Всем ужасно нравится твоя улыбка

-Эй, не плачь, всем ужасно нравиться твоя улыбка, Дазай, черт возьми, Осаму. В одной из комнат общежития агенства всегда было до одури темно. И ты ни за что не сможешь понять: висит ли сейчас на небе палящее, обжигающее всё и всех вокруг солнце, или же к небу пригвозден острый полумесяц наряду с мелкими звездами, слабо освещающий небесную гладь. На холодном, пропахшем кровью и сыростью футоне лежал человек, оказавшийся никем иным, как Осаму. Раскинув длинные конечности, он изнеможденно смотрел в пожелтевший от сигаретного дыма потолок. Пряди засалившихся тёмно-коричневых волос лезли в глаза, пустоте которых позавидовала бы даже самая глубокая пропасть мира. Наполовину опустошенная бутылка виски одиноко стояла в пределах досягаемости правой руки; а до пачки сигарет можно было дотянуться левой. Пепел, словно первый снег, припорошил ламинат, но он отвратно вонял, заполняя невыносимым смрадом всю комнату, давая понять, что он — вовсе не чудесное явление природы, а жалкий мусор. Лунный свет еле заметно пробивался сквозь плотные, постоянно закрытые льняные шторы. «Ночь.» — мысленно отдавал сам себе отчёт Дазай. Он несомненно понимал, что пренебрегать работой в агенстве на протяжении вот уже четырех дней — идея не из лучших, но банально заставить себя встать не представлялось возможным. Желудок оставался пустым примерно тот же промежуток времени, от голода тошнило, а тошнить собственно теперь было нечем. Холодильник не работал уже неделю. Куникида приходил вчера. Дверь была наглухо заперта, значит, за порог он ступить так и не смог. А на крики и усиленные стуки в деревянную преграду, отвечала лишь тишина. Тягучая как смола, она прямо сейчас обволакивала Дазая, заставляла погружаться в пучину мыслей глубже и глубже — настолько глубоко, насколько позволит ослабленное бренное сознание. Погружаясь, зацепиться за реальность он не пытался: он лишь поддался любопытству и позволил заглотить себя полностью. Блуждая по холодным коридорам, он видит двери. Много дверей. Бесконечное, пугающее даже Осаму, множество. Скрип. За одной из них он видит Мори, хирургический скальпель и четырнадцатилетнего себя. Такого напуганного и беззащитного. Ребёнок. Он был ребёнком. Но жестокому врачу мафии плевать, ему нужен свидетель. Проходя дальше, за такой же ободранной чёрной дверью он вновь видит кровь, что неимоверно быстро вытекает из появляющихся на трупе дыр от пуль, котрые сам Осаму без разбора выпускал из обоймы. Снова воспоминание: Они с Чуей разносят здание с мирными, дико смеются и убивают всех без разбора, абсолютно всех. Те кричат, перед лицом смерти молят о пощаде, надеясь продолжить волочить своё жалкое существование, но оказываются так-же безнадежно застреленными или насмерть откинутыми в стену, как и остальные жертвы больного безумия. Это правда было весело? В другом проходе Дазай видит Оду, лежащего на его коленях, такого… такого умирающего и отчего-то жалкого. Не выполнив цели своей же жизни, умирает, умирает и перекидывает желанный жизненный путь на Осаму. На Осаму, что пытался унять дрожь в руках, что пытался не закричать от боли и животного страха, раздирающего изнутри. Что пытался, что-то сказать, но услышал лишь те отвратительные и одновременно пугающе правдивые слова. Да, он никогда не найдёт смысла, но не тогда ему нужно было услышать это… тогда эта страшная истина разбила вдребезги последнюю частичку, хватающуюся за жизнь. Раз-да-ви-ла. Всё та же тесная комнатка. Слезы мокрой дорожкой льются из кофейных глаз, скатываются по бледному лицу и отчаянно срываются, исчезая в месиве грязного постельного белья. В руках оказывается бог весть откуда взявшееся зеркало. Он взглянул на себя, и его губы скривились в легкой усмешке, но тут же вернулись в расслабленное состояние. На лице снова застыло выражение безразличия. Длинные, тонкие пальцы с неровными обкусанными ногтями прикасаются к нежной коже. Указательным и большим пальцами Дазай изо всех сил пытается поднять уголки губ. — Ну же, улыбнись! Ничего. Смотреть на уродливое отражение сил не осталось, и зеркало с силой отлетело в стену напротив, разлетаясь на мелкие осколки, оно прекратило быть полезным. Всё рано или поздно проходит. И эта ночь тому не исключение. Натягивая фирменную, отчего-то совсем идеальную ухмылку, эспер вновь идёт в агентство. Белокурый мальчик, случайно встретив наставника, бежит навстречу Осаму и издалека кричит: — Дазай-сан, здравствуйте! — Здравствуй, Ацуши-кун. Заходя в офис, Накаджима добавил: — Знаете, никогда не говорил, но у вас такая красивая улыбка. Нет, правда, она прекрасна! — Ого, никогда не замечал, ну, вроде, всем правда нравится…

Фальшивка.