Холодное блюдо

      Моно выглядел настолько удивленным и обескураженным, что Шестая на секунду даже перестала чувствовать себя не в своей тарелке. Ему будто только что сообщили, что на самом деле все это время не Луна была спутником Земли, а наоборот. Или что имя Шестой вовсе не "Шестая", а, например, "Роберт". — Встретить знакомого в аэропорту? — переспросил он.       Девушка кивнула. — Мама попросила, — коротко ответила она. — Его самолет прилетит завтра. — Нет-нет, погоди, — Моно поднял руку в непонимающем жесте. Шестая невольно улыбнулась — ей нравилось временами ставить его в тупик. — Он твой знакомый или твоей мамы?       Девушка помедлила с ответом. Вообще, они с Беглецом не виделись уже около четырех лет — с тех самых пор, как им обоим было по десять — так что, наверное, они уже больше как незнакомцы. Может быть, правильнее было бы назвать его сыном маминой бывшей коллеги, но с другой стороны они раньше водились друг с другом и она сомневалась, что он прямо сильно изменился. А даже если и сильно, то раньше он ей нравился. Так что, видимо, он… — Мой, — заявляет она, загружая цветастые чашки в посудомоечную машину.       Моно заинтересованно наклоняет голову словно волнистый попугайчик. Предвидя его вопрос, Шестая в неловкости кривовато улыбнулась. Она никогда не рассказывала ему о Беглеце, это было сложно. Да и нужды не возникало. — Он жил недалеко. Мы… Гуляли вместе еще до того, как родители развелись.       Парень явно замешкался, пытаясь подобрать слова и чувствуя чужое смятение ситуацией. Шестая всегда начинала говорить обрывками, когда что-то ее сильно волновало. Не то чтобы такие случаи были частыми, но Моно был чутким и помнил все темы, которые вызывали в ней тревогу. «Старого безымянного знакомого» он в этот список только что добавил воображаемым карандашом. — Вы поссорились? — осторожно уточнил Моно.       Было начало лета и он как бы пришел пригласить ее куда-нибудь поужинать, но она, готовясь к приезду гостя, убиралась дома, так что он остался чтобы помочь. Ему в принципе было не сложно да и, если уж быть честными, приглашение было бы простым предлогом для того чтобы побыть вместе. — Можно и так сказать, — кивнула Шестая.       Моно знал, что в то время обстановка в семье его тогда еще даже не одноклассницы была ужасной. Она сама рассказала, что тогда либо отталкивала людей, либо игнорировала их. То, что она по каким-то причинам подпускала «его», говорило некоторые интересные вещи. — Ты его ненавидишь? — снова уточнил Моно.       Он закончил с развешиванием постельного белья в сушилке и теперь стоял совсем близко — так, чтобы для прикосновения не нужно было тянуться.       «Ненависть» — совсем не то слово, которым Шестая могла бы описать свое отношение к Беглецу, но она была определенно не рада его приезду. — Нет, — честно ответила она, — но мне не хочется ворошить прошлое.       Беглеца просто не за что было ненавидеть и, положа руку на сердце, она могла сказать, что ей очень стыдно за то, что четыре года назад из-за нее он пострадал и, как она предполагала, получил мерзкий шрам, являющийся доказательством ее ненормальности.       Но опять же стыдом нельзя было описать все те чувства, которые она к нему испытывала. Она его не шарахалась, не отводила глаза. И никогда не извинялась за тот случай потому что парень выглядел так, будто ему извинения и не нужны. Он на нее не сердился, зная, какое нелегкое бремя несла тогда еще девятилетняя Шестая, когда после смерти старшей дочери отец начал искать утешение в работе, а мать, словив дичайшую депрессию, перестала разбирать какой когда день недели. В периоды скандалов Шестая была круглые сутки голодная и могла до глубокой ночи одна играть в песочнице недалеко от дома только чтобы не слышать того, как ее родители через ругань пытаются смириться с тем, что вторая детская теперь пустая. — Он сделал тебе больно? — Моно так ласково взял ее за руку, словно ее ладонь была маленьким котенком, которого подхватывают под пузо. — Это я сделала ему больно, — честно отвечает Шестая.       Беглец, знавший ее еще по тому, что они вместе ходили на уроки дополнительного чтения (оба из-за очень тихой речи, временами сливающейся в кашу), тоже жил рядом. Он выносил ей немного еды, рассовывая по карманам конфеты, печенье и кусочки сухофруктов.       Однажды он сидел с Шестой до глубокой ночи, стало холодать и одетая лишь в шорты да майку на тонких бретелях девочка начала покрываться гусиной кожей. Тогда мальчик быстро стянул через голову кофту (свою любимую, с каким-то уж очень упоротым котом на ней) и едва ли не силой нацепил на подружку. Когда его все же пришел забирать разволновавшийся отец мальчик даже не подумал забирать вещь. — Тебе должно быть тепло, — сказал он и Шестой было тепло.       Наверное, он пытался с ней подружиться.       После его выписки из больницы они больше не разговаривали и старательно делали вид, что не знакомы. Девочка сама испугалась своей агрессии, навеянной тем, что дома словесные перебранки все чаще заканчивались рукоприкладством. Она понимала, почему он к ней больше не подходит и знала, что не имеет права хоть чуть-чуть на него за это обижаться. Он не рассказал о том, что это она с ним сделала, и Шестая была благодарна.       Она никогда к нему не лезла, понимая, что ему, скорее всего, и видеть ее неприятно, и слышать, и уж тем более делать вид, что это не так.       Это был ее вид благодарности. Ей подумалось, что так судьба дает ей понять, что она просто не создана для дружбы, раз ранила доброго ребенка.       Через пару месяцев семья Беглеца переехала, а еще через пару лет после этого невесть откуда появился Моно, которого Шестая после долгих наблюдений и бессонных ночей анализа его личности по какому-то тускло знакомому душевному порыву решилась подпустить.       Наверное, ее подкупило то, что он не настаивал не на чем, но давал понять, что хочет компанию. Ее компанию. Это не было похоже на то, что говорили учителя, настаивающие на том, что ей нужен друг. Это походило на то, что Моно, не боясь показаться жалким и нуждающимся, открыто разложил перед ней все карты, сказав, что он в школе новенький и ему одиноко и страшно. Шестая не была бессердечной, а Моно не походил на тех людей, которые Шестую никогда не привлекали. Не раздражали, не отталкивали, а именно не привлекали — ей не было интересно с подавляющей частью сверстников. Моно был не от мира сего, так что она не сразу поняла в какую категорию одноклассников его отнести: в ту, с которой она могла переброситься парой фраз, в ту, с которой она бы в один туалет не пошла, или в ту, где по идее должны были быть школьные приятели. — Я тебе ничего не обещаю, — резко сказала она. — Я не очень компанейский человек. — Один хороший знакомый — это уже очень прекрасно. Нужно брать качеством, — ответил Моно.       Шестая хмыкнула. — Если ты окажешься чудиком, то не обижайся — с критериями качества это будет несколько противоречиво.       Мальчик пожал плечами. — Я ношу на голове бумажный пакет, — сказал он несколько смущенно. — Разве этого уже не достаточно для априори звания чудика? — Моя сестра носила это круглый год, — хмыкает девочка, указывая на себя и как бы намекая, что ее явно большой дождевик первоначально был вовсе не ее.       Моно тогда уже рассказали о несчастном случае в семье Шестой, так что она думала, что его неслабо отпугнет то, что она носит вещи умершего сиблинга.       Но он действительно был или чудаковатым, или имел уж сильно низкую планку в отношении того, что в обществе считается адекватным. — Очень красивый! — сказал он.       То, что ее первоначальный план по чисто школьному общению с одноклассником пошел несколько не туда она поняла когда они смотрели марафон фильмов о Ганнибале Лектере на уже третьей совместной ночевке. Моно так легко втесался в ее жизнь, словно был кусочком пазла, который по непонятной причине всегда должен был быть в коробке, но затерялся, а теперь нашелся. Шестая тогда застеснялась таких чувств — они были одновременно и забытыми, и новыми, и мягкими, и рядом с другим человеком было спокойно и хорошо. Моно понимающе принял временами резкий нрав новой знакомой и Шестая растерялась. — Тебе нормально со мной? — спросила она однажды.       Моно посмотрел на нее. Его бумажный пакет сдвинулся назад, показывая острый подбородок. Они качались на качелях, которые нашли во время прогулки. — Мне с тобой хорошо, — смутился мальчик, не понимая к чему она это спросила, а затем чуть тише уточнил: — А тебе со мной нормально? — Мне с тобой тоже хорошо.       Когда Моно говорили милые вещи он краснел. В тот раз его почти серая кожа стала пунцовой.       Шестой это понравилось.

***

— Он надолго приедет?       Шестая распечатывала коробку с лапшой, а только что расплатившийся с курьером службы доставки еды Моно уже воевал с деревянными палочками. — Вроде как на все лето, — Шестая ведет плечом, передавая парню его порцию, — или, может, чуть меньше. Я не знаю когда у него школа начинается. — Ты вообще не хочешь с ним видеться? — юноша прощупывает почву, желая выяснить все обстоятельства. Шестая не возражает потому что он тактичен и уж точно не посмеется над ней и ее замешательством. — Тебе страшно?       Бояться нормально. Особенно когда рядом есть дорогой человек. — Я боюсь быть один, — признаётся он когда они уже лучшие друзья. — Почему? — спрашивает Шестая.       Они гуляют в парке недалеко от дома Моно. К этому моменту девочка уже знает как то, что отцу ее нового друга на него плевать, так и то, что именно из-за этого мальчик так падок на любое хорошее к себе отношение. Ей это не нравится потому что не все люди могут оценить его доброту к ним. Но с другой стороны он явно ведь не легкомысленный дурачок. — Приятно, когда тебя любят, — просто отвечает он. — А если ты никому не нужен… Ну, вообще никому… То зачем тогда жить? — У тебя есть я, — говорит Шестая прежде, чем успевает обдумать свои слова, что звучат как-то слишком по-детски.       Моно снова краснеет — краснеет прямо от души, как будто к этому у него талант — даже шея, не прикрытая его извечным пакетом, горит.       Моно прямо говорил Шестой о своих страхах и дает понять две вещи: он так делает далеко не с каждым; она тоже может так с ним делать. — Что тебя еще пугает? — спрашивает она. — Кукол побаиваюсь, — тихо признается он. Шестая серьезно кивает. — Хорошо, — говорит, — Барби дарить тебе не буду.       Она не боится Беглеца. Ей неприятно от их общей старой истории, она не любит свое «я», жившее в то время. Сейчас она бы ни за что не была бы так жестока. — Нет, я не боюсь. Просто не знаю как себя вести с ним. — Он будет жить тут? — Да, мама разрешила.       Моно закусывает губу.       За окном начинается гроза, мелкие капли бьют по карнизу и мальчик глядит на слегка колышущиеся шторы. — Как у него с характером? — спрашивает он, отставляя коробку с лапшой и подцепляя палочками ролл с икрой.       Шестая задумчиво глядит в потолок. — Сейчас — не знаю, но раньше он был очень хорошим, — вспоминает девочка, силясь вспомнить хотя бы один момент, когда поведение Беглеца казалось ей хоть немного плохим.       Ну, пару раз он с кем-то дрался. Один раз он упал и повторил за каким-то взрослым плохое слово, но какое именно Шестая уже не помнила. Он мастерски сбегал с уроков, за что и получил свое прозвище. Однажды она видела как он лезет через чужой забор чтобы погладить кошку жильцов, а потом его чуть не подстрелил из травмата хозяин дома. Ну, в общем он, хоть и имел талант находить наиглупейшие неприятности, был обычным таким шебутным ребенком, который чаще вел себя хорошо и послушно, но иногда потакал своему детскому стремлению навести суету. С ним было весело. — Он обниматься любил, — вдруг говорит Шестая, бездумно тыкая в ролл.       Моно хмыкает. Ему нравится когда мальчики не стесняются объятий и в принципе тактильных проявлений симпатии. Это, кстати, одна из причин того, почему друзей своего пола у него нет — слухи вокруг летают как пух по весне. — Эй, слушай, — зовет парень, беря руку Шестой в свою и задумчиво касаясь губами костяшек ее пальцев — пакет его остался лежать на кухне, — давай я завтра поеду с тобой? Вдруг там сумки у него тяжелые или он сейчас мудак какой.       Шестая щипает его за щеку и он притворно делает обиженное лицо. — Ты просто хочешь на него посмотреть, — прохладные пальцы ласково гладят покрасневшую от щипка кожу. — Ну, если он не так уж плох и не сердится на тебя, то может быть… Ты знаешь. — Да, я тебя знаю, — девочка скалится. — Хочешь дружиться с обнимательным мальчиком.       Моно возмущенно вскидывает руки, будто она только что оскорбила его в самых лучших чувствах. — Я имел ввиду что можно пригласить его потусоваться с нами! — делано возмущается парень.       На самом деле Шестая, наверное, не против. Она уже другая, Беглец, скорее всего, тоже. Может, это поможет ей отпустить тот навязчивый образ одичавшей в трауре и отсутствии семьи себя. Может, вина перед подарившим ей кофту ребенком перестанет так грызть при одном воспоминании о детстве.       Может быть, это будет доказательством того, что она теперь намного сильнее и мир ее не сломит.

***

      После дождливой ночи на улице прохладно и сыро, но воздух чистый и бодрящий. Моно и Шестой пришлось вставать раньше чтобы успеть перед встречей заехать к сыну Вещателя домой и взять его излюбленное пальто, которое одновременно было вроде как и демисезонным, и не подходящим для абсолютно любой погоды. Моно, правда, говорил, что ему в нем всегда хорошо и удобно. Прямо как сейчас, когда они с Шестой ехали в такси и она, тесно прижимаясь к его боку, рисовала на запотевшем стекле непонятных маленьких чуваков с треугольниками вместо голов. Машину немного трясло и рисунки получались неровными. — Боишься? — подтрунил Моно, мягко целуя ее в макушку.       Шестая задрала голову вверх — дождевик зашуршал — и нахмурилась. — Я ничего не боюсь, — она клацнула зубами. — Но мне предстоит три месяца жить с парнем, которого я не видела четыре года.       Моно вдруг изменился в лице. Он моргнул, посмотрел в сторону, затем снова перевел взгляд на девушку. Казалось, он только сейчас осознал, что проживание гостя в ее доме означало, что она фактически будет жить с каким-то левым парнем. Не сказать, что ему это осознание понравилось. — Боишься? — противным голосом передразнила его Шестая.       В ее улыбке-оскале он тем не менее нашел что-то успокаивающее. — А мне стоит? — спросил он.       Шестая пожала плечами и Моно театрально ахнул.       Она могла бы признать свое волнение, но знала, что вместе с этим ощущает что-то совсем новое или хорошо забытое. Плохое предчувствие перемешивало ей кишки и заставляло неудобно ворочаться.       Почему он решил приехать? Здесь у него никого знакомого кроме Шестой нет. Почему через столько лет, когда она уже практически смирилась с тем, какой была тогда? Почему сейчас, когда ее жизнь только-только стала налаживаться?       Что-то не так.       Шестая зябко переминалась с ноги на ногу пока Моно расплачивался с таксистом.       Жизнь ее долгое время учила тому, что нельзя доверять всем и вся, нельзя наивно надеяться, что первый попавшийся человек хороший, и уж тем более нельзя думать, что он будет хорошим всегда. Девочка помнила свои самые яркие жизненные уроки. Помнила суженные от шока зрачки Беглеца, помнила воющую мать и пустой взгляд отца, когда он собирал вещи.       Она бы смогла жить дальше если бы никогда больше не увидела друга детства. Уже сейчас она не помнила его голос, со временем его образ окончательно размылся бы в ее памяти и в конце концов даже его имя не вызывало бы в ней ничего кроме равнодушного «да, был вроде такой знакомый».       Сейчас, идя в зал ожидания, она неожиданно ясно осознала, что совершенно не хотела его видеть. Возможно, ей стоило сказать матери, что она не собирается делить дом с парнем, которого не видела четыре года, что Моно будет против, что это все слишком неожиданно и вообще какой-то сюр. Если бы она не растерялась так при обсуждении этой темы, если бы она была хоть отдаленно готовой к тому, что живое воплощение ее самых несчастливых времен вдруг решит собственной персоной вернуться в ее жизнь, то она бы отказала. Сказала бы, что не будет составлять ему компанию. Что ему больше нет места в ее жизни.       Но этого не произошло и в результате она заторможенно уставилась на темное табло, где пестрящими буквами вывелось сообщение о том, что самолет с Беглецом на борту совершил посадку. — Эй, все хорошо, — Моно ласково взял ее за руку и потянул; девочка встала на ноги и чуть крепче сжала его ладонь, без слов прося не отпускать. — Если ты не захочешь с ним пересекаться, то я сам буду занимать все твое свободное время. Загоняю так, что и видеть его будет некогда, хорошо?       Шестая криво улыбнулась, хотя на душе кошки скребли. — Или, — заговорщицки протянул парень, склоняясь ближе и словно предлагая злобный план, — будем вести себя как мудаки, он испугается и уже завтра улетит обратно. — И после этого люди еще говорят, что это я на тебя плохо влияю, — хмыкнула девушка.       Идея ей понравилась, хотя в очень отдаленном уголке сознания она уже знала, что воплощать в жизнь они ее не будут.       Рядом проходили люди, встречающие обнимались с прибывшими, раздавались звуки поцелуев и радостные возгласы. Девушка запоздало поняла, что, наверное, нужно было хотя бы посмотреть инстаграмм бывшего знакомого чтобы хоть знать как он сейчас выглядит, а не вглядываться в каждого проходящего человека приблизительно ее возраста.       В голову с новой силой начали лезть нехорошие и глупые мысли. Вдруг он хочет ей отомстить? Вдруг он ее ненавидит и специально прибыл чтобы ей об этом напомнить? Вдруг он решил во всем признаться ее маме? Вдруг он хочет сделать с ней то же, что она сделала с ним? Вдруг он хочет узнать есть ли у нее кто-то близкий и переманить его на свою сторону?       Если это так, то вдруг на этот раз Моно придет в ужас и от ее действий, и от того, что она совсем не выглядит раскаивающейся? — Шестая?       Девушка обернулась, затаив дыхание и сильнее сжав ладонь Моно. Обернулась — и замерла.       В детстве большинство детей имеют некие схожие черты, только с возрастом приобретая индивидуальность. Именно поэтому раньше многие думали, что Шестая и Беглец близнецы — и у нее, и у него были одного цвета волосы, круглые щеки, тонкие губы и мягкие линии челюсти. Их обоих тогда это не волновало.       Сейчас же Шестая припоминала, что мама Беглеца была красивой, а ее сын, в свою очередь, был очаровательным мальчиком, которого явно пощадил пубертат, не осыпав лицо прыщами и не сделав неказистым дистрофиком.       Он был выше Шестой и ниже Моно, но явно немного шире обоих в плечах (хотя, возможно, так казалось из-за огромной толстовки яркого синего цвета, что в серости утреннего аэропорта горела словно пламя конфорки), имел узкие бедра и ровные длинные ноги. Строение начинающего пловца, как потом скажет старший подросток. На правой щиколотке у него болтался какой-то непонятный плетеный браслет с ракушкой.       Шестой даже стало неловко — она помнила его милым мальчиком, а не прелестным юношей. — Я, — просто кивнула она и Беглец кротко улыбнулся, показывая ямочки и на мгновение становясь практически неотличимым от ее воспоминания о нем — детская округлость лица еще не покинула его, а синие глаза горели так же ясно. — Я сразу тебя узнал, — мягко произнес он.       У него был неожиданно скрипучий голос; Шестая гадала он такой из-за переходного возраста, после сна или всегда в принципе. Предполагать, что у него повреждено горло, она не хотела.       Он сделал два шага вперед, остановившись на расстоянии не больше метра, а затем перевел взгляд на спутника старой знакомой и немного растерялся.       Шестая вдруг запоздало ощутила, что между их с Моно сцепленными ладонями как-то непривычно влажно. Она мельком взглянула на мальчика и едва подавила смешок — у Моно вспотели ладони и с этого ракурса ей было видно, как мелко он дрожит и как его лицо идет нежными розовыми пятнами. Он явно из-за чего-то разволновался, хоть и пытался всеми силами это скрыть. — А… Эм? — неловко улыбается Беглец, смотря то на странного пацана с пакетом на голове, то на Шестую.       Она сжалилась. — Это мой Моно, — коротко объясняет и друг детства понимающе кивает, а через секунду приветливо протягивает новому знакомому левую руку — правую ладонь высокого мальчика все еще оккупирует она.       Девушка вдруг понимает, что не называла настоящего имени Беглеца, но сейчас этого делать не было нужды — она лишь кивнула ему, молча давая понять, что он может сам представиться.       Моно незаметно вытирает ладонь о пальто и чуть заторможено поднимает ее. Он взволнован, но видит это только Шестая. И то только потому, что хорошо его знает. — Седьмой, — произносит мальчик, и Шестой кажется, что прошло уже не меньше ста лет с последнего раза как она слышала это имя вживую. — Моно, — отвечает подросток, обхватывая чужую ладонь каким-то странно-мягким рукопожатием.       Шестая не ненавидит Беглеца. Не боится его, не может сказать о нем ничего плохого, не считает надоедливым, не желает ничего страшного. Но она крепче сжимает ладонь Моно и почему-то ей кажется, что им не нужно было знакомиться.