Грязные Руки

Казу Бреккеру даже повод не нужен. Шаг влево, шаг вправо – Каз Бреккер рвёт и мечет. Он ногами размазал голову мальчишки на причале, оставил скользкую лужу и кровавые следы аж до самого клуба, слыхали? А сейчас Каз Бреккер – мокрый, липкий – закрывает рот ладонью, широко раскрытыми глазами пялится перед собой и не видит ничего кроме синей кожи с черными язвами, не может вдохнуть – под водой это равно самоубийству. Каз Бреккер держится за холодный мрамор раковины, не давит пальцами слишком сильно иначе они утонут в податливой плоти, ногти точно порвут размякшую кожу. Первый спазм скручивает его напополам, от тошноты сжимает горло. Он делает вдох через силу, преодолевает страх смерти, но лёгкие не заполняются водой, потому что воды здесь нет. Вода капает из золочёного крана, стекает по раковине. Вода не душит его со всех сторон, не давит на грудную клетку, не тянет за ноги на дно. Вода не чёрная, не непроглядная, но зрение Каза всё равно сужается до одной маленькой точки: кожа, мясо, мёртвые глаза. Нет, какие же они мёртвые? Они просто в ужасе застыли, девчачьи руки закрывают девчачье лицо – на нём читается паника, какой ему ещё ни разу не доводилось видеть в её взгляде. Он не успевает вовремя отшатнуться, когда второй спазм сопровождается волной рвоты вверх по горлу. Закрывать рот голыми руками было бессмысленно, глупо, бесполезно – она брызжет сквозь пальцы, а если не пробивается мимо, то стекает по подбородку, по шее, за чёрный воротник, капли цепляются за галстук. В ванной комнате душно и влажно; кислая вонь поднимается до самого потолка ещё до того, как Каз заставляет себя отшатнуться и склониться над кафельным полом, прижимается спиной к стене напротив раковины. Видали? Каз Бреккер содрал мужику кожу с лица, стоило только зацепиться за веки. И как он умудряется в своих перчатках? А сейчас Каз Бреккер падает задницей на жёсткий пол, не слышит, как трость брякает вороньей головой по плитке. Он будто выполз из канала: мокрые волосы свисают на лбу, рубашка липнет к спине и к стене. Коснулся губами чужой кожи и теперь не может избавиться от привкуса гнили. От каждой новой ассоциации, вспышки воспоминаний, от скользкого нечто на руках его рвёт снова и снова, всё сильнее и дольше, пока на полу между вытянутых ног не собирается целая лужа цвета кофе и чёрт знает чего, пока не саднит горло и глаза не начинают слезиться. Каз кашляет, потому что в нём ничего не осталось, сам держит волосы чтобы не лезли в глаза, обеими ладонями размазывает по ним рвоту. Он весь грязный, не только руки. Волосы, лицо, рубашка, брюки, шея. Он не отмоется ни сейчас, ни через год – этот запах за ним по пятам. Он открывает рот, но и тот грязный. Говорит: – Не надо, – но слышно лишь мокрый хрип. Пытается снова. На этот раз: – Выйди.