Каждый из нас носит в себе и ад, и небо.

      Рим, 1899 год В краю, в котором лавр зимою зеленеет И Солнце что горит так горячо далече И каждого тем теплым светом греет, Даётся исповедь душе истлевшей легче. «Я расскажу вам, ничего не скрою, В порядок воспаленный разум приведу И как Христос Иуде ноги я умою Когда прочту вам летопись свою.» Каторжник старый, что начал рассказ, Устроился в келье лишь пару минут, Но устремили взор к нему множество глаз И все монахи в внимании льнут. «Скорее, путник, поднимись с колен И не гнушайся причащенья, Уж если хочешь исповедь поведать всем, Отец тогда даёт тебе благословленье!» На эту фразу юного монаха, Другой кивнул, чей сан был выше остальных: «Спасешь свою лишь душу ты от краха Покаешься коль нам в свершеньях дней былых.» За окнами все ветер свищет На землю опустилась тьма. "Ну что ж, лишь тех, покоя кто не ищет, Сумеет жизни поглотить суровой кутерьма… Началом всех моих деяний Считаю возраст юный тот, Когда в петле всех жизненных метаний Решил попробовать, что молодость даёт. Я постоянно горделивым Ходил среди ровестников своих, А временами и хвастливым, Чтоб показать, как я отличен от других. Я собирал причудливые вазы И перьями я свой обитель украшал, Всё за спиной ловил завистливые фразы И не одну мимо ушей не пропускал. Тем самым самолюбье тешил Что, вот, такой я непростой, Что не услышат от меня те дураки, опешат, И мало в остроумии побьется кто со мной. Мне много толпам было что сказать, И Оксфорд многим дал стихам начала, Хотел огласке лучшие из них придать, Но я не ожидал прискорбного провала. *** «Стихи конечно не плохи»-, Тогда редактор мне сказал, «Но есть, что через чур лихи Боюсь, что вызовут скандал.» «Какой скандал? О чем вы говорите? Что смысл извращенный публика найдет? Так вы в печать сначала их пустите, Тогда найдутся те, кто верно все поймет.» «Возможно, но повремените Стихи свои так восхвалять, Вы не великий Диккенс, уж простите, Вернетесь к нам, когда вас будут люди знать.» *** Стал оплеухой звонкой тот ответ, И вознамерился я быстро отыскать Ключ что откроет популярность и успех, Что б каждому на что способен мог я показать! Всю жизнь я верил в лучшие свершенья И в путь, что был судьбою предрешен. Я знал, что в этом мире наслажденья Звездою счастья буду я ведом. Но попросила мать меня остепениться И с братом нас толкала под венец, Мол, милый, уж пора тебе уже жениться Хочу я внуков нянчить наконец. Так был судьбою трижды я обвенчан С прекрасной девой и двумя, Мою что душу до сих пор колечат В конец мне сердце истомя. Женой моей была Констанц… Констанц, прекрасны были и душа, и тело! На землю как богиня к нам пришла. И шить, и петь, и говорить могла всегда умело, А также в браке сыновей нам принесла. О, Сирил, Вивьян, как я их люблю, Они прелестные создания. День изо дня о них все Бога я молю Чтоб в жизни выпали им меньшие страданья. Но все утеряно, никак уж не вернуть Всего того, что было раньше: И сыновьям уже к опекуну заказан путь, Моя жена гниет в земле, что делать, мне скажите, дальше?» Мужчина, раз вздохнув, так тяжело, уныло, Платком утер скупые две слезы: «Ведь я помог бы им, коль общество меня в тюрьме не заточило, Но той истории конца не знал я до поры, Когда все было блоголепно И ежедневно: дети, дом, жена! Писалось мне тогда великолепно, Но быстро счастье мне наскучило тогда. Вот так эпоха новая настала И образцовым семьянином чахнуть стал, Успеха прошлого уж мало, Я снова терпкого желал. Так стал похаживать в отели, Где был страстей большой накал, А иногда и посещал бордели Чего бы вам не пожелал. А иногда, когда тоска замучит, Я мог и в Оксфорд заезжать Узнать, чему младое поколение учит И их стихи в кружках студентов обсуждать. Все это было презанятно: Их вольность дум и поиск форм, И мысль, как рифму вывести опрятно, И фразе как придать шутливый тон. Ведь им все ново, интересно, Им нужен всем учитель, спутник, друг, Чтоб приоткрыть дверь в то, что неизвестно И юности начать сызнóва круг: Ошибок круг, круг наслаждений, Круг дружбы, страсти и любви Круг жажды славы и творений, И круг изменчивой судьбы! Ох, не покладиста Фортуна Ведь в те круги и я тогда попал, И сделалась моя душа безумна, Ведь стал я тоже строить новый идеал. Но идеал, что был придуман мною, Порочный был и сладострастный идеал, Что будто бы иной партнер мне предречён судьбою И ту я мысль все больше развивал. Искал я на балах иль светских львиц, Кокеток юных с Байроном в рухах, Но не влекла никто из этих лиц Как будто я на воздержании монах. В один момент я понял ясно Что глупо то, чем я все время жил, Что сердце от девиц давно уж отнял И тянет что природа к юношам иным. Все после странно изменилось: Опять вернулся творчества запал, Вновь взял перо, что из руки валилось И новые работы я писал. Помог тогда мне Джон… Хоть для меня он был уже не первым, Но первым я его возвел на пьедестал. Он был наивным, робким, верным И ловко тем любовь мою сыскал. В своей изящности подобный Антиною, Смотрел в глаза, в них отражался небосвод. Я счастлив с ним был, этого не скрою, В таком Раю прожил я целый год. Но время шло и чувства увядали, А я все воскрешенья жаждал их. Страсть будто бы цветок сорвали, Что стал неотличимым от других. Но вот явился он, святое приведенье, И мир перевернул мой вновь. Ведь верно я истолковал виденье, Я знал, пришла пьянящая любовь. **** Я помню Джона в тяжкий день прощанья… Как же больно, смотреть мне было на него. И помню я последнее лобзанье, Что было клятвой мне дано, Я помню, он молил не уходить, Его в страданьях не бросать, Как сильно б стал меня любить, Лишь если б шанс ему я смог бы дать, Как плакал у меня он на груди, И как в объятьях трепетал, И помню я как он кричал «Прости», И слезы с бледных щек как утирал. Я помню... **** Так снова возродился автор, Которого народ английский ждал. Явился вновь, теперь как декаден-новатор, Так много превосходных пьес в тот год я создавал. Насколько я страдал, настолько и творил... Любил его я каждой частью Своей раздробленной души. Она была подвержена несчастью Любить молве людскою вопреки. И воспевать тогда я был готов Чудесный франтовской наряд И милую игру его сонетов слов, И душу, и лазурный взгляд, И губы, что меня ласкали Чудесной хладностью своей И скромно как любви искали Молясь быть с ними по нежней. Таких кудрей не каждый ангел Был удостоен у творца И знайте, люди, как ни странно, Но тем пошел он весь в отца. Он был как агнец, так блаженен, Как будто бы сошел с небес. Я так любил его, он гений, Или герой чудеснейшей из пьес. Хоть знал, конец был мой так близок, Но признаваться в этом не желал. И горе, был его отец на столько низок, Что на суде меня оклеветал. Он подкупил всех тех мальчишек, С которыми я убивал тоску, И впутал тем меня во тьму делишек, К которым бы я никогда не присягнул. И разом рухнули надежды, Все потеряло смысл вдруг… В отчаяньи сомкнулись вежды И отвернулся милый друг. И вот я здесь… Монахи, слушав неучастно, Стыдливо тупили свой взор. «Решили вы, дурак несчастный, Но ведь любить не приговор»,- Вскричал вдруг слезы утирая, Мужчина старый в забытье: «Ведь каждый в мире умирая, Со мной почти был наравне. Никто не скажет даже слово, Коль вдруг начну я воспевать Чудные груди милой леди Или мечтать с ней лечь в кровать. И сделав все единым ложем Вы лишь похвалите меня. Я ненавижу наше племя: Там все мертвы, там мертв и я». Вдруг скрипнув дверью Джон заходит, В монашей рясе, весь оброс. И глаз с мужчины тот не сводит Из-под густых своих волос. Дрожит кувшин в руке несчастной, Что путнику с дороги звали принести И бьется боль в душе прекрасной Как соловьи, попавшие в силки. Разбитый горем и разлукой Бежал из Англии тогда, Хотел лечить свою он душу скукой, Но Рая вдруг захлопнулись врата. И вот судьба свела их вновь, Дышали в келье воздухом единым. Они же знали, что в душах уж не любовь Рвалась наружу криком лебединым. «Ну что ж, мне кажется, что вы хотели Рассказ свой кончить и уйти. Так вот, вы душу всю нам вывернуть сумели, Прошу теперь к дверям из кельи подойти»,- Промолвил старец очень гордо Прикусывая бороденку жидкую свою. "Да, понял я, что росказней моих довольно, Я больше вас уж ни на миг не задержу!",- Сказал им путник, взял он резко вещи (Там были шляпа, плащ и старый зонт), Утер платком со льба обильный пот, зловеще Он поднял голову, смотря на горизонт И вышел, все сидели тихо. Никто не мог и слова нового сказать. И вдруг монашек побежал за гостем лихо, Чтоб просьбу лишь последнюю в догонку прокричать: "Постойте, вы ведь имя не назвали, И вижу, вы обижены, прошу простить отца. Но имя вы скажите, не буду я читать морали Мы дети все Всевышнего творца. Слаб человек, подвержен он соблазну, Страдает, что не смог натуру изменить, Но верю, что не вы, не я так не погрязну. Ещё сумеете быть может душу искупить. Внимал я каждой вашей фразе И знаете, никак в толк не возьму, Сплетаются как жизни в чудном сказе И потому прочту молитву ни одну За душу, что столько на своём веку перенесла. А ведь Господь он добр, он услышит, И та любовь, что столько боли принесла Вернется к вам, пока любимый дышит. Я верю... Так скажите имя...» «Ту, что любила- не ценил, Того, кто в первый раз любил- предал, Другой мне грубо изменил, Врал постоянно, душу истязал. Да как любовь вернуться может? Когда повеет благодать, Изчезнет боль, что горло ночью гложит? И сколько, думаешь, ещё мне нужно ждать? Все так страшаться мертвецов, Что восстают из гроба, Но как по мне, когда кладут туда живых Ужаснее в сто крат, толпа в век наш сурова. Лишь ты надеешься вздохнуть, Но в воздухе лишь тлен и тина, Пытаешься ты попраную честь себе вернуть, Тебе кричат: «Вот он- развратник, содомит, скотина!» «Зачем же вы тогда к нам приходили Коль часто так держали жребий сей?» «Зачем? Не знаешь ты, как мы в тюрьме молили Избавить от оков нас поскорей. И только то, что часто Библию читали, Спасало многих от желанейшей петли Ведь мы ответ не раз пред Ним держали Хоть говорили без молитв, а как могли. И вот надеялся, внимая херувимам, Что слуги Господа не будут так глухи, Помогут в горе мучавшим меня, неутолимом, И сгубят наконец проклятые тиски… Но знаю я, зачем сюда сбежал ты. Хотел меня лишь пожалеть, Мне объяснить, что все на свете бренны И предложить вернуться, в келье обогреть». «Нет! Не из жалости, из поклоненья К вселенскому страданию людей. Да, в мире редко мы находим примеренье С идеями, идущими наперекор вещей, Но я не знаю, я лишь верю, Что каждый у себя носи́т В сознании своём идею, С которой находясь, он душу возродит. Ведь вы так много о себе не рассказали, Хотя в речах был жив невиданный запал, И понял, что другие мысли вы в себе ковали, Ведь был в свободе ваш чудесный идеал». «Мой мальчик, ты и вправду веришь, Что мой позор сумеет слава превозмочь? Мне кажется, не теми мерками ты меришь Толпу ту, являет страшную что мощь." «Да, Сер, я очень в том уверен, Что ваше имя будут вспоминать. Того, кто был себе по жизни верен. В веках вас будут прославлять!» Поправив фетровую шляпу, Которую не первый год носил, И воротник подняв к лицу повыше, Мужчина легкую полуулыбку скрыл. «Рифмуют все мою фамилию со словом "дикий" И раз уж ты просил, тебе её скажу. Запомни, здесь сегодня был великий Уайльд Оскар, при жизни кто к толпе не присягнул!"