Новая старая тайна

                    Закатное небо полыхало всеми оттенками розового, предвещая беду. Юки в это не верил, но Ято так внимательно всматривался в редкие облака, подсвеченные багряным, что тревога невольно передалась и ему. Когда буквально из ниоткуда свалилась высокая блондинка верхом на одноглазом льве, Юки не успел растеряться или испугаться, просто застыл, ожидая, что хозяин призовёт своё орудие. Но вместо этого Ято… начал кричать на неё, впрочем, та не отставала, обвиняла в убийстве всего своего клана и грозила разобраться.       — Постойте, вы что, раньше были вместе? — поинтересовался Юки.       — Нет! — воскликнули два голоса одновременно.       — Почему мы скрываемся от неё, Ято?       Юки решился спросить не сразу — после ухода блондинки бог погрузился в задумчивое угрюмое молчание.       — Кто это был?       — Бишамон, — мрачно ответил Ято и почему-то снова посмотрел в небо. Розовый цвет уходил, размывался бледно-лиловым, и на небе вспыхивали первые звёзды. — Одна из семи богов Удачи, богиня Войны.       Дальше шли молча. Гораздо позже Кофуку рассказала, что Ято убил всех шинки клана Бишамон, но почему, зачем — про то богиня Бедности не знала. Или просто не хотела рассказывать.       — Нечего тут думать, я на её месте тоже хотел бы его убить. — Юки до сих пор трясло при мысли, что недалёкий, нелепый, вечно бедный парень в трениках может хладнокровно убить шинки. Они ведь были людьми! Что скрывалось в его прошлом? Какие чёрные пятна, освещать которые, может, и не стоит вообще?       Тайна щекотала, подначивала, заставляла строить догадки и искать ответы, но правда была известна лишь Казуме, одному из шинки Бишамон, последнему выжившему из клана Ма, её клана. Всякий раз, когда госпожа спрашивала о Ято, кулаки непроизвольно сжимались, а за учтивыми ответами тщательно пряталась боль. Помнила ли Бишамон, что он тоже жил тогда, что тоже знает. Или забыла о молодом орудии, которое только начало жить в её доме? Наверное, стоило рассказать, поделиться хоть с кем-то, но для чего? Тайна принадлежала госпоже, и если она пожелала забыть о прошлом, кто он такой, чтобы напоминать? Но теперь, когда Ято снова появился в её жизни, когда исчезли старые недомолвки и обиды начали затягиваться, мог ли Казума быть уверен, что Бишамон не выберет его снова? Сейчас бог Войны и Разрушений спал в одном из лекарских покоев, в соседнем крыле. Нет, Казума не желал ему смерти, но не мог понять, почему хозяйка бросилась в царство мёртвых, чтобы его спасти. Хотелось верить: совпадение. Но память невольно возвращала в далёкое прошлое, наверняка причиняя вред госпоже. Скоро он опять её потеряет…       850 лет назад       Госпожа Бишамон была прекрасна. Для Казумы она с первого взгляда, с первой улыбки стала не просто божеством — смыслом жизни, если можно так назвать существование после смерти. Бесполезный гвоздик в её ухе, неумелый, лишний: молодой шинки наслушался от остальных немало. Но всякий раз, когда госпожа тепло улыбалась ему, хотелось взлететь. Или принести Луну. А может, просто сидеть у её ног и смотреть, как она дышит. Казума не думал о чём-то большем, не помнил, как жил до смерти, не знал, любил ли когда-то. Только одно знал точно: ради госпожи умрёт, не задумываясь.       Всегда добрая, чуткая, порой она становилась тихой и задумчивой, подолгу смотрела в закатное небо и неслышно вздыхала. В такие моменты Казуме хотелось подойти, взять за руки и сказать, что готов забрать все её печали и беды, только бы улыбка вновь вернулась. Даже золото её волос тускнело, а глаза цвета чистейших аметистов заполнялись слезами. О чём она думала в такие моменты, о чём грустила? Казума не смел спросить, а сплетничать с другими шинки считал ниже своего достоинства. Но печаль проходила, прекрасная богиня снова жила, дышала, радовалась рядом с ним, и Казума забывал о тоске, что снедала её. Пять лет наслаждался каждым мгновением, пока в один день не рухнуло всё.       Он появился вечером, когда закат стал кроваво-красным. В тёмно-синем, грубом кимоно, на котором блестели свежие маслянистые пятна. Иссиня-чёрные волосы, небрежно собранные в узел на затылке, засохшие кровавые брызги на лице, глаза, полыхающие ярким, синим огнём и густой, тяжёлый запах крови. Опираясь о катану с простой деревянной рукоятью, он тяжело выдохнул, расправил плечи и крикнул:       — Бишамон!       Казума вздрогнул, замер в ожидании. Вот сейчас госпожа призовёт его, он будет помогать, будет сражаться с этим богом с безумными глазами, быть может, погибнет, но ради неё не жалко… Резные двери распахнулись, на пороге застыла Бишамон в ярко-розовом кимоно, расшитом белыми лотосами. Густые волосы, поднятые наверх, обвивали розовые лилии, а в аметистовых глазах застыл испуг. Казума съёжился, готовый к бою: вот, сейчас она произнесёт его имя, сейчас он станет с ней одним целым, сейчас… Бишамон сорвалась с места, промчалась через двор, придерживая полы кимоно, и остановилась в шаге от незнакомца.       — Ято, — долетело до Казумы, и сердце сжалось: столько скрытой нежности, ожидания, радости прозвучало в её голосе.       — Прости, что задержался, — сказал он, слишком жадно, по мнению Казумы, скользя по ней взглядом. Она потянулась было к нему, но Ято остановил, вскинув руку. Криво улыбнулся: — Мне бы помыться для начала. Хииро!       Катана исчезла, вместо неё появилась невысокая темноволосая девушка с белой повязкой на коротких волосах. Белое кимоно, красный пояс, потупленные глаза — Казума уже многое успел повидать, но привыкнуть к тому, что она только что вернулась с битвы, что с её лезвия только что стекала кровь, оставляя на плитах двора лужицу, — к этому привыкнуть не получалось.       Тем же вечером, по обрывкам разговоров Казума узнал, что Ято — бог Войны и Разрушений и с госпожой его связывают давние, странные отношения. Он редко появляется и надолго исчезает, и всякий раз перед тем как уйти дом сотрясается от криков и упрёков, которые шинки даже вслух не желают произносить. Ято осуждали и не любили, но никто и никогда не посмел бы сказать это при госпоже. Все мысли об этом гнали из головы, чтобы ненароком её не коснулась скверна. Казума пока не знал, как относиться к Ято. В его сердце не было зла, только любовь, такая чистая и светлая, что даже отголоски этого чувства не могли причинить госпоже боль.       Тем же вечером все шинки были распущены по покоям, Бишамон лишь велела накрыть стол в её спальне и не беспокоить. Не думать о том, что может происходить там, за закрытыми дверьми, было сложно, и Казума бесцельно бродил вокруг дома, пытаясь вернуть потерянный покой и наполнить им душу и сердце. Ночь была тихой, только стук бамбукового фонтана отмерял минуты. Казума успел обогнуть дом два раза, когда его окликнуло тихое:       — Тоже не спится?       Хииро, шинки Ято, вышла из темноты, поманила за собой, и Казума пошёл, сам не зная, зачем. Быть может, хотел узнать побольше о её хозяине, а может — просто разделить свою тоску с кем-то чужим, с кем-то, кто не станет спрашивать, а просто поймёт. Хииро не останавливалась и не оглядывалась, будто даже не сомневалась, что он идёт следом. Вскоре послышался плеск воды, и до слуха донеслись тихие голоса. Казума испугано посмотрел на Хииро — шпионить за госпожой он не собирался. Но шинки просто кивнула на распахнутые сёдзи и отступила в темноту. Не раздумывая, Казума последовал за ней, решив, что только убедится, что с Бишамон всё порядке. Просто убедится, ничего плохого. А потом пойдёт спать. Но взгляд, против воли скользнувший внутрь, так и остался прикован к госпоже, сидящей в большой купальне.       Лепестки роз окружали её тело, прилипали к спине, по которой непрерывно скользили чужие загорелые руки. Даже с виду жёсткие, мозолистые пальцы сминали гладкую нежную кожу, прятались в волосах, скрученных на затылке. Грубо, по-хозяйски обвивали, оставляя бледно розовые следы. Бишамон выгибала шею, подставляя её под влажные поцелуи, безостановочно двигалась, приподнимаясь и опускаясь, извивалась, тихо, сдавленно постанывая. Казума задрожал, невольно стиснув кулаки — почему Ято так сильно сжимает её в своих руках, почему целует с такой жадностью, что на плечах и шее расцветают метки после каждого его прикосновения? Она должна быть окружена нежностью и любовью, а вместо этого отдаётся этому мужчине, как доступная женщина из борделя в Киото! В ушах зашумела кровь, стуча сотней молоточков, и сквозь этот шум в разум не сразу проник вкрадчивый голос:       — К этому невозможно привыкнуть. Но если думать о том, что сейчас ему хорошо, злость проходит. Посмотри на его лицо, разве могу я злиться за то, что он получает только от неё? Мы для них лишь орудие, и никогда не станем чем-то большим. Привыкай, маленький шинки.       Казума моргнул. Вздохнул, понимая, что не дышал всё это время, и послушно посмотрел. Ято успел повернуться спиной, и теперь казалось, что Бишамон смотрит прямо на Казуму. Её пальцы впивались в его лопатки, царапали, а вода, до этого стыдливо прикрывавшая, теперь плескалась у его поясницы, которую обвивали её невероятно длинные ноги. Ято двигался с такой яростью, что вода вокруг их тел бурлила, а скрещенные ноги вздрагивали, слегка приподнимаясь с каждым толчком. Шумное дыхание, стоны, плеск воды — всё это оглушало, забивало бешеный стук собственного сердца. Бишамон впилась в спину Ято с такой силой, что под её ногтями выступили капли крови, тот замычал, ускоряясь, и вскоре замер, что-то неразборчиво прошептал ей на ухо. Она ответила тихим расслабленным смехом, опустила ноги и нашла его губы. Долгие нежные поцелуи вдруг показались чем-то невероятно интимным, гораздо интимней сцены, свидетелем которой Казума только что стал. Он неслышно отступил в глубину сада, попятился, развернулся и побежал, а в ушах звучал голос: Привыкай, маленький шинки.       Привыкать пришлось быстро, потому что Ято, появившись, занял собой, казалось, весь дом. Его громкий раскатистый смех звучал за каждым углом, и рядом постоянно вторил другой, заливистый, звонкий. Входить в комнату, в которой они вдвоём, теперь можно было только дождавшись разрешения. Если раньше Казума, не услышав ответа, осторожно заглядывал внутрь, чтобы убедиться, что с госпожой всё в порядке, то теперь не смел. Один раз застал их в кровати, спящими, сглотнул и бросился прочь, а перед глазами так и стояли переплетённые голые ноги и едва прикрытые простынёй тела.       Казума пытался понять, что привлекает госпожу в этом боге с бешеным взглядом ярко-синих глаз и хищным оскалом. Пытался осознать, как она терпит его насмешки, как позволяет называть себя Полуголой бесстыдницей или Моей любимой извращенкой. Застывал, надеясь превратиться в дерево или соляной столб, когда Ято притягивал её к себе и целовал чуть ниже уха, нахально поглаживая ягодицы. Старался медитировать, отрешаясь от мыслей, забывался, чтобы снова окунуться в реальность, заметив чёрный хвост и драгоценное золото волос, лежащее на чужом плече. Хииро больше ничего не говорила, только следила порой за ним непроницаемым чёрным взглядом.       Через месяц Ято исчез из их жизни. Испарился так же быстро, как и появился когда-то, оставив госпожу в разгромленной спальне в слезах. Стены со следами борьбы, разбитая мебель, порванные шторы и лиловые синяки на запястьях — от гнева Казума так и застыл на пороге, а перед глазами заплясали красные точки.       — Госпожа! — сорвалось прежде, чем он успел подумать. Но Бишамон, казалось, не обратила на дерзость внимания. Только вздохнула прерывисто. — Почему вы не позвали шинки?!       — Я не стану поднимать на него оружие, Казума, — устало ответила она. — Как и он никогда не поднимет на меня своё. А это, — она обвела рукой комнату, — наше привычное прощание, ничего удивительного. Он всегда уходит убивать, это его судьба. А моя — приносить удачу в войне. Для Ято не существует войн, только молитвы смертных. Убить, наказать, покарать. И никакие мои просьбы этого не изменят.       Это был единственный раз, когда Бишамон была откровенна с ним, и Казума это оценил. Унёс воспоминание о её словах глубоко-глубоко, спрятал, чтобы не вспоминать. Но всякий раз, когда Ято появлялся на пороге, раненый, проклятый, уставший и в крови, приходилось смиряться и ждать, когда он снова пропадёт. На неделю, год или десятилетия. Его отлучки становились всё продолжительней, возвращения заканчивались бурными ссорами. А между ними — страсть, от которой хотелось скрыться и зажать ладонями уши.       Лишь однажды Казуме показалось, что он начинает понимать. Понимать, что привлекает его прекрасную нежную госпожу в безжалостном убийце. Медитация в этот раз проходила в ветвях векового дуба. Казума растворился в прозрачном воздухе, смешался с легким ветром, стал частью дерева. А когда вновь пришёл в себя, спускаться было поздно.       На тёмно-зелёной траве, среди бледно-сиреневых и тёмно-фиолетовых ирисов лежали двое. Нежные лепестки фиолетового цветка скользили по обнажённой коже, повинуясь движениям длинных пальцев. Обводили грудь, плясали на сосках, выводили круги на плоском животе. Бишамон лежала, прикрыв глаза, жмурилась на солнце, а на губах играла едва заметная улыбка. Ято, облокотившись на правую руку, левой рисовал лепестками ириса, как кистью, сложный рисунок на её теле. Его глаза сейчас были светлыми, такая яркая бирюза, что больно смотреть.       — Я скучаю по тебе каждую свободную минуту, — тихо сказал он и склонился, чтобы поцеловать в плечо.       — Вероятно, этих минут выдаётся слишком мало, — не открывая глаз, ответила Бишамон.       — Моя вечно недовольная богиня, — мурлыкнул Ято, отбросив цветок в сторону, и коснулся губами её шеи. Загорелая ладонь накрыла грудь, нежно погладила и спустилась ниже, к рёбрам.       — Вечно одинокая богиня, — недовольно откликнулась Бишамон, взмахнув ресницами. Обвила тонкими руками его шею, растрепала волосы, заставив рассыпаться по плечам. Выдохнула прямо в его губы: — Вечно голодная богиня.       — Ненасытная, — забормотал Ято, перемежая слова поцелуями, — горячая… страстная… необузданная…       Он накрыл её своим телом, развёл коленом ноги, потянул к себе, устраивая удобнее, и Казума зажмурился, расслышав первый протяжный стон. Звуки страсти смешались с шумом листвы: влажные шлепки двух тел, похабные просьбы, от которых вспыхнули уши и щеки, короткие крики. Казума вцепился в ветку, на которой сидел, прикусил губу до боли, рот заполнился кровью. На лбу выступил пот, кимоно прилипло к спине, перед глазами заполыхало багровым и жёлто-зелёным. Когда всё стихло, он в надежде открыл глаза, мечтая оказаться как можно дальше, но любое возмущение силы стало бы заметно богам, а значит, выдало бы его присутствие с головой. Надежде не было суждено сбыться. Теперь Ято сидел, прижимая к себе Бишамон, одной рукой крепко держа за затылок и глубоко, жадно целуя, а второй придерживая за ягодицу, задавая размеренный, неспешный ритм. Казума неслышно вздохнул и стукнулся затылком о ствол дуба — день обещал стать долгим.       Спустя три дня Ято ушёл, чтобы больше не вернуться. От громких криков сотрясались стены, шинки попрятались, боясь показаться на глаза. Одна Хииро равнодушно смотрела прямо перед собой, сидя на лавке. Вскоре Ято вылетел из дома, сверкая глазами, на ходу затягивая волосы в пучок, крикнул коротко: «Хики!» и исчез с катаной в руке.       Казуме казалось, что он только сейчас начал дышать полной грудью. И в то же время его непрерывно сжигал стыд за то, что радуется, ведь госпоже сейчас плохо. Годы складывались в десятилетия, о кровавом боге Ято говорили мало, шёпотом, но всякий раз, услышав его имя, глаза Бишамон загорались ненавистью. А потом пришла беда, и дом наполнила скверна. Казума беспомощно смотрел, как погибает госпожа, как её тело покрывается жуткими иссиня-чёрными пятнами, а сила утекает сквозь пальцы. И принял единственно верное решение: найти того, кто сможет убить шинки, причинивших госпоже боль.       Ято и Хииро он нашёл не без труда, ведь храма у кровавого бога не было и едва ли когда-нибудь появится. Было страшно — вдруг откажется? Вдруг убьёт? Говорили, он убивает просто так, ради забавы, когда нет просьб и становится скучно. Говорили, в последние годы он совсем лишился рассудка и оставляет за собой кровавый след везде, где проходит. Но Ято неожиданно согласился, даже плату не взял. Только посмотрел так долго и пристально, что кожа покрылась мурашками.       Госпожа не простила Ято, виня в смерти клана Ма, а Казума так и не смог признаться, малодушно скрыл, кто привёл бога Войны и Разрушений в их дом. Теперь рядом с Бишамон был только он, лишь ненависть к Ято, которую взрастила в себе госпожа, продолжала камнем лежать на душе…       А теперь ей стало известно обо всём. Что Ято не виноват, что пытался её спасти. Что пришёл спасать и теперь, спустя столько лет, и снова от скверны. И снова был готов убить всех шинки. Ради неё. Госпожа простила. Спустилась за ним в Мир Мёртвых. И теперь Ято лежит здесь, снова в её доме, и Казума не может дышать, думая, что на этот раз потерял её навсегда.       Проворочавшись без сна, он решил пройтись. Ноги сами несли в крыло к лекарям, хотя душа противилась, а в голове стучало: «Отступи!» Казума не знал, что хочет найти, в чём убедиться. За сотни лет рядом с госпожой он научился принимать одну простую правду: Хииро была права. Шинки никогда не станут чем-то большим, чем просто орудием. Не станут по-настоящему близкими. Боги любят только богов, если вообще умеют кого-то любить.       Луна освещала коридор серебристым, призрачным светом. В соседней комнате спал Юки, уставший от переживаний за хозяина, а прямо перед Казумой была дверь. Он тихо вздохнул и осторожно приоткрыл её — нет ничего страшного в том, чтобы проведать больного. Казума сделал несколько шагов вглубь комнаты и замер, заметив крохотные блики впереди, под тёмным балдахином. Она была здесь, лежала рядом, покрывая мелкими короткими поцелуями щёки и веки Ято. Он не двигался, но вот руки, лежащие поверх одеяла, дрогнули и запутались в её волосах. Ято взял её лицо в ладони и осторожно отвёл, посмотрел прямо в глаза.       — Ты мне снишься?       Вместо ответа Бишамон снова его поцеловала, глубоко и нежно. Нырнула одной рукой под одеяло, и Ято шумно выдохнул.       — Нет, точно не снишься, в моих снах ты более раскована, — усмехнулся он, приподнимая одеяло и накрывая им их обоих.       Казума неслышно вышел, а после, в коридоре, прислонился к двери всем телом, прикрыл глаза.       — Эй, Казума, — тихо позвал Юки, только что выглянувший из-за двери. — Ты был у Ято? Как он? Всё в порядке?       — Он спит, — спокойно ответил Казума.       — Я пойду, проверю, мало ли, вдруг уже не дышит, а то он такой. Делает вид, что всё хорошо, а сам может от боли загибаться.       Из-за двери послышался приглушённый мужской стон, и Юки дёрнулся было, но Казума резко ухватил его за плечо и оттянул в спальню. И только закрыв дверь и убедившись, что их никто не услышит, прошипел:       — С ним всё в полном порядке. А ты — прекрасный шинки, Юки. Просто поверь мне на слово.       — Но… — Юки выглядел совершенно растерянным, — он же стонет, ему плохо, как ты можешь быть настолько спокоен?       — Когда послужишь своему хозяину столько, сколько служу я, научишься различать стоны боли и удовольствия.       — В смысле «удовольствия»? — рот Юки приоткрылся. — Но он же там один, он что, извращенец, рукоблудит там? Гадость какая!       — Лучше не думай об этом вовсе, вам обоим будет только легче. — В соседней комнате раздался тихий размеренный стук о стену. — А знаешь, пойдём, прогуляемся. Самое время позаниматься.       — Сейчас? — Юки недоверчиво посмотрел на Казуму.       — Именно, — строго ответил тот, обнял его за плечи и потянул к выходу.       Если будет необходимость, Ято сам расскажет своему шинки обо всём, а Казуму никто не заставит выдать тайну своей госпожи. Старую новую тайну.