Твари Божьи

Солли, откинув голову назад, на спинку облезлого офисного стула грязно-красного цвета, меланхолично смотрела, как потолочный вентилятор нарезает круги и накручивала на палец жевательную резинку, другой конец которой был зажат в зубах. Вскинув левую руку, она посмотрела на свои новенькие Swatch, недавний подарок её "бойфренда", Сехуна. На электронном табло светилось беcпощадное "23:40", а это значило, что до конца их с Сехуном ночной смены в интернате для детей с ограниченными возможностями ещё целая вечность плюс ещё немного. Сам Сехун так же лениво обтекал стул в паре шагов от неё, закинув ноги на край видавшего виды грубого деревянного стола, который был завален папками и бумагами, исключая лишь то место, где ютился старенький кнопочный белый телефон. От его позы веяло удушающим спокойствием удава, он копался в своём смартфоне, и Солли наверняка знала, что он по сотне раз обновляет страницы своих соцсетей, лишь бы хоть немного развеять ту меланхоличную скуку, что сгустилась над ними, как грозовое свинцовое облако. Они встречались не так давно, чтобы, оставшись наедине, вот так бездарно и бесповоротно скучать, но аура этого долбанного Богом забытого интерната на краю города делала своё чёрное дело и усыпляла всё то живое, чему не посчастливилось попасть в его стены. Солли вспомнила тот день, когда они познакомились. Над городом стоял дымный знойный смог, июнь старался и жарил так, как в этих местах давно не видывали. Солли, молодая и амбициозная студентка одного из городских вузов, в мечтах своих желающая стать хорошим соцработником, вызвалась пройти практику в этом интернате, где после пары-тройки смен поняла, что не так уж она и хочет становиться этим самым соцработником, и вообще, оказывается, к людям в ней тайно все эти годы жила лютая ненависть. Но ничего не попишешь, капризы капризами, а обед, как говорится, по расписанию. Солли нужен был диплом, эта заветная, сама по себе ничего не стоящая, но такая дорогая в мире людей корочка, поэтому, стиснув зубы и засунув подальше желание убить всех в радиусе сотни метров от себя, она исправно исполняла свои обязанности. Это был понедельник, начиналась вторая неделя каторги, и Солли, в коротком хлопчатом чёрном платье с белым крестом во все грудь и пузо, с мрачным лицом и скривившимися губами, накрашенными помадой цвета запекшейся крови, выражала яснее некуда своё отношение к происходящему. Она стояла на крыльце интерната, привалившись задницей к перилам и меланхолично поедая из шуршащего пакета разноцветных мишек Haribo, а Сехун, сидящий в своей Ferrari 458 Italia глубочайше-чёрного цвета, которую припарковал аккурат напротив этого крыльца, понимал, что стоит и у него. Он захотел эту мейнстримово-мрачную девицу сразу, со всеми её мишками, загонами и мнимыми хорошими манерами. Он сразу просёк, что под этим отвратительным платьем на голое тело находится нечто большее, чем просто прилежная ученица одного из городских университетов. И если есть возможность разбудить Дьявола, Сехун не упустит своего шанса. Солли узнала, что Се прислали волонтёром в интернат вместо наказания за употребление наркотических веществ за рулём, уже после того, как отдалась ему не меньше десятка раз. Между богатым сынком на шикарной тачке и скучающей студенткой социального факультета сразу проскочила искра. Миллион искр. Солли, проводив взглядом очередное вращение лопасти вентилятора, вспомнила и то, как хорошо им было после дневных смен катить по пригородным дорогам, залитым золотисто-оранжевым светом заходящего солнца, как удобно было сидеть в кресле пассажира рядом с Се, как приятно было пить виски прямо из горла, кашлять, плеваться, а после снова пить, а на редких светофорах, когда автомобиль стоял, жадно и влажно целовать Сехуна, поглаживая его стремительно набухающую ширинку на джинсах, а потом, по его молчаливой просьбе, да что уж там, и по собственному желанию тоже, прямо посреди трассы, в несущемся автомобиле, делать ему минет. Улыбнувшись, Солли скинула с ноги тряпочную тапочку и голыми пальцами забралась в брючину Сехуна. Тот сразу же переключил своё внимание с телефона на подружку, и, не дожидаясь повторного приглашения, отложил его в сторону и рывком подкатил своё кресло к креслу Солли, закидывая её голую ногу себе на колени и поглаживая её. - Скучно? Это был скорее риторический вопрос, нужный разве что для лишнего сотрясания воздуха, ибо скучно было невыносимо, раздражающе и отупляюще. Тяжёлая рука Се, которая сейчас по хозяйски гуляла по ноге Сол, поднималась всё выше и выше, пока не остановилась где-то под юбкой, поглаживая нежную кожу на внутренней стороне бедра, в опасной и такой крышесносной близости от белого треугольника её трусов. Солли чувствовала, как с каждым ненавязчим ленивым прикосновением Се всё внутри неё так знакомо и привычно скручивается от накатывающего волнами желания, и как теплом наливается низ живота, и как сводит там, внизу, звенит, как чересчур натянутая струна, требующая ловких и умелых пальцев музыканта. И вдруг рука замирает всего в какой-то паре сантиметров от своей, казалось бы, неминуемой цели, заставляя обломавшуюся Сол едва ли не зарычать от разочарования. - Се? - она аристократично вскидывает правую бровь. А тот, задумчиво сверлящий взглядом пространство перед собой, вдруг зажигается, словно лампочка. - У меня отличная идея! - Что ещё за? - хмуро отзывается Солли, убирая ногу и снова натягивая на неё тряпочную серую кроссовку. - Хочешь и потрахаться, и от скуки себя избавить и... например, машину мою, хочешь? - взгляд Сехуна горел, как у маньяка со стажем. - Так, я не маленькая глупая девочка, такие ништяки сами с неба не падают. Что ты задумал? - Солли, справившись с обувью, складывает на груди руки и вопросительно смотрит на Сехуна, заранее намереваясь отказаться, что бы он там не предложил. - Предлагаю спор. Мы вытягиваем наугад какую-нибудь папку, каждый свою, и соблазняем того, кто нам выпадет. Если удаётся - спор считается выигранным. Победитель получает тачку. - Ты ебанулся в край? - Да послушай! Это ведь весело! - Се трясёт её за руку, обхватив тонкое запястье. - Весело трахать инвалидов? - Сол сбрасывает с себя его руку и встаёт, специально или нарочно так, чтобы загородить Сехуну доступ к столу. - Они инвалиды только на бумаге. Ты ведь знаешь этих детей, Сол! - Сехун всё ещё полон ярчайшего энтузиазма, - неслышащие уши или плохое зрение ещё не делают их инвалидами в той мере, чтобы ты сейчас так фыркала от того, что я предложил. Тачка класса люкс всего лишь за один перепихон с подопечным, ты будешь полной дурой, если откажешься. И Солли, которая стоит, задумчиво покусывая нижнюю губу, понимает, что Сехун, в общем-то, прав. Ну от кого убудет, если она переспит с каким-нибудь малолеткой тугоухим? И тугоухому счастье, кто ему ещё тут даст, и ей счастье, припаркованное снаружи, у крыльца. - Окей, придурок, я согласна, - всё ещё изображая из себя оскорблённую невинность, она тянет наугад из кипы папок одну и крепко прижимает к груди, не поднимая обложки, - твоя очередь. Когда Сехун проделывает то же самое, они одновременно открывают папки, и оба с мрачным, полным разочарования, вздохом смотрят друг на друга. - Кто у тебя? - нарушает тишину Солли. - Лухан. Солли знает его. Это милый и нежный парнишка лет, кажется, шестнадцати, а может, семнадцати, с тонкой длинной шеей и нежным пушком на персиковых щёчках. С виду абсолютно нормальный, только глухой. Полностью. С рождения. - У тебя? - Сехун кивает на папку в руках девушки. - Луна. Это маленькая слепая девочка с волосами цвета золотого морского песка, с тонкими чувствительными пальчиками и абсолютно доверчивым отношением к окружающему миру. Сехун, пожёвывая губы, немного нервно кивает. - Срок - до пяти утра. В шесть придёт дневная смена, надо будет, если что, замести следы. Игра начинается! Не успев спросить, какие следы им придётся заметать, Солли только успевает увидеть спину Сехуна, который решительно направляется к палате, где сейчас мирно и безмятежно в полной вакуумной тишине спит его будущая жертва, вырисовываясь острым плечом на фоне большого, залитого лунным светом, окна. Игра начинается.