Always miss you

Разумеется, они встретятся там, куда Мирон отправится отбывать повинность, а Слава случайно заглянет. Найдут друг друга и выйдут покурить к большому окну, выходящему на освещённую улицу. В неверном свете огней бросится в глаза и сразу врастёт в некий контекст - то, как сильно Мирон постарел. Славе даже покажется, что он стыдится этого. Недоумевает? Теряется? Будто всё это происходит с ним по какой-то нелепой ошибке. Они немного поговорят, и Мирон вдруг посмотрит Славе в глаза - словно в зеркало. Холодок поползёт у него по спине, и ноги сами сделают пару шагов, чтобы уронить непослушное тело в раскрывшиеся для него объятья. Как в замедленной съёмке он ощупает Славу и полезет целоваться, не встречая никакого сопротивления. Да и в самом деле, откуда бы ему взяться? Слава станет отвлекаться от губ и делать странные, нежные вещи, заставляющие сердце болезненно заходиться, как бывает, когда кто-то близкий рассказывает тебе о своём горе. И поэтому Мирон даже не задастся вопросом, насколько всё происходящее адекватно (адекватно чему?), когда, вновь перейдя к объятьям - да что там, к откровенному удушению в них, - они станут обсуждать, как им смыться отсюда, оставшись незамеченными. И поехать к Славе домой. На следующее утро Мирона накормят завтраком, хотя он, проснувшись, будет рассчитывать только на мучительное «тебе пора» и так и не дождётся его. Прокрутив в памяти прошедшую ночь, он тоже не найдёт в ней ничего, о чём стоило бы пожалеть - в отличие от всей своей остальной жизни. Какую-то насмешку обнаружит Мирон в том, как легко они соединились, ища друг в друге спасения. Вот так вдруг, как могут только влюблённые после долгой разлуки. Почему же он не в курсе? И кто им это устроил? Но вслух Мирон спросит о другом: - Слав, а можно я... То есть, только попытается. - Можно. Перебьют его, и он засмеётся. Что можно? Ещё стакан чая, задержаться до вечера, выпрыгнуть в окно - всё можно. Всё можно, потому что Слава уверен: Мирон ничем не воспользуется. Да он и сам успеет подумать, что как только он окажется на промозглой улице и сядет в такси, прежняя жизнь снова захватит его и понесёт прочь. Прочь из-под власти этих прекрасных, виноватых, умоляющих глаз, где собственное отчаяние ощущается таким плотным, что его можно потрогать. Мирон поцелует Славу на прощание, прилепится к его губам на несколько секунд со значением. И потом оставшемуся будет привычно пустое пространство его квартиры, нарушаемое разве что запахом чужого парфюма, расплескавшимся по краю подушки - острым и тающим, будто клинок, сделанный изо льда. И он, конечно, не сможет вспомнить, сколько прошло дней до того самого, когда он принял звонок с незнакомого номера и услышал: - Слав, ты дома? Как мне попасть к тебе в подъезд, например?