнемётом, что упирается Разумовскому прямо промеж глаз. Он не знает, что делать. С ними покончено, не так ли? Олег выбрал свой путь, они на разных баррикадах, он вообще из игры себя вывел, подняв руки над головой, в «домике» заперевшись. Стоило сказать Игорю — информация с аккаунта могла помочь вычислить Волкова, только вот… — Ты мне всю жизнь письма бумажные посылать будешь, Волче? — Олег хмыкает, руки на груди скрещивая так, что логотип Арии скрывается за сильными мускулами. Он только с тренировки пришел — потный, разгорячённый, сидит и смотрит на Серёжу с прищуром, душа ждёт. — Мне всё равно писать некому, я в твоих компьютерах не разбираюсь. Так что пока ты свою шнягу не создашь — нет, — усмехается, щелкая его по носу, на что Серёжа возмущённо пищит. — Мой аккаунт второй, забыл? — Волков! Серёже хочется кричать. Ему хочется выбросить, выкорчевать эти мысли из головы, ему хочется оставить там звенящую пустоту, похожую на ту, что в груди поселилась недавно, сменив жгучую боль. Ему хочется прекратить, перестать. Но пустой бланк с письмом к отправке открывается на рабочем столе, не исчезая под гипнотизирующим его взглядом. Он не знает, с чего начать. Как обратиться к тому, кто был тебе дороже всех, а сейчас людей заживо сжигает, считая тебя предателем? Переубедить? Умолять? Убеждать? Серёжа не знает. Он то пишет поля текста почти без пробелов, стирая их сразу после точки, то на одном имени лишь останавливается, бессильно упираясь лбом в столешницу. Бесполезно. Ему снится вокзал, перроны, заполненные людьми, девушки, хнычущие на плечах парнях. Олег в форме и с одним единственным рюкзаком за плечами, с усмешкой проводящий по обритой голове. — Ты ушел в армию во вторник, я провожал тебя на Московском вокзале, — произносит он в пустоту потолка, глядя на оранжевые блики, что бегают по нему, проходя через окно. — Ты обещал писать, обещал звонить. Смеялся с того, что тебя провожаю я — заспанный, взъерошенный, безбожно опаздывающий на пары. Не девушка даже. От тебя пахло порохом. Оружием. Я этому испугался — думал, что армия забирает тебя уже сейчас, уже здесь. Но потом понял, что ты всегда так пах. Что это и есть ты. Мы договорились, что я пойду на пары сразу после, но я добрался до общаги и не смог переступить порог снова. Завалился на твою кровать и проспал больше суток. Когда проснулся, то не верил, что это случилось. Что ты уехал. Мне казалось, что я не переживу. Я никогда не говорил тебе, что просыпался ночью и смотрел в потолок, не зная, как закрыть глаза и заснуть вновь. Что ты оставил почти все свои вещи, и я носил их, пока они не сносились до дыр. Мне казалось, что хуже, чем тогда мне не будет. Я бы хотел ошибаться. Он закрывает глаза, сжимаясь от собственной жалкости, но в остальном не ощущая ничего, кроме давящего на горле кома. Какой толк? Он ведь… — Голосовое сообщение записано, — уведомляет его Марго, и он распахивает глаза, глядя на возникший на экране образ виртуальной помощницы. Ему на секунду кажется, что на её смоделированном лице появляется человеческое сочувствие. Он сглатывает ком. — Марго, преобразуй в текст, — ИИ кивает, и текст всплывает на экране — один абзац — восемнадцать предложений — ровным квадратом помещается в окно сообщения. — Отправить. — Сообщение отправлено. Разумовский кивает — скорее себе, чем помощнице — и на негнущихся ногах идёт к столу. Снотворное лежит в баночке, в третьем ящике, куда убирал их ещё Олег. Некогда безвкусные таблетки горчат на языке. Он засыпает, едва касаясь головой подушки. Он не знает, что страшнее — если ответ придёт или если письмо останется проигнорированным. Он решает, что, наверное, всё же безответным — с обидой и безразличием смириться будет проще, он уже почти это сделал. Но ответ приходит. Пять слов, обращение, точка. Не думай, что это сработает, Серый. Разумовский не говорит с Громом два дня, молча кивает полицейским, включает Баха на весь этаж, скрипкой пытаясь перебить звучащий в голове голос. Не получается. Он не думал, Олег. Он и не надеялся. Но не выходило. — Твоя похоронка пришла мне в четверг. Я сжег эту бумажку быстрее, чем успел дочитать. Знаешь, этот сценарий прокручивался в голове ещё когда ты ушел в армию. Причина всегда была разной — побег, предательство, несчастный случай, героизм. Я столько раз представлял, как буду тебя хоронить, но, когда эта чертова бумажка сгорела, я понял, что хоронить-то мне, в общем, нечего. И сообщить тоже некому. И сказать. И прийти. Даже Марго не было — случился какой-то баг, я исправлял его тогда неделю. Единственный, к кому я хотел прийти, чтобы сообщить о твоей смерти — сам ты. С того времени не многое изменилось. Ответ всё такой же короткий. Надеюсь в этот раз Гром будет рядом, чтобы тебя утешить. Он смеётся, откидывая голову на бортик ванной, чувствуя, как пена оседает на трясущихся плечах, а лицо щиплет от соли и тепла. Это похоже на детскую игру, когда они, разделённые дверью в комнате наказаний, обмениваются записками через щель между дверью и полом. Но вместо клубничных химозных конфет — постскриптумы; вместо режущих краёв бумаги — тщательно подобранные слова в одном ответном письме. Олег отвечает коротко и сухо, двумя-тремя предложениями. Говорит о предательстве, о благом деле, о людях, что присоединяются к нему. Обида пронизывает буквы машинной строчкой с красной нитью в иглодержателе. Серёжа её считывает, будто пальцем по шву ведёт. И продолжает писать. — Помнишь осень одиннадцатого класса? У тебя тогда девушка появилась первая. Катя. Рыжая, тощая. Глупая до невозможности. Я не понимал, как ты её терпишь. Как ты можешь её любить — сбегать из детдома после отбоя, бросать меня после школы, таскать ей эти драные букеты моих любимых мимоз. Я так злился. Я так сильно злился. Клянусь, я думал, что убью её. На меня никто внимания не обращал, да мне и нужен никто не был. Я готовил нас обоих к экзаменам и не понимал, как ты можешь быть таким неблагодарным. Как ты можешь не ценить, что я делаю для нас. Как ты можешь не любить меня, — Серёжа усмехается, закрывая глаза. Под ними скапливается влага, но не может покинуть век. Не хватает сил. — Мы тогда лирику по литературе проходить стали. Конец четверти, оценки исправлять надо. Все наизусть учили, по желанию. Лишь бы отмазаться. Я литературу терпеть не мог — эта карга старая её преподавала так, что хоть вешайся. Но ты любил. Или просто понимал, не знаю. Но никогда не прогуливал. Не знаю, что мною руководило — ревность, конечно же, что ещё? — но я подумал, что отомщу тебе так, негласно. «Я вас любил» Пушкина — мы его учили вместе когда-то. Я хотел прочесть версию Бродского — она злее. Без всепрощающей и понимающей любви. Но с обидой, желчью. Мне казалось, что я сам такой, — он вздыхает. — Я вас любил. Любовь ещё — возможно, просто боль — сверлит мои мозги. Всё разлетелось к чёрту на куски, — усмехается, чувствуя, как одна слеза всё же вырывается, сбегая быстро к виску, лишь бы не заметил. — Мы тогда не разговаривали весь вечер. Ты тогда понял? Олег отвечает, усмехаясь его эгоизму и собственничеству. Упрекает, говоря, что изучай он литературу больше, начни он взаимодействовать с людьми больше, не зарывайся в компьютере, то научился бы разбираться в людях. Что он опять развёл трагедию из ничего — с Катей они встречались меньше месяца, пока он её не бросил после спора из-за Боттичелли, о котором он, конечно же, понятия не имел. И в постскриптуме оставляет короткое «понял» без точки. Ему снится детдом — его узкие коридоры, серые стены с осыпающими кусками штукатурки, плесенью в углах потолка. Ему снится курилка — старый бассейн с разбитой плиткой, заваленной листьями полом, горами строительного мусора, который хранил здесь завхоз. Ему снится сидящий на подоконнике Олег — ему едва ли тринадцать, у него разбита губа и костяшки, между ещё по-детски пухлых пальцев зажата сигарета, которой он затягивается совсем по-взрослому, не морщась даже. — Помнишь тот день в курилке, когда я узнал, что ты куришь? — шепчет Серёжа в пустоту, обращаясь к этому Олегу, ловя на себе его удивлённый взгляд со вздёрнутыми бровями. — Нам и двенадцати не было. Мне там нравилось — тихо, пусто. Туда не совался никто — крыс боялись. Или ты место забил? Не знаю. Не помню. Но помню, как у меня дыхание перехватило, когда ты достал их — в красной пачке, без фильтра ещё — чиркнул спичкой и затянулся. Так естественно и непринуждённо, будто нам не одиннадцать лет, будто мы не дети. Я так кричал так, а ты… Я даже не помню, что ты ответил. Ты думал, я знаю. Мы же всем делились, да? Но твой образ тогда у меня из головы так и не вышел. Мне кажется, я в тот момент тебя и полюбил. — Ты помнишь лето девяносто девятого? Когда нас допрашивали из-за тех сгоревших детей. Не знаю, догадался ли инспектор. Мне кажется, нет, дядя Костя слишком добрым был. Игорь на него похож. До сих пор не понимаю, почему он с нами играть стал. И почему вы невзлюбили друг друга так. Помнишь салки на берегу? Или когда мы в пиратов играли втроём — Игорь всегда капитаном хотел быть, вы ссорились так громко. Я чуть не утонул тогда. Не помню, как упал. Меня тошнить стало от вашей ругани, а потом вы стали драться… Кажется, меня Игорь толкнул. Не знаю. Не помню ничего, только твоё лицо испуганное. Ты был таким маленьким. Мы были, — поправляет он, выдыхая тут же и закрывая глаза. Детское личико — растрёпанные волосы, трясущиеся руки, искусанные губы — вспыхивает в сознании фотоаппарата вспышкой, замирает карточкой. У Олега глаза блестят и лицо бледно-бледное. Совсем как тогда. Серёжа жмурится. — Я скучаю. Олег не отвечает ни на одно из писем больше. Но принцесса не знала, что где-то там, среди пожаров и бойни, её дракон думает о ней, и что лишь образ её заставляет его сражаться дальше, выгрызая себе победу. Потому что он, вопреки долгу, закону, пророчеству, не хочет отдавать принцессу какому-то наглому проходимцу, не знавшему принцессу так, как знал он. Потому что он, вопреки долгу, закону, пророчеству, не хочет отпускать принцессу от себя ни за какие обещанные сокровища, потому как вопреки долгу, закону, пророчеству, она стала главным его сокровищем. Да вот только… За окном гремит взрыв, от чего Серёжа вздрагивает, поднимая голову. Горит Петроградка — огонь пожирает крыши старинных зданий, поднимая в воздух сноп искр. Разумовский закрывает глаза, медленно считая до ста в попытке совладать с собою. Гром предупреждал, что готовится что-то масштабное, выходящее за рамки погромов и налётов мародёров. Он не знал, как скоро последователи Чумного доктора по всей стране начнут объединяться, но предполагал, что осталось не так много. — Когда всё выйдет на мировой уровень, ему крышка, — просто замечает он, хлюпая предложенным чаем. Серёжа водит пальцем по краю стакана, насчитывая круги. Сороковой, сорок первый, сорок второй. — Верхушка не оставит его в живых. Может даже зрелище устроят, — хмыкает. — Так и будешь смотреть на казнь своего рыцаря с высокой башни? Олег рыцарем никогда не был. Слишком мелко и низко — Серёжа ещё в школе пожалел, что углубился в тему. Но на эшафоте представлялся легко — скованный, в крови весь, с непобеждённым видом и взглядом, обращённым к нему. Должно быть, его сожгут. Подобающая смерть. Образ объятой пламенем фигуры в сознании вспыхивает слишком отчётливо. У Серёжи дрогает рука, и кофе каплями падает на халат. Он выдыхает шумно. Белый атлас в чёрных птицах впервые кажется ему до жути символичным, и он тихо ругается, ставя стаканчик на стол, отвлекаясь на попытку отыскать злосчастные капли. Пока на другом конце комнаты не раздаётся скрип, в тишине звучащий так отчётливо, что по коже бегут мурашки. Разумовский хмурится, поворачиваясь, не веря, и как тогда замечает выходящую из тени фигуру. Олег замирает. Он без маски, но в костюме, смотрит на Серёжу, что выглядит таким хрупким в этом белом халате, походящим на чёртово свадебное платье, и от этого сквозит иронией, если не сказочностью. Только вот они не в сказке были. — Марго, — голос у Серёжи звучит на удивление ровно, когда он делает шаг из-за стола, и взгляд Олега цепляется за его босые ступни, что непременно замёрзнут совсем скоро. — Да, Сергей? — Это реально? — Я не понимаю вопроса. — Марго, — подаёт голос Олег, и Серёжа прикрывает глаза, выдыхая. Действительно пришел. — Здравствуйте, Олег. Рада вас видеть. Олег улыбается краем губ, и это выглядит почти мило, если не обращать внимания на костюм Чумного доктора и активированные огнемёты. Серёже хотелось бы испугаться, приказать ИИ вызвать полицию, закричать в конце-то концов. Только вот в груди у него пусто, лишь сердце чуть ускорило ритм. За окном раздаётся взрыв, Серёжа поворачивает голову. Петербург охвачен огнём и копотью, но новый очаг, как ему кажется, разгорелся где-то в районе дворцовой. Он не знает точно. Да и ему, в принципе, плевать. — Не думал, что ты решишься, — произносит он, выходя из-за стола. Кофе остаётся там, вероятно, зря — за стаканчиком можно было бы скрыть дрожащие по привычке руки. Олег выходит из тени, но останавливается у края дивана, не решаясь подойти ближе. Взгляд его скользит по Венере, что всё так же молчалива и бледна. — Почему ты не там, с ними? — Потому что я здесь, с тобой, — просто отвечает Волков. — Рискованно. Начальство Грома уже выбирает тебе эшафот. — Если и быть где-то казнённым, то здесь, — пожимает плечами Олег. Сергей чувствует его взгляд на себе, но от окна не отворачивается. Где-то там, вдалеке огонь кажется безопаснее. — Но умирать я сегодня не планировал. — Тогда зачем ты здесь? Олег не отвечает. Отрывает взгляд от Венеры, медленно подходя к окну. Тени пляшут у него на лице, и в сочетании с костюмом это выглядит жутко. Но Волков спокоен, почти равнодушен. Это хладнокровие во время пожара начинает бесить. — Сколько людей погибнут, чтобы ты поговорил со мной? — спрашивает, почти выплёвывает Сергей. Олег пожимает плечами. — Столько, сколько того заслуживают, — Волков поворачивает голову. — Ты знаешь, я не убиваю просто так. Но это не важно. Скоро всё закончится. — И что тогда? Ты перепишешь закон и возглавишь страну? — Нет. Это сделаешь ты. Серёжа моргает, широко раскрывая глаза от удивления. Олег смотрит спокойно, взгляд его ясен, без крохи безумия. Он уверен в том, что говорит. И этот открывшийся замысел, готовность положить страну к его ногам, ударяет пощёчиной, выбивая из лёгких воздух. Олег, явно наблюдавший за его реакцией всё это время чуть склонив голову, улыбается краешком губ. — Я обещал, что несправедливость больше не повторится. Мы проведём выборы, и они выберут тебя. — Тогда какой тут выбор? Олег качает головой. — Ты не понимаешь. — Мне не нужна страна, Олег. И власть тоже. «Мне нужен ты» — повисает в воздухе жемчужиной с оборванного колье. Олег смотрит на него прямо, почти устало, как смотрят на детей в конце долгого рабочего дня. — Никто, кроме тебя. Серёжу начинает трясти. Он не выдерживает — делает шаг, лбом прижимаясь к чужому лбу, будто в последней попытке докричаться, передать мысль через кожу, через касания. Олег замирает, удивлённо моргая, и Серёжа чувствует его напряжение, твёрдостью подходящее на глыбу каменную. Пока не закрывает глаза, выдыхая шумно, когда Олег поддаётся. Носом ведёт по щеке, совсем как собака, изголодавшаяся по ласке. Он будто поцеловать его хочет, жаждет почти, но лишь хватает ртом воздух, тёплым дыханием опаляя кожу, не решается. Серёжа дрожать начинает в его руках, жмётся сильнее, цепляясь за тростинку надежды. — Олег, прошу… — Я заберу тебя, — шепчет Волков в ответ, отвечая на неправильно расшифрованную просьбу. — Совсем скоро, Серёж. Разумовский жмурится. Он думает о том, какой ценой это случится — о штурме башни, о трупах полицейским. О себе среди мародёров, людей, считающих происходящее правильным. Заложником. Раздаётся новый взрыв, в этот раз — совсем рядом. Олег поднимает голову, вглядываясь. Потом хмурится. — Мне нужно идти. Серёжа за него цепляется панически. Кожа плаща скользит меж пальцев, и Разумовский начинает дрожать. — Олег… — Серый, — вздыхает Олег, улыбаясь — мягко, нежно почти. Обхватывает его лицо руками, и Серёжа выдыхает шумно от вспыхнувшей боли. — Я же тебя никогда никому не отдам. Разумовский кивает. Время замирает в моменте. Две противоположности цепляются друг за друга из последних сил на фоне горящего города, что их породил. А затем всё оживает, и Олег целует его в лоб — невесомо, почти целомудренно — и уходит, оставляя в одиночестве. Серёжа понимает, что плачет, лишь когда слёзы начинают шипеть на полосах ожогов, рассекающих лицо. Боль пенится, но он не издаёт ни звука, утирая их быстрым движением. Глубоко вдыхает, прикрывая глаза. — Сергей, к вам полиция. Разумовский распахивает глаза. Марго выводит демонстрацию экрана — полицейские наполняют холл, бегут в сторону лифтов, поднимаются на этажи. У Серёжи начинают трястись руки. Он бросается к столу. Пальцы нервно стучат по клавиатуре, вводя код за кодом, и взгляд бегает от экрана к камерным записям, и воздух свистит в носу, а гул сердца… Пока тело не костенеет, когда он поднимает голову, глядя на горящий Петербург. Он думает о молчании Олега, о его взгляде, направленном на Венеру. Он думает о Марго, которая признаёт его, о скрипе его шагов. Он думает о том, что полиция не могла приехать так быстро и вести себя так перепугано, не знай, что он здесь. А она не могла знать, что он здесь, если только он не оставил ей намёк. — А дальше, дальше что? — женщина улыбается и тень этой улыбки сквозь воспоминания отражается на чужом лице, когда его снова целуют в макушку и шепчут: — А дальше ты додумаешь сам. Шатаясь, он выходит из-за стола. Не узнаёт собственный голос, когда, преодолевая ком в горле, зовёт: — Марго? — Да, Сергей? Он моргает. В ушах звенит, но сердце бьётся ровно-ровно, будто и не вырвано вовсе. Будто его не использовали. Будто ему есть ради чего биться. Он поднимает взгляд к окну, думая, насколько хуже станет, если он просто шагнёт вниз. Но поздно. Где-то там, в коридоре, раздаётся писк лифтов, а затем быстрые и громкие шаги. Он закрывает глаза. Подходящей концовки у него нет. — Не оставляй меня.|
11 мая 2021 г. в 20:49