jaune d'or brut

      В Париже вовсю пестрит яркими оттенками жёлтого и оранжевого ночь, когда Лиса затягивает разморённую от брюта и тихой музыки в такси Дженни. Шатенка, корча несмешные рожицы, заваливается в просторный номер отеля, по пути чуть ли не сбивая в прихожей вазу.       «Очень по-взрослому, Дженни», — закатывает мысленно глаза Манобан, помогая девушке добраться до стула.       Усевшись, темноволосая всё ещё чувствует потерянность в пространстве, но никак это не комментирует, предпочитая втыкать в одну точку.       — Ты как? — приставляет к её губам стакан с водой Лиса. — Сильно голова кружится?       Дженни заторможено мычит, дрожащей рукой перехватывая посудину.       — На самом деле, не всё так плохо, как кажется, — хихикает она, проливая часть жидкости себе на ноги. — Просто не могу заставить себя взять в руки… — пыхтит она, отставляя стакан на рядом стоящий стол. — Тело не слушается, но мозг, — показывает на голову, — работает.       — Я вижу, — качает головой женщина, присаживаясь перед пьяной девушкой на корточки. — Может, приляжешь? Завтра последний день в Париже, а уже, — она украдкой смотрит на наручные часы, — полтретьего ночи.       — Не хочу-у-у… — Дженни устало улыбается уголками губ, запрокидывая руки на плечи Манобан. — Тебя хочу.       — Малыш… — Лиса виновато прикусывает губу. — Не думаю, что это хорошая идея. Не сейчас.       Ким обиженно дует губы, водя пальцем по блестящим узорам на пиджаке блондинки. Она правда не думала, что одна жалкая бутылочка сухого игристого вина способна превратить её в это. Мало того, что шатенка в обычное время комплексует из-за того, что Лиса более зрелая и умная (порой девять лет разницы дают о себе знать), так сейчас, с выпитым часом ранее вином, она чувствует себя ещё более ущербной и глупой. И как только Манобан её терпит?       — Это потому, что я выгляжу, как ребёнок? — хмурится младшая, удерживая в себе слёзы.       — Боже… Нет. Конечно, нет. Тебе двадцать пять — какой же ты ребёнок? — тепло улыбается Лиса, поглаживая по мягкой щеке. — Просто сейчас тебе лучше поспать. Поверь мне, так будет лучше.       — П-ф-ф, ну да, конечно, — хмыкает Ким, отталкивая женщину и поднимаясь на ноги, которые несут её к окну.       Перед глазами плывёт ночной Париж с Эйфелевой башней прямо по горизонту. Лиса отдала достаточно денег, лишь бы номер с окнами на башню был их. Это было дженниной мечтой. И она её получила, стоя сейчас напротив стекла и вглядываясь в безумно красивый город. По правде говоря, после появления Лисы в жизни, каждая её мечта обретает кровь и плоть. Иногда Ким боится, что они закончатся и Лиса, подобно Джинну из лампы, найдёт себе нового хозяина. Мыслить так, безусловно, глупо, но кто вообще запрещает хоть что-то пьяным людям? Для пьяных людей нет ничего невозможного. Когда ты пьян любые мысли кажутся правильными. Наверное, в этом и заключается основная проблема. Под градусом ты смотришь на привычные вещи под другим углом, находишь изъяны и наоборот — восхищаешься тем, что не имеет ни малейшего смысла. Именно поэтому лучше пить вместе, а не одному: тогда вы оба будете странными, а не как в случае Дженни.       — Как думаешь, если мы займёмся этим прямо напротив окна, нас кто-нибудь заметит? — непринуждённо спрашивает Ким, водя глазами по янтарным огням.       — Эйфелева башня? — устало хрипит Лиса, подходя сзади и дыша прямо над ухом. — А что, хочешь заняться этим прямо здесь?       — Я так и сказала, онни, — шатенка разворачивается на сто восемьдесят градусов, сталкиваясь лбами с тайкой. — Трахнешь меня прямо на этом столе? — шепчет чуть ли не в самые губы, обдавая алкогольным дыханием. — Считай, что это моя мечта. Самая-самая заветная.       Лиса закатывает глаза, устраивая ладони на мягких боках, что скрыты под чёрным платьем из шёлка. Ткань приятно перекатывается под руками, а запах дженниного тела тянет к себе, словно магнитом.       — Я вся на нервах, милая, — влажными от слюны губами говорит она. — Ты бы только видела, как все в этом идиотском ресторане пялились на тебя. Хотелось вырвать им глаза.       Дженни смущённо закусывает нижнюю губу, переплетая холодные руки на лисиной шее в замок. Она чувствует, как стая мурашек вытанцовывает неизвестный танец на спине, когда сильные руки пробираются под обтягивающее платье, чтобы сжать загорелую кожу в руках. Но младшая не теряется, просовывая колено меж худых ног блондинки, чувствуя, как та утробно рычит, крепче хватая за бока.       — Всё ещё хочешь, чтобы я пошла спать? — невинно моргает Дженни, водя ногой по скрытой чёрными брюками и бельём промежности. Ответа не следует, поэтому она добавляет: — Как пожелаешь, спокой… Ах! — вскрикивает от неожиданности, когда подхватывают на руки, чтобы после посадить на широкий деревянный стол.       — А ты всё ещё хочешь исполнить свою «мечту»? — с огоньками в глазах переспрашивает Лиса, видя, как лицо шатенки заливается румянцем. — Что-то ты слишком красная для человека, желающего двумя минутами ранее потрахаться прямо напротив окна.       — Я… Блять, — тихо стонет Ким, чувствуя горячие губы на своей шее.       Лиса ухмыляется, вылизывая дурманящую рассудок кожу. Она оставляет один укус под подбородком и один на ключице, после любуясь проделанной работой. Ей нравится видеть свои метки на темноволосой. И она знает, что той это нравится не меньше.       Дженни на рецепторах играет дразнящим вином и абрикосовой косточкой. Она цепляется руками за лисины бицепсы, подставляя шею ближе: так, что воздух вокруг теряется, а единственным источником, чтобы не умереть, служит её кожа. Сладкая, тёплая, с горчинкой на конце — такая, которую хочется вылизывать до помутнения в глазах; хочется вдыхать до головокружения и кусать, кусать так, словно самый спелый плод. Лучше этого могут быть лишь тихие жалобные стоны, обдающие ухо горячим воздухом; мольбы, в которых «пожалуйста» проигрывается каждую чёртову секунду.       — Что, что такое? — на жалкое мгновение отрываясь от истерзанной кожи, шепчет Лиса, во мраке ища глазами дженнины, потерянные в удовольствие и несладком брюте.       — Ниже… — рассыпается яблочным цветением над ухом, а руки лишь крепче сжимают чужие.       Лису ведёт, и она, кротко кивнув, скользит губами ниже, пачкая влагой шёлк; сквозь ткань касаясь шершавым языком твердеющих под парижским ветром сосков; ловя ушами мелодию стонов. Дженни теряется в ощущениях, неконтролируемо царапая ногтями гладкую поверхность стола одной рукой, а второй габардиновый пиджак. Ей так не терпится почувствовать каждое прикосновение ближе, дольше, что она в нетерпении ведёт плечом, пытаясь смахнуть тонкие бретели.       Замечая рвение своей девушки поскорее освободиться от мешающего элемента одежды, Манобан беззлобно хмыкает, а после выпрямляется, подцепляя пальцами края платья. Дженни волнительно дрожит, приподнимая на столе бёдра. Шёлк медленно скользит вверх, открывая каждую частичку молодого тела, словно погребённую тайну.       — Наконец-то, — поднимая руки вверх, отрезает младшая. Будучи обнажённой, она вовсе не смущается — наоборот: давит пятками на лисину поясницу, а руками сбивает на пол красивый дорогущий пиджак. — Он тут определённо лишний.       — Как скажешь, — краешком губ улыбается блондинка, пальцами пересчитывая дженнины рёбра.       Ким, пытаясь сдержать подступивший к горлу смех, вопросительно поднимает бровь:       — Что ты делаешь?       — Исследую.       — Что?       — Тебя, — руки женщины прочерчивают путь дальше, останавливаясь прямо у манящей своей совершенностью груди. Слюна сама по себе накапливается во рту, а некогда идеально подведенные красным губы растягиваются в не предвещающей ничего хорошего улыбке.       — Что ты задумала? — ёрзает на месте Дженни, чувствуя, как кружевные трусики неприятно упираются в промежность.       — У нас ведь есть всё время до утра, не так ли? — подцепляя тёмный локон на палец, говорит будничным тоном Манобан.       — У нас есть всё время в мире, если ты об этом, — целует Ким так, словно жаждет полного слияния двух подрагивающих от прильнувшего азарта губ.       Не переставая играть с мягкими локонами, Лиса улыбается в поцелуй. Она знает о самом большом страхе Дженни уже давно. Мало того, она изо всех сил пытается развеять созданную вокруг их отношений панику, но всё без толку. Малышка Ким никак не может зарубить на носу, что Лиса просто любит. Любит — и поэтому тратит бешеные суммы, чтобы показать свои чувства, увековечить в шатенкиной памяти. Когда же младшая это поймёт?       Но до тех пор Лиса старается не унывать: кивает на любые сумасшедшие идеи своей половинки и делает всё, лишь бы та поверила в их любовь.       И пока младшая всецело отдаётся чувственным пряным губам, её резко дёргают назад за волосы, выставляя лебединую шею напоказ.       — Что за тёмные приёмчики, онни? — шипит девушка, больно вонзая ногти в нежную кожу партнёрши.       — Не юли, тебе ведь нравится такое, я права? — насмешливо тянет тайка, крепко сжимая в кулаке шелковистые волосы.       — Не нравится, — пыхтит Дженни, пытаясь поднять голову, но всё бесполезно.       Проходит достаточно времени, когда маленькие ладошки перестают оставлять синяки на руках Лисы, а громкий голосок раздражать слух. Когда попытки прекращаются, наступает ощутимо давящая тишина. Она закладывает уши, туманит рассудок и заполняет собой всё-всё пространство вокруг. Дженни тихо плачет, подставляя красную шею под лисины губы, зубы, язык. Горячие слёзы стекают тонкими речушками в безмолвной тишине, мешаясь с имбирной горькостью лисиной слюны, образовавшей целое море на дженниной коже. И стоит губам, зубам и языку спуститься ниже, туда, где наливаются кровью ореолы тёмных сосков, — тишина разрезается громким тяжёлым криком, что заполняет собой уши вместо пустоты. Лиса снова начинает слышать.       — Г-господи, почему у меня такое ощущение, что я сейчас кончу? — еле различимо хныкает Ким, потираясь нуждающимся центром о ничем не помогающий стол.       — Когда кажется…       — Нет, блять, заткнись, — отрезает младшая, хватая обеими руками Лису за шею и припечатывая к своей грудной клетке. — Просто… Сделай уже что-то с моим возбуждением. Я так т-теку, — заикается, сильнее сжимая руки.       — Звучит грязно, — выпутываясь с дженниной хватки, сверкает блестящими от слюны губами Лиса. — Мне нравится.       — Мне нет, потому что ты ни черта не де… Сука! — дёргается девушка, когда жилистая рука мягко ложится на её промежность.       — Не ругайся, — давит пальцем сквозь бельё Лиса, — а то заставлю поработать языком.       — Да, пожалуйста, — скулит Ким. — Только… Только сперва трахни меня ради всего святого!       — Как скажешь, малыш, — кусает за мочку Манобан, отодвигая пальцами трусики и мягко касаясь мокрой промежности. — Оу, и правда течёшь. Это из-за меня? — самодовольно цокает женщина.       — Нет, блять, из-за Эйфелевой башни, — язвит Ким, кусая от нервов и возбуждения губы.       — Не думала, что ты объектумсексуалка. Только спешу тебя расстроить: Эйфелева башня находится в браке ещё с 2007. Ты немного опоздала, милая.       — Отлично, потому что мне хочется жениться на ком-то менее древнем, — заглядывает в самые глаза Ким, сталкиваясь с цитриновым сиянием в радужке. А затем стонет, стонет так, как никогда прежде, когда тёплые тонкие пальцы плавно входят в горячее нутро.       Волны удовольствия воском растекаются по всему телу, бегая от кончиков пальцев до самой макушки. Фаланги до безобразия правильно исчезают в накрепко обхватывающей дырочке, принимающей сразу два пальца. Дженни из стороны в сторону мечется на деревянном столе, закатывая от удовольствия глаза и раздвигая как можно шире ноги. Её охмелевшее тело требует больше прикосновений, больше внимания и ласки. Оно хочет полностью отдаться рукам Манобан, что Дженни и позволяет, кусая женщину за плечо и тихо мямля:       — Быстрее.       Когда Лиса ускоряется, бархатные стенки трогательно сжимаются вокруг её пальцев, всё упорнее засасывая во всепоглощающий жар. Чуть ли не плачущая и виснущая на плече Ким ничем не помогает, а только разжигает в старшей это пламя. Пламя, которое не предвещает ничего хорошего. Не для Дженни Ким.       На самом деле, у Манобан вовсе нет проблем с контролем, просто если она чего-то хочет, то получает. Любыми способами. Например, силой, как сейчас.       — Развернись и встань на четвереньки, — командует она. — Я хочу тебя вылизать.       Дженни на вкус как сухое игристое вино: в ней так же ярко выделяется фруктово-цитрусовая кислинка и яблочное послевкусие. Её хочется целовать и пробовать до бесконечности. Она никогда не надоест. И пока есть такая возможность — Лиса ей пользуется, смахивая шершавым языком вязкие капли естественной смазки со складок и запечатляя их вкус у себя в голове.       Младшей хорошо и плохо одновременно: её брови заламываются, а дыхание сбивается к чертям, когда Манобан вбирает в плен своих алых губ изнывающий комок нервов. Светлые длинные волосы щекочут обнажённые смуглые бёдра; спина с хрустом выгибается, стоит Лисе добавить ко всему имеющемуся свои неземные пальцы. Дженни попадает в ловушку, не имеющую ни начала, ни конца. В ней всё идёт по кругу: нетерпение, удовольствие, разочарование, нетерпение, удовольствие и так далее. Выбраться из него просто невозможно или нежелаемо, когда длинные пальцы любимой так хорошо трахают сочащуюся дырочку. Остаётся только подчиниться и всецело отдаться ощущениям; потеряться в сладкой утопии красочных впечатлений.       Париж перед глазами, который был так желаем, так нужен — теряется на периферии тех чувств, которые способна доставить только Лиса. Город плывёт, смешиваясь в непроглядное нечто не по вине вина: это всё Лиса, она одна.       — Я люблю тебя, — шепчет под нос Ким, с надеждой быть неуслышанной. Эти три слова сейчас нужны ей не для этого. Они нужны для того, чтобы не потерять связь с реальностью, не превратиться в лужу с костями тут, на вычурном столе из ореха.       — И я люблю тебя, — внезапно слышится в ответ, а внутренности вдруг сгребаются вместе в тугой узел внизу живота. — Больше жизни люблю, — слова, словно лепестки, падают на спину шатенки, оставляя следы. Клеймо.       Тело содрогается в удовольствии, а рука накрепко сжимает родную, потому что она верит — волшебник из лампы никуда не уйдёт, потому что лампа эта у Дженни под сердцем хранится и покидать его не собирается. Никогда.       — Как думаешь, Эйфелевой башне понравилось? — будничным тоном спрашивает Ким, устроившись на груди старшей.       Тёмные волосы щекочут подбородок, а из напротив стоящего окна виднеется золотисто-оранжевый рассвет, как брют, уже наверняка выветрившийся из вен Дженни. И Лиса, поддавшись моменту, крепче сгребает хрупкое тело в своих руках, а затем, коснувшись губами макушки, тихо молвит:       — Очень сильно, но мне больше.