Les mots ne sont pas à voix haute

Женю, как и любого среднестатистического современного  парня чужие отношения волновали вполне себе обоснованно похуй, как чужие, так и свои. Хоть кто, хоть с кем, лишь бы его это задевало максимально никак (разве что исключение относительно близких людей), а в остальном он за любой движ кроме голодовки. Относительно себя тоже не было смысла париться: ну нет «дамы сердца», ну и что? Жизнь и так была достаточно весёлой и по-своему насыщенной, чтобы наслаждаться ею в одиночестве, к тому же Жене было-то в всего двадцать. Так сказать, обратитесь с этим вопросом годиков через шесть или восемь,как получится. Тем не менее, если бы у него кто-то появился, Женя бы тоже особо не возражал, самое главное — это понять возможные перспективы и, мило улыбаясь, смыться, если вдруг эти отношения окажутся слишком наполнены обязательствами и различного рода ответственностью. Нельзя сказать, что обращение в вампира как-то сильно поменяло Женино отношение к жизни. Да, кое-что стало проще, кое-что сложнее, но в остальном он просто продолжал наслаждаться процессом и переживать по минимуму возможности. А ещё начал трахаться с мужиком. Жан был буквально всем, кем Женя отчасти мечтал, отчасти боялся стать — умный, обаятельный мерзавец с добрым сердцем и неоднозначным моральным компасом относительно женщин. Женя иногда пытался приблизиться к этому, но постоянно тормозил на полпути, ловя себя на мысли «да, в принципе, и так нормально». Тем не менее, с постепенно отпавшим желанием стать похожим на Жана, появилось кое-что другое. Например, стояк по утрам. Это напоминало ужасно тупой анекдот, или пост-ироничный мем с охуевающим от жизни котом, смысл особо не менялся. Женя влип. И с каждым днём это влипание никуда не пропадало, только как будто в сердце постоянно затягивался порез, сшитый старой советской ниткой, покрытой воском. Деда Слава такими себе штаны зашивал. Женя знал, что жить с этими чувствами он сможет спокойно — в конце концов, у него была вечность на то, чтобы забыть, отпустить, откреститься и жить дальше спокойно, воспринимая самого привлекательного француза в своём окружении исключительно с братской стороны. Пока однажды всю контору не спалила Аня, всего хорошо, чтоб блять ей икалось. Женя не знал, было ли дело в том, что они с Жаном прошли войну (каждый — свою, что иронично), но, видимо, побывав на грани жизни и смерти не единожды, многое повидав и поняв, никто даже и не подумал отнестись к нему предосудительно. Конечно, деду Славу в известность не поставили, хотя, возможно, старому хрену это было и не нужно, он мог всё знать с самого начала. Или не мог. Женя и сам бы ничего не узнал и преспокойно продолжал бы переваривать этот суп из говна под названием «чувства», когда однажды вечером после очередной вечерней трапезы Жан заглянул к нему, изначально просто поболтать о жизни, насколько это было возможно с их разным уровнем развития. Мужчина долго разглядывал Женю, как будто делал очень многосочиненные выводы, прежде чем сказать что-то на французском, а после засосать Женю так, будто от этого зависела их бесконечная жизнь. С тех пор всё пошло… Так странно. Странно потому, что всё было так прекрасно и так неправильно одновременно. На публику они не выдавали себя вообще никак. О чувствах не говорили, лишь единожды в самом начале, когда Женя, дико краснея и чувствуя себя последним идиотом, попытался отстранить Жана аргументом «но я же не смогу родить тебе нового вампира. Не смогу же?» — Ну, во-первых нет, не родишь, удивительный экземпляр эволюции, вампиризм не настолько твой организм меняет. А во-вторых, я сейчас хочу тебя взять точно не ради потомства, ma petite tarte idiote. Женя не знал, что значили последние слова, но это звучало так логично, а руки Жана уже так приятно сжимали его задницу, что дальнейшие разбирательства отпали как-то сами собой. Больше отношения они не выясняли — не за чем. У каждого была своя жизнь, свои тусовки, свои планы и проблемы. Единственное, что было общим — их ебнутая, но охуенная во всех смыслах семья, и дикая в силу юношества Жени и опыта Жана страсть. Конечно, от понимающе насмешливых взгдядов Ани и деда Славы это не освобождало, но Жан был слишком на хорошем счету, чтобы что-то ему предъявить, а Женя и так считался полнейшим деградантом. Главное — никто не видел, что Жан иногда учил Женю танцевать вальс под Мирей Маттье, а Женя скачивал ему всякие тупые игрушки на телефон, пытаясь научить играть, естественно, позорясь и соблазняя в процессе. Конечно, Женя не строил иллюзий относительно их отношений. У них была вечность впереди, Женя всё ещё был молокососом, что по меркам вампиров, что людей. Возможно, однажды он надоест Жану, и они оставят этот этап позади,  легко и непринуждённо, словно никогда и не было этой безумной фазы в их и без того ебанутой жизни. Они всё равно останутся семьёй, такой странной, но такой горячо и искренне любимой. И если даже Жене будет больно, очень больно, ужасающе больно, он встретит это со своей вечной глуповатой улыбкой и тупой шуткой, просто потому что это жизнь и так бывает. И Женя не спросит и не полезет в гугл, чтобы узнать, что иногда говорит ему Жан, когда в очередной раз прижимается к его спине, проводя языком по шее, хватая зубами за загривок, вдыхая свежий запах ментолового шампуня на кромке волос и замирая так на минутку. Потом Женя, не удержавшись, выдаст очередной сомнительный комментарий, заставив мужчину закатить глаза, шлепнуть его по заднице, или так по-глупому улыбнуться, широко и ярко. Жан опустит руку на его пах, жарко дыша и целуя затылок, почему-то заставляя верить, что он так ведёт себя только с Женей, и Женя будет в это верить, раздвигая ноги и постанывая, как кот под валерьянкой, не решаясь шептать никаких признаний, потому что это бессмысленно и бесполезно. И лишь гораздо позже, оставшись наедине с собой, каждый так или иначе повторит про себя: Je t'aime trop Et je ne peux pas vivre sans toi