Единственный живой мальчик в Городе

      Яр прожил на Планете уже почти полгода. Устроился на работу, помогал ребятам. От Данки он скоро съехал и снял комнатку в коммунальной квартире. Всё же неловко было жить у девушки-подростка, особенно когда работаешь учителем… Слухи в маленьких городках — зело мерзопакостная штука.       Он так и не мог простить себе смерть Тика. Чита упорно продолжал верить в то, что друг жив, и убеждать в этом Яра. Но разве наивная вера может вернуть к жизни человека? Нет. Яр мог бы спросить об этом у бормотунчика, но не умел делать его самостоятельно. Ребята были для этого уже слишком взрослые. Им было не до игр. Во-первых, учиться надо. Во-вторых, жизнь обустраивать. В-третьих, о будущем думать.       По выходным Яр иногда уходил в Пустой Город. Уходил налегке. Лишь коммуникатор, взятый с родной Земли, оттягивал карман. Коммуникатор был вещью полезной. К тому же, там было загружено огромное количество книг, музыки и фильмов. Особенно музыки.       Бродя по узким улочкам в наушниках, Яр думал о своём. Здесь его никто не мог потревожить, разве что ветер. Иногда он слушал музыку, иногда просто ходил, а пару раз даже говорил сам с собой. Вскоре он это прекратил, чтоб совсем не сойти с ума.       Шум ветра Яр заглушал музыкой. Музыки у него в фонотеке было огромное количество, но больше всего он любил песни второй половины двадцатого — начала двадцать первого века. В этой музыке было всё: душевность, драйв, сильные голоса, тексты, ставящие острые проблемы ребром. Он слушал всё, что угодно — от джаза до синтрейва. Однако любимым его исполнителем был дуэт «Simon & Garfunkel». Была какая-то прелесть в этих гитарных переборах, двух мужских голосах и пропитанных искренней любовью к жизни текстах. Воспевшие Нью-Йорк и саму жизнь, Пол Саймон и Артур Гарфанкел своим творчеством скрашивали жизнь бывшего скадермена.       В тот вечер Яр снова бродил один, слушая «The Only Living Boy in New York». Под ногами у него крутился порыв ветра. Он не обращал на ветер никакого внимания и шёл дальше по улице, не зная толком, куда направляется. Ветер (точнее, ветерок) остановился, затем налетел сзади и выбил у Яра наушник. Яр буркнул под нос что-то невразумительное и снова надел было наушник, но ветерок упорно не давал этого сделать. Пошёл было в другую сторону, но ветерок и тут его настиг, маленьким вихрем крутясь под ногами и задирая пиджак.       Музыку слушать было невозможно. Гулять — тоже. «Я тебе не Мэрилин Монро, чтоб мне снизу поддувать», — буркнул Яр, собираясь уходить. Вдруг он услышал за спиной до боли знакомый голос. Голос, который уже и не ожидал услышать.       «Ну ты и обиженка, конечно, — с укоризной произнёс звонкий мальчишеский голос. — Сначала приходишь тут ко мне, а когда я начинаю привечать дорогого гостя, то затыкаешь уши чем попало. Я хочу, чтоб на меня внимание обратили, а он ещё и обижается. Это я тут обижаться должен, на минуточку».       Яр обернулся и увидел перед собой юношу лет шестнадцати в шортах и апельсинового цвета рубашке. Несмотря на октябрьский холод, юноша вовсе не мёрз, а чувствовал себя вольготно в лёгкой одежде. У него были светло-русые вихрастые волосы и такие родные голубовато-зелёные глаза, отчего-то посерьёзневшие. Веснушки и здоровый загар уступили место бледности.       Юноша и Яр изучали друг друга примерно минуту. Яр ущипнул себя за руку. Неужто это Игнатик? Как он успел так быстро вырасти? Не снится ли ему это? Тик подошёл к Яру и крепко обнял. Яр едва ответил на объятия. Тик был тёплый и вполне себе живой. Вот только эта бледность и взрослость казались какими-то странными.        — Тик! Но как… — Яр запнулся.        — Я тогда не умер. Они подстроили мою смерть, чтоб ты меня не искал. Назвали местным имя Игнатик Яр, чтоб ты расчувствовался и уж точно потерял всякую надежду. Они сначала лодку отвязали у малышей, а потом на берегу уже стали меня поджидать. А местным подкинули манекен, — бросил Тик.        — Где же ты был?        — Сначала у них в плену. Потом сбежал. Переплыл Реку и устроился здесь, в Городе. На башне жил. Выучил от нечего делать заклинание, а потом решил ветерком сделаться. Проверить, работает ли это заклинание. В крайнем случае умер бы свободным. Они бы меня нашли, если бы я был человеком. А теперь я не человек, так что бояться мне нечего. Вот только муторно это всё. Я не привык к этому и толком не понимаю, кто я. Знаю, что сделался ветерком, вот только… Короче, забей, это в двух словах не объяснишь.        — Что в двух словах не объяснишь?        — Оставь, это пустое, — Тик опустил голову и отстранился. — Это только моё. Тебе не понять.        — Дай угадаю. Ты не понимаешь, кто ты? Разрываешься между своим человеческим прошлым и нечеловеческим настоящим? Не можешь привыкнуть к новому телу? — Яр подошёл чуточку ближе и снова обнял дрожащую, кажущуюся хрупкой фигурку. Уткнулся носом в густые волосы и тихонько гладил Тика по спине.        — Да. Яр, откуда ты всё знаешь? — Тик положил голову Яру на плечо и ласково обнял его в ответ. — За что ты мне такой хороший достался? Я так скучал… А ты всё не понимал, что я рядышком совсем. Оплакивал меня. А я тут всё время был! Живой! — Тик захлюпал носом и сильнее прижался к самому дорогому на свете человеку.        — Я это знаю, потому что тебя знаю. К тому же, мы ведь нашли друг друга. Так что не плачь. Теперь мы снова вместе будем.        — Мне нельзя. Я могу улететь на пределы Города, но в человеческом теле мне за его пределами будет плохо. Да и слухи поднимутся. Ты ведь учитель… Не надо, Яр. Не стоит. Лучше ты приходи ко мне почаще.        — Как насчёт сесть на лавочку и там всё обсудить? У меня уже ноги болят, — предложил Яр с улыбкой.        — Совсем ты старый стал. У меня крем от варикоза в загашниках завалялся. Тебе не надо пока? — по-доброму рассмеялся Тик.       Они устроились на скамейке на площади в самом центре города. Яр вытянул ноги, а Тик положил голову ему на плечо. Яр ласково погладил юнца по спине, понимая, как сильно успел его полюбить. Любил ли он Тика той любовью, какой любил бы сынишку или брата? Наверное, нет. Теперь, когда Тик стал юношей, об этом можно было бы сказать. Стоило ли? Разрушать этой любовью крепкую дружбу вовсе не хотелось.       Тик был тёплый и ласковый. Это всё ещё был его Тик, так трогательно к нему привязанный. Даже несмотря на то, что человеком он больше не был. Впрочем, это было неважно. Уже неважно. Они нашли друг друга.        — Как ты успел так быстро повзрослеть? — удивился Яр. Тебе было двенадцать почти год назад, а теперь тебе почти шестнадцать.        — Ну, тут такая штука… Короче, при превращении в ветерка учитывается психологический возраст. То есть, жизненный опыт и твоё восприятие этого опыта. Я теперь навечно останусь таким, — сбивчиво ответил Тик, а потом вздохнул. — А ты ведь состаришься…        — Иная женщина за такую способность продала бы душу, — усмехнулся Яр. — Состарюсь — не беда. На Земле мне должно было бы быть где-то около двухсот лет. Так что я в этом плане тоже не слишком нормален.        — Вот и будем оба ненормальные. Разве это плохо?        — Ничего такого. Это даже хорошо. Если бы не было ненормальных людей, мир погряз бы в регрессе и скуке.        — Яр, а Яр? Знаешь… Вот ты о нормальности заговорил. А я очень не знаю, нормально ли это. Ты только никому не говори! Никому-никому! Ни Альке, ни Данке, ни Чите. Вообще. Это только с тобой можно обсудить.        — Что нормально?        — Ну, понимаешь… Яр, я это давно понял. Как бы это сказать… Я тебя люблю. Не как брата, друга, а как кого-то другого. Как возвышенно любят. Вот когда влюбляются, так любят.        — Я тоже тебя люблю. В этом нет абсолютно ничего страшного. Мы любим друг друга. Гораздо хуже, когда любовь невзаимная.        — А что другие скажут? Мы ведь, получается, «голубые»…        — Слышать таких слов не хочу! Даже не заморачивайся по этому поводу. Мы любим друг друга, и это главное. А на остальных плевать с высокой колокольни. Если будут осуждать, то они просто твари завистливые, которые лезут не в своё дело. Да и вообще такие люди, наверно, сами никого не любят, раз осуждают других за любовь.        — На твоей Земле разве так можно?        — Можно. У нас все равны. Никто и слова не скажет. Любишь девочек — хорошо, любишь мальчиков — тоже хорошо. И тех, и других любишь — пожалуйста. Даже никого не любить тоже можно. Хочешь заводить семью — заводи. Не хочешь — сдавай биоматериал. Такие законы.        — А раньше как было?        — Раньше не так было. В начале двадцать первого века люди поняли, что притеснять друг друга из-за того, кого и как они любят, неправильно. Они стали говорить властям, но власти их не всегда слушали.       Тогда Земля ещё не была единая, а были страны. Страны это такие клочки Земли, на которых живут люди. И у каждой страны есть своё правительство, которое состоит из других людей. Где-то правящих людей выбирают, где-то они правят потому, что происходят из одной семьи. Ну, да это не главное.       Так вот, в одних странах власти слушали народ и переставали притеснять тех, кто любит по-другому. А где-то власти слушать не хотели и приказывали таких людей убивать. Или просто запрещать о них говорить. Будто их нет. А они были.       Однажды те, кто были против притеснения за отличие от других, вышли на площадь. Среди них было много молодёжи и женщин. Они стояли безоружные, только плакаты держали в руках. Ничего больше. Стояли на площади и просили власти прекратить притеснения. Но власти их не слушали и высылали отряды солдат. Солдаты жестоко избивали протестующих и увозили их в тюрьмы. А протестующие не отбивались. Просто стояли и терпели. Так и продолжалась демонстрация, пока последнего протестующего не увезли в тюрьму.       Таких демонстраций было много в разных странах. Они повторялись часто. Везде всё было так же. Просто люди выходили на площадь и стояли безоружные. Таких людей было много, и с каждым разом их становилось всё больше. Потому что власть не должна идти против собственного народа. Потому что все люди одинаковы, а все различия — лишь мишура.       В итоге власти сдались. Они подписали законы, которые запрещали кого-либо обижать и притеснять за инаковость. Да и сами власти сменились. Люди выбрали новых правителей, которые их поддержали. Так было в каждой стране. А потом страны объединились, и Земля стала единая. У нас нет больше стран. И угнетения тоже нет.        — Ого как! А ты откуда это знаешь?        — Ну, примерно оттуда же, откуда ты слышал про восстания в Морском лицее. Нас этому учили на уроках истории, а потом я сам заинтересовался и разузнал поподробнее.        — А что за песню ты слушал в наушниках?        — Хочешь послушать? Я включу. Только ты, наверное, языка не знаешь. Я переведу.        — У вас на Земле много языков?        — Много. Но общие и главные — это эсперанто (всеобщий), базовый английский, русский и упрощённый китайский. На этих языках говорит больше всего человек.        — Ты их все знаешь?        — Да. Не очень хорошо, но все. Будешь песню слушать?       Тик пододвинулся к Яру ещё ближе. Яр повернулся, полуобняв Тика. Вокруг подул тёплый и ласковый ветерок, точно от едва начавшего работать кондиционера. Яр дал Тику правый наушник, а себе оставил левый. Включил коммуникатор и выбрал песню «The Only Living Boy in New York» дуэта Simon & Garfunkel. Яр прижал Тика к себе ещё чуточку ближе, чтоб их лица почти соприкасались, и начал рассказывать:       «Песня называется «Единственный живой парень в Нью-Йорке». Исполнили её Пол Саймон и Артур Гарфанкел из Америки. Они очень дружили. Оба были родом из Нью-Йорка и очень любили этот город. Когда Артур Гарфанкел как-то уехал надолго (то ли в кино снимался, то ли начал сольную карьеру), то друг очень по нему скучал и написал эту проникновенную песню. Потом они её вдвоём исполнили. Вот как она переводится».       «Том, не опоздай на самолёт       Верю, что всё нормально пройдёт       Лети свободно в Мексику       И вот я здесь       Единственный живой парень в Нью-Йорке»       «Я знаю все нужные новости из прогноза погоды       Да, мне достаточно прогноза погоды, чтоб узнавать о новостях       Эй, мне сегодня надо быть веселей и улыбаться       И вот я здесь       Единственный живой парень в Нью-Йорке»       «Большую часть времени мы в разлуке       И не знаем, свидимся ли снова       Но не знаем, свидимся ли снова»       «Большую часть времени мы в разлуке       Но не знаем, свидимся ли снова       И не знаем, свидимся ли снова»       «Том, не опоздай на самолёт       Я знаю, теперь ты любишь полёт       Эй, пусть ты почаще сияешь, сияешь, сияешь в пути       Как освещаешь в моей жизни море перипетий (И вот я здесь)       Единственный живой парень в Нью-Йорке       Единственный живой парень в Нью-Йорке»       Тик восторженно слушал песню, прижавшись к груди Яра. Казалось, весь мир прекратил существовать. Словно на свете живые были лишь они. Обоих, точно кокон, укрывал тёплый ветер. Лишь двое и песня. Больше ничего.        — Какая красивая! — восхитился Тик. — Теперь я жалею, что у тебя наушник выбил. Давай это наша с тобой песня будет? Когда мы её будем слушать, мы будем вспоминать про эту встречу.        — Отлично придумано. Ну, ты у нас вообще придумывать мастер, — Яр поцеловал его в макушку. — Вот только ты серьёзно думаешь, что это лишь встреча?        — Да. А что? — Тик действительно не понимал намёка.        — Обычно, когда люди любят друг друга, они ходят на свидания, — добавил Яр.        — Разве свидания бывают такие? — Тик покраснел до кончиков ушей и опустил взгляд долу. — На свидания же в кафе водят или в кино.        — Не обязательно. Некоторые любят устраивать свидания на природе. Кто-то предпочитает приглашать к себе домой. Главное для свидания — чтоб рядом был тот, кого любишь, и чтоб вам было вместе хорошо.        — То есть… — Тик задумался. Слово так и вертелось на языке, но сказать его было безумно стыдно. — Получается, мы будем целоваться? Мальчик с мальчиком?        — А что тут такого? Мы друг друга любим. Никто не видит, — Яр погладил вихрастые волосы и добавил чуть спокойнее. — Если ты не хочешь, то можем не целоваться.        — Нет уж! Раз на свидании, то надо целоваться. В губы, — решительно произнёс Тик, а потом смущённо прошептал. — Вот только я не умею.        — Хочешь, я тебя научу? — игриво предложил Яр и легонько провёл пальцами Тику по щеке.       Тик приподнял голову и взглянул Яру в глаза. Затем Яр аккуратно положил руки Тика себе на плечи и обнял любимого. Потом Яр чуточку наклонил голову влево и аккуратно коснулся губами губ Тика. Тот неловко стал отвечать, сильнее прижавшись к Яру. В висках у мальчишки-ветерка стучало, а сердце замерло. Бывший скадермен легонько углубил поцелуй и остановился, аккуратно его разорвав. Тик ещё долго отдыхивался, но не от недостатка воздуха, а от переполнявших его чувств. Так много всего сразу смешалось в юном сердце: волнение, смущение, восторг, эйфория и любовь. Особенно любовь.       Яр улыбнулся так тепло, что этим теплом можно было отопить целый город. Самые добрые в мире карие глаза радостно засияли. Да, вот этот мальчишка-ветерок с красными от смущения щеками и большими зеленовато-голубыми глазами — его судьба. Он любит его и будет любить до последнего удара своего сердца. Теперь Яр никогда не отпустит своего Игнатика.