Три двери - ни одной ручки

      Я задумался о том, что после смерти только раз. Помню, как умирала моя мама. Я тогда сидел возле кровати на полу и держал её дрожащую, холодную руку, взглянуть на которую у меня не хватало сил. У меня было чувство, словно я держал кусок льда, а не руку своей матери, которая гладила меня ею по голове, когда я выдавал что-то выдающееся, держала меня, когда мы переходили дорогу. Я бы хотел запомнить её тёплой и нежной, но она пожелала подержать меня напоследок.       Она выглядела измученной, и я знал, что слова ей даются тяжело, но она всё равно говорила и говорила. И даже улыбалась. Будь я в таком состоянии, я не то, что улыбаться не смог бы, я вряд ли глаза открыл бы.       Тогда я думал, что её ждёт. Мне было пятнадцать, я понимал, что скоро придётся заказывать гроб, если отец до сих пор этого не сделал. Мой не до конца сформировавшийся и не оправившийся от детских соображений разум не знал, что представлять. Сперва я подумал о рае. В тот момент я забыл, что и ад существует. Мне казалось само собой разумеющимся попадание моей матери в рай. Я успел представить, как она сидит на облаке с гроздью винограда в руках и смотрит, как я продолжаю жить. Далее мне изобразилась какая-то планета, на которой жила моя мать. Сейчас мне кажется это довольно странным, но тогда был хороший вариант.       А после появилась пустота. Когда я увидел черноту, то я подумал, странно представлять свою мать в рае или на другой планете, когда она ещё не умерла — лежит и говорит мне что-то. Я подумал, что не буду об этом больше размышлять.       — Сынок, — видимо, продолжала она свою речь, пока я думал, куда попадёт её душа, если она вообще есть. — Я… люблю тебя, — я видел, что слова давались ей с трудом, но она старалась. Она сохраняла улыбку на лице на протяжении всего монолога. Часто заикалась и запиналась, останавливая свою мысль на несколько десятков секунд. — Проживи свою жизнь, — замолчала, набирая воздух в остатки лёгких, — достойно.       Я улыбнулся ей и кивнул. Я сказал, что тоже её очень люблю. Я видел, как её улыбка медленно сползала с лица, а глаза становились всё прозрачнее. Тогда отец положил свою ладонь на моё плечо, помог подняться и вывел из комнаты.       Позже я понял, что она держалась из последних сил, не давая мраку захватить её. Она держалась ради меня, — чтобы я помнил её улыбающейся и дающей любовь.       Похороны были очень тихие. Был слышен только тихий плач какой-то женщины, которую я никогда больше не видел. Я не знал её и не понимал, почему она не может заткнуться и отдать дань уважение моей матери в земле. Я хотел, чтобы мама ушла в тишине — лишь в пении птиц и шелеста листьев. Она любила природу. Она была бы рада молчанию.       Я помню, как впервые расплакался спустя несколько дней после похорон. Я тогда целый день сидел дома и листал журналы с глупыми статьями. Мне стало слишком скучно и я решил прибраться в доме. Уборка проходила спокойно. Я протёр пыль, помыл посуду и подмёл практически все комнаты. Я не убирал лишь в спальне родителей. Привык, что туда без крайней необходимости заходить не нужно, но ведь уборка — крайняя необходимость?       Я зашёл и первое, что почувствовал — её запах. Он был повсюду — в постели, в тяжёлых зелёных шторах, в мебели и одежде. Я лёг на кровать и свернулся в клубочек — утонул в этом запахе, и вынырнул только после того, как отец взял меня на руки и отнёс в ванну. Он умыл моё солёное от слёз лицо, взял меня за руки и прошептал:       — Мне тоже её не хватает, — я видел, как его глаза становились влажными, но он продолжал сдерживаться. — Ради неё будем счастливыми, хорошо?       Я лишь пару раз кивнул головой.       Его оптимизм продлился ещё пару недель. Он не смог.       Дом пропитался запахом алкоголя.       На моё шестнадцатилетие мой пьяный отец разрушил всю кухню.       Я думал, что это период такой, что всё пройдёт, и он перестанет пить, как не в себя. Я думал, что это временно, и скоро я снова увижу своего улыбающегося и заботливого отца.       Нет.       Я увидел лишь пьянь, которая продолжалась ещё несколько лет до моих вторых похорон в жизни.       Мне было его немного жаль. Наше прощание с ним было не таким душераздирающим, как с матерью. Я смутно помню его последние слова, но он точно просил меня купить что-то из алкогольного. Это точно не слова для прощания. Спустя пару часов я узнал, что его заколол какой-то мужчина, с которым он пил во дворе соседнего дома. Меня позвали опознать его труп. Я поехал.       По дороге во мне бились ангел и демон. Один говорил, поделом ему, а второй повторял, что он мой отец. Я успел и погоревать по нему, и подумать, что дальше мне будет легче жить — без забот о нём, разбитых окон, неизвестных людей, приходивших выпить по рюмочке (несколько десятков рюмочек), без скандалов, побоев и раскаяний. Однако, во мне ещё не успела умереть надежда на его жизнь. Мне казалось, что я приеду, и покажут мне не его. Думал, что он уже пришёл домой и начал ругаться на стены в доме.       Все мои надежды испарились, когда я увидел родинку возле губы. Точно такую же, как и у меня. Он выглядел лучше, чем мама, несмотря на то, что с него вылилось литра два крови. Само собой, маму рак мучил несколько лет, а его нож — пару минут. Я смотрел в его лицо несколько секунд прежде, чем сказать о нашем с ним родстве.       После его похорон я не стал размышлять, куда он попал, что с ним, будет ли он просто гнить в земле или всё же у него есть путь дальше. Я будто запретил себе думать об этом, засорять голову пустыми догадками, нагнетающими.       В девятнадцать лет я остался без единого родственника. В девятнадцать лет я пообещал во что бы то ни стало не думать о смерти. Даже о своей.       Я прожил, как мне кажется, достойно. И счастливо. И вот! Теперь я здесь. Стою. И узнаю, что после смерти.       Я так глупо умер — туберкулёз погубил не только мои лёгкие, но и мою семью.       Я стою босиком на холодном, белом полу. На мне длинная рубашка, и с первого взгляда может показаться, что это больничная одежда, однако ткань намного мягче и приятнее. Это нормально, что я могу ощущать это?       Первые пару минут я не понимаю, что происходит. Я осматриваю свои руки и ноги, понимаю, что чувствую себя на двадцать пять, а не на положенные шестьдесят один. Я трогаю своё лицо — мягкое и гладкое, никаких морщин. Я пару раз сильно зажмуриваю глаза, щипаю себя несчитанные десятки раз — жду, пока проснусь.       Белый свет, шедший из ниоткуда, затухал. Мои только привыкшие глаза расслабляются, и я вижу перед собой три двери. Цветом чуть темнее, окружающих меня белых стен. Каждая из них была подписана, и я готов поклясться, что никогда не видел почерка прекраснее.       — Загрузить предыдущее сохранение, — читаю я вслух надпись на одной из дверей. Но не проходит и нескольких секунд, как дверь чернеет, а надпись становится цветом артериальной крови. Я не сразу понимаю, почему это произошло, но после прочтения «Начать новую игру» и «Выйти» я осознаю, что в свою жизнь я вернуться не смогу — этот я мёртв безвозвратно.       Я не знаю, есть ли в этом месте понятие времени, но я уверен, что стою перед дверьми чуть ли не час. В моей голове крутится столько мыслей, что я не успеваю за ходом ни одной. Они прыгают, бегают, крутят хороводы и точно не хотят меня впускать в свои игры. Меня всю жизнь мучили отношения с моими мыслями — они никогда не хотели дружить и не подавали руку, если я падал. Они были словно не мои, поэтому обращаться к ним я старался как можно реже.       Я стою и перевожу взгляд с одной надписи на другую и с ужасом понимаю, что выбора у меня не так уж и много.       Мне становится смешно. Я начинаю смеяться так, что текут слёзы. Мой смех пропитан болью и разочарованием.       — Вот оно что! — Кричу. — Всего лишь двери! — Я стучу ногой по двери. — Мы, значит, сидим на земле, думаем, куда же мы попадём, а тут всего лишь двери? И это решит мою дальнейшую судьбу?! — Я зол, и скорее на себя, а не на Вселенную.       Я понимаю, что это отлично — людям предоставляют выбор. Они могут руководствоваться своей судьбой даже после смерти, однако, с другой стороны, выбор этот сделать тяжело — настолько, что я не прочь, если бы его сделали за меня.       Я бессилен. Я стою и осознаю, как слаба моя мысль и как мал я в масштабах этой комнаты. Простой выбор ставит меня на колени и вставать, похоже, я не спешу.       Мне требуется ещё немного времени, чтобы прийти в себя. Я несколько раз читаю оставшиеся надписи и принимаюсь размышлять. Я сразу понимаю смысл, связанный с началом новой игры. Я появлюсь на свет, буду расти и познавать мир, взрослеть и становиться самостоятельным. Не буду помнить себя, который сейчас стоит перед выбором, иначе все свои прошлые жизни я бы знал. В конечном итоге, я опять умру и окажусь здесь.       «Выйти» заинтересовал меня больше. «Выйти» было загадкой, а я с детства питал страсть к загадкам. Что меня там ждёт? Может быть моя мать? Оба родителя? Или может там точно такая же комната, где я буду один вечность? Или нас там несколько — людей, которые выбрали оставить живое позади? Я не знаю, что ждать за этой дверью.       Я вспоминаю, как копил карманные деньги в детстве. Родители очень часто давали мне мелочь, иногда и какие-нибудь купюры попадали в мои карманы. Я всегда копил их и покупал себе детские журналы. Знаете, такие, где десятки головоломок, кроссвордов, ребусов и загадок. Я обожал их даже больше чем футбольный мяч. Часто, вместо конспектов в школе решал задания в этих самых журналов, и на тот момент ничего мне не приносило столько удовольствия и умиротворения. Однако со временем моя ярая любовь угасла. С лет пятнадцати-шестнадцати я не то, что разгадывать ничего не хотел, я и книгу заставить себя в руку взять не мог. Спустя несколько лет уже я прочитал интересную статью, в которой говорилось об угасании умных детей — они взрослеют раньше, чем им положено, посему бросают то, что когда-то было мило им.       Сейчас я снова чувствую себя на десять лет. Я хочу окунуться в бурю из тайн и ребусов.       Я неосознанно тянусь к ручке и понимаю, что их там нет. Три двери — ни одной ручки.       Я оказываюсь в замешательстве, в который раз. Я толкаю дверь, пинаю, царапаю — не открывается. Это сбивает меня с толку, который я недавно только нашёл. Я хочу кричать. Мне кажется не справедливым, что даже здесь я должен прилагать усилия. В самом деле, спустя несколько десятков лет жизни, отнюдь не без проблем, я не достоин покоя здесь? Почему человеческая душа не может найти покой и после смерти? И душа ли я? Я чувствую мягкость ткани, теплоту яркого света и холод пола. Я не знаю, кто я, и от этого хочется снести дверь.       Я нахожу странное решение — нажимаю на надпись. Я вспомнил старые игры, где на выбор нужно было нажимать, а не производить лишние движения. Но ничего не получается. Дверь как была закрытой, такой и остаётся. Мне ничего не остаётся, кроме того, чтобы сказать вслух своё желание: — Я хочу выйти.       Ничего не происходит.       Я без понятия, что делать дальше. Я стою и жалею, что не верил в Бога. Вдруг люди, верящие в него, попадают к нему? Кто верит в Зевса и во всех остальных богов Олимпа, попадают к ним? А те, кто прожил свою жизнь без веры, оказываются здесь — в комнате с выбором и без. Справедливо, думаю я.       Медленно дверь начала открываться. Я не вижу ничего, кроме дозы белого света, исходящего из места за ней. Я стою пару секунд прежде, чем войти, и когда я делаю шаг внутрь, я ощущаю теплоту. Моя нога оказывается в песке. Как только я вхожу, дверь исчезает. Мои ноги нежатся в тепле песка, а глаза расслабляются и перестают щуриться. Я наблюдаю за закатом. Небесно голубые волны разбиваются о берег, издавая тихий звук, милый ушам.       Некоторое время я просто стою, а далее делаю медленные, небольшие шаги вперёд. Меня немного смущает атмосфера этого места, и, оказавшись по колено в море, я с паникой осознаю, что в жизни не видел моря. Я бредил морем в детстве, мечтал окунуться в воду, плескаться как рыба, но я ни разу этого не сделал.       На моём лице улыбка. Мне всё равно, что будет дальше. Сейчас я просто хочу наблюдать за бесконечным, оранжевым закатом и стоять в тёплой воде, которая согревает каждую клетку моего тела — оболочки.       Я чувствую.       Это конец? В этом и заключается конец существования? В украденном и забытом желании?       Я никогда не чувствовал себя живым, как сейчас. Моя грудь быстро вздымается вверх и глотает и глотает запах моря.       Я не знаю, сколько стою так. Я забываю себя, когда развеиваюсь по ветру. Меня больше нет.       Я так и не понял, что после смерти.       Я осознал счастье. И я исчез.