Милые дети

1997 год. Мартин слышал, что Эйнсли и Малкольм о чем-то спорят, склонившись над раскрытой книгой и оживлённо тыкая в нее пальцами. Мартин присмотрелся. Это был один из томов детской энциклопедии. На страницах было изображено большое детское лицо с огромными глазами и открытым ртом. — Она боится, Эйнсли! — похоже, не впервые повторял Малкольм. — Это же видно! — Нет, — надула губы Эйнсли. — Ей весело! Видишь, какие у нее большие глаза и рот смеется? — С открытым ртом можно не только смеяться! — заявил Малкольм. — Ты, когда рассматривала людей на ходулях в парке, тоже рот открыла. Но не смеялась. — Но и не испугалась же, — скривилась Эйнсли. — Может, девочка тоже удивилась? Почему она сразу должна кого-то бояться? Потому что девочка? А все девочки — трусихи? — Я этого не говорил, — замотал головой Малкольм. — Это просто рисунок. Рисунок испуганного ребенка. — Удивленного! — упрямо повторила Эйнсли. — Испуганного! — настаивал Малкольм. — У нее расширены зрачки, уголки рта опущены вниз, мышцы шеи напряжены. Это страх. Они продолжили свой спор и над другими картинками. Мартин улыбался, слушая их. Он не собирался вмешиваться. Он знал, что означает их спор. * Вечером Мартин принес энциклопедию в их с Джессикой спальню и открыл на странице с испуганной девочкой. — Как ты думаешь, какое чувство она выражает? — спросил он у Джессики. Та бросила мимолетный взгляд на картину и поморщилась — Бедная испуганная девочка, — ответила Джессика, расчесывая волосы у туалетного столика. — Меня беспокоит эта картинка. Убери ее. — Джесс, подожди. А что тебе подсказало, что это именно страх, а не удивление или радость? Она изумленно посмотрела на мужа. — Это же видно, Мартин! Я не знаю, почему мне так кажется. Я просто чувствую. Убери, милый. Джессика надула губы, и Мартин захлопнул книгу. Как много в их детях было от него… Как мало от их матери… * — Папа, почему Малкольм говорит, что девочка на картинке — трусиха? — сердито спросила Эйнсли. Она обижалась на брата со вчерашнего дня. — На самом деле Малкольм этого не говорил, — улыбнулся ей Мартин. — Он сказал, что у девочки испуганное выражение лица. — Почему он так решил? — возмутилась Эйнсли. Она не собиралась сдаваться, его милая девочка. — Он рассказал тебе, — ответил Мартин. — Уголки рта, напряжённые мышцы шеи… — Он все это придумал! Малкольм злой. — Нет, малышка, это придумал не он, — принялся пояснять Мартин. — Это придумали люди вокруг нас. Они чуть более чувствительны, чем мы с тобой и Малкольмом. Этим людям не нравится, когда кто-то не понимает, если кому-то больно или страшно. — Малкольм тоже не понимает, папа. Мартин погладил Эйнсли по голове. Его умная малышка. — Твой брат очень внимательный, и у него хорошая память. Он многое замечает и запоминает. — Он злой, — Эйнсли насупилась, как бывало всегда, когда Мартин отмечал какое-нибудь умение брата, которого не было у нее. — Это значит, что ты можешь учиться у него, — сказал Мартин. — Спрашивай у него, он объяснит. — Но это же скучно… — Эйнсли, наморщив носик, растянула последнее слово. — Неправда, — с энтузиазмом ответил Мартин. — Это игра, Эйнс, а игры — это лучшее, что может быть. Например, прятки. — А от кого я буду прятаться? Мартин видел, как загораются глаза его дочери. — От других людей, — ответил он. — Которые хотят, чтобы я понимала, когда делаю кому-то больно? — Да, малышка. — Хорошо, папочка. * 2020 год — Я не знаю, что делать, Мартин! Кто-то мог бы подумать, что Джессика произносит это слишком драматично, слишком наигранно, но Мартин хорошо знал свою бывшую жену: склонность к драматизированию была ее второй натурой. — Тебе ничего не нужно делать, Джесси, — улыбнулся Мартин. — Наши дети сделали все сами. — Боже, Мартин! — Джессика всплеснула руками. — Как ты можешь так спокойно об этом говорить? — А что такого? — он пожал плечами. — Ты забываешь, с кем говоришь? И потом, неужели за эти годы ты не поняла, что наши дети склонны к диссоциальному поведению? Или, попросту сказать, они психопаты. Джессика закрыла глаза и прижала руку к губам. Мартин не мог не залюбоваться этим ее движением. — Нет, Мартин, Нет, нет, нет… Ну может быть, в Эйнсли и есть что-то такое, но не в Малкольме… — Ты любишь обманывать себя, Джесс, — вздохнул Мартин. — Малкольм смог разрезать труп Николаса и упаковать каждую часть так, чтобы переправить в другую страну. Человек с нормальным уровнем эмпатии на такое неспособен. Спроси Гила, он наверняка расскажет тебе, как Малкольм без причин готов рискнуть своей жизнью. Нашему сыну тяжело выстраивать с кем-нибудь отношения. — Из-за тебя! — Это все из-за меня, да, — Мартин довольно улыбнулся. — Я преподнес нашим детям такой подарок. — Подарок?! — взвилась Джессика. — Мне купить тебе словарь, чтобы ты узнал правильное значение этого слова? — Конечно, подарок, — кивнул Мартин. — Посмотри на Малкольма и Эйнсли. Они успешны, они справляются с любыми стрессовыми ситуациями. — Справляются? Тем, что убивают людей и прячут трупы? — Трупы? — Мартин приподнял бровь. — Я чего-то не знаю? Порадуй меня и скажи, что Николас не последний. — Ты чудовище, — выплюнула Джессика. — Николас единственный и таким останется. — Как же ты прекрасна в умении обманывать себя… * Столько лет прошло. Он почти не видел, как его дети выросли. Он смотрел на них издалека. Он не знал, какими они стали. Но все эти годы он надеялся, что те семена, которые он заложил в них когда-то, прорастут. Кто-то сказал бы, что это тьма, но Мартин знал, что это любовь к жизни. Он делал мир своих детей интересным. Он учил их — пусть и не напрямую — как наполнить существование азартом. Как бы это ни было иронично, но только смерть могла насытить жизнь эмоциями. Его дети уже почувствовали это. Пусть Малкольм еще пытался обмануть себя, а Эйнсли думала, что подобное не повторится, но Мартин все знал и понимал. Он улыбнулся. Как много в его милых детях от него…