Звёзды и полоски

      Там, в Мадрипуре, Шэрон улыбается Баки жемчужинами белоснежных зубов, щурит глаза смешливо — дразнит, потому что знает, что он не может укусить кормящую руку, и говорит, глядя как он хмурится все больше и сжимает губы в тонкую линию, отчего на скулах явно проступают желваки, что у него кинк на всякое звездно-полосатое. Барнс не согласен, но молчит, глядя исподлобья все так же хмуро, и ей надоедает, так что она, фыркнув, будто лисица, говорит им всем ждать и выходит из комнаты, покачивая бедрами и стаканом с виски, зажатым в руке.       Джон вспыльчив, импульсивен, но дружелюбен и до зубного скрежета раздражающ в своем желании помочь — у Баки от него и смены его настроений мигрень, раздражающая почти так же сильно, как новый Капитан. Сначала он вызывает только негативные эмоции, толкая воодушевляющие речи и, то тут, то там, протягивая Барнсу руку помощи, которую тот с настойчивостью аллигатора кусает — нос не дорос еще, парень; разберись сначала со своими проблемами. Проблем у Уокера едва ли не больше, чем у суперсолдата, но он настойчиво пытается взвалить на себя еще и чужие, чем только больше злит Баки, который не понимает.       Джон — не Стив.       Какого черта он делает, приветливо маша на улице рукой толпе зевак, хотя еще минуту назад, этой самой рукой, сжимал переносицу и тяжело моргал сухими от усталости глазами? Какого черта он улыбается — даже почти естественно; Баки видел его улыбку, когда тот смотрел на Лемара и когда он смотрел на них с Сэмом, — хотя не прошло еще и пяти минут, как он хмурил брови и достаточно жестко выражался по поводу ситуации с Флагсмэшерами?       Стив был суперсолдатом и идеалистом, но что движет Уокером Барнс все еще не понимает. Не может быть, что тоже самое — в это просто не получается верить, когда перед глазами то и дело встает лицо старого друга, бросая на Уокера тень.       Джон предсказуемо начинает сдавать под гнетом обязательств, которые на него возлагают со всех сторон: будь лучше, будь в центре внимания, будь полезен, будь Капитаном Америкой, черт возьми! Уокер, ранее не работавший на виду у всех, выглядит потерянным щенком, брошеным жестоким хозяином где-то в парке, куда ранее наведывался с четвероногим другом лишь по выходным, а посему не может найти выход, и у Баки что-то неприятно ворочается в груди, когда он, отворачиваясь, уходит. Стив бы так не поступил, но у сержанта Барнса свои проблемы, а у Джона свои — и никто из них даже близко не стоял там, где Роджерс, так что пора бы прекращать всех с ним сравнивать.       Зимний слишком занят своими травмами, балансируя на краю пропасти, чтобы ловить у этого самого края кого-то еще, поэтому он снова не протягивает руку помощи, хотя мог бы, когда Уокер оступается и летит в бездну. Джон становится злее и кусачее, даже черты его лица будто заостряются, когда он теряет напарника и, сорвавшись, убивает одного из террористов, а Баки лишь поджимает губы — вот теперь у них есть что-то общее; теперь, когда у блондина, ставшего суперсолдатом, на руках кровь, которой там быть не должно, он понимает.       Барнс не приходит на слушание по его делу, да его и не зовут, но он видит фотографии Уокера в газетах — некоторые из них черно-белые, но ему и не нужен цвет, чтобы увидеть больную решимость загнанного в угол зверя, поселившуюся в глазах где-то под пеленой злых слез и мучительных кошмаров, дающих знать о себе в глухие ночные часы, когда в квартире так темно, будто сама вселенная не хочет, чтобы кто-то видел тело, содрогающееся в сухих рыданиях, и грудь, ходящую ходуном от судорожных вдохов.       Баки часто видит это лицо, когда смотрит в зеркало.       У них даже получается сработаться, когда Сэм, с щитом наперевес, кружит высоко в небе. Барнс просто воспринимает неожиданно молчаливого Джона как продолжение себя, как однажды привык к тому, что левая — металлическая — рука теперь его или как мог бы привыкнуть к щиту, если бы Стив решил иначе. Уокер прикрывает Солдата будто это что-то само собой разумеющееся — для кого-то так и есть, но не для них, не после всего, думается Баки. А потом он, особенно не задумываясь, дергает Джона в сторону, чтобы того не придавило автомобилем.       Красные и синие огни полицейских машин, каруселью сменяющие друг друга, бросают дрожащий свет на блондинистые волосы и Баки, наконец, отпускает. Он отпускает горечь, злость, обиду и Стива. Зимний подходит со спины, ступая почти неслышно, и становится плечом к плечу с Уокером. У того на лбу синяк, возможно даже парочка, а на щеке пыльный росчерк, но сам Барнс с разбитым виском едва ли выглядит лучше.       Джон улыбается, когда кожанка суперсолдата шуршит о синюю форму Капитана, и смотрит, а Баки изо всех сил старается остаться на месте — это почти невыносимо тяжело, но еще тяжелее дышать ровно, будто из него только что не выбили весь воздух одним взглядом. Барнс не уверен, что когда-нибудь сможет улыбаться так же: будто ничего не было, будто все его ошибки лишь досадный пустяк и ничего более; даря тепло одними глазами. В глазах Уокера столько всего, что в груди болезненно ноет, а во рту появляется сладковатый металлический привкус — прикусил щеку изнутри.       Сержант уходит сразу, как только Сэм заканчивает речь. Хлопает нового Капитана по плечу, растягивает губы в подобии улыбки и не оглядывается.       Он гостит у Уилсона, помогая с бытовыми мелочами, которые неплохо отвлекают от ненужных размышлений и занимают достаточно много времени, но умом понимает, что все это напоминает бегство или прятки. И если прятки («Звучит все же лучше бегства», — решает для себя Зимний), то лодка Сэма, — где Баки проводит большую часть времени, не считая двора, — это суверенная территория, и путь сюда Джону закрыт.       Вместо этого Уокер звонит. Барнс молча смотрит на неопознанный номер и лениво размышляет, кто мог помочь блондину его раздобыть — видно остались еще какие-то связи, — пока мелодия не смолкает. Джон звонит еще пару раз, но Баки отбивает или смотрит на номер, которому он так и не дал имя, пока тому не надоедает трезвонить. В груди расползается тепло, будто кто-то щедро облил его кислотой, и теперь кожа слезает, противно шипя, обнажая внутренности и ребра, а за ними часто бьющееся сердце. — Невозможно бегать вечно, брат, — говорит ему Сэм, салютуя зеленым стеклом бутылки. — Однажды нужно будет и остановиться, чтобы перевести дыхание, и оглядеться — в ту ли сторону ты бежишь.       Он поднимает трубку почти сразу, когда видит уже знакомый номер. По ту сторону молчат — наверное, Уокер не ожидал, что Барнс подойдет к телефону. Баки тоже молчит, слушая чужое дыхание, шуршащее в трубке. — Восемь, — говорит Джон, первым прервав молчание. — Что? — переспрашивает Баки без особого интереса и выходит во двор. — Я звонил восемь раз и ты наконец решил ответить. Что изменилось? Я звоню с того же номера, ты не мог не заметить.       Суперсолдат едва заметно улыбается, усаживаясь на крыльцо, и переводит взгляд на садящееся солнце, опускающееся в воду, и бросающее оранжевые блики на водную гладь — солнечная дорожка, которая, того и гляди, скроется из виду. Барнса всегда восхищала скорость с которой солнце скрывалось за океаном, было в этом что-то волшебное и прекрасно неизменное. — Да, я знаю, что это твой номер. Просто решил, что хватит бегать и пора поговорить. — О! — выдает Уокер почти удивленно. — Куда ты убежал, если не секрет? — спрашивает так, будто не догадывается, что податься Баки особенно некуда или так, будто не навел справки, когда он уехал. Что ж, если он действительно не узнавал и дал Солдату играть в прятки, это почти похвально — Барнс ненавидит ошейники, какими бы они ни были. — Я у океана. Он успокаивает, — просто говорит он. — Где ты? — Сегодня на миссию, уже через пару дней буду свободен. Знаешь, я звонил столько раз и все время думал «что я скажу?» Я каждый раз продумывал диалог, думал, что ты мог бы мне ответить, если бы взял трубку, а теперь ты ответил и я не знаю о чем говорить. — Я поэтому и не отвечал — не знал, что тебе сказать, — посмеивается Зимний и слышит фырканье на другом конце. — Так что ты обсуждал со мной в своем воображении? Думаю, я мог бы попытаться поддержать диалог ничуть не хуже. — Ты бы… Тебе бы не хотелось, — Джон тяжело вздыхает и Баки почти наяву видит, как тот трет переносицу. Отчего-то тянет улыбнуться. — Мы могли бы сходить куда-нибудь вместе? — Сэм зовет меня «ископаемым», — тихо и почти обвиняюще тянет суперсолдат. — Это же приглашение на свидание или мне показалось?       В трубке молчат долгие несколько секунд. — Оно самое, если ты не… — Бар? — перебивает Барнс.       Солнце окончательно скрывается за горизонтом и все, что о нем напоминает, это розоватые полосы в облаках, стремительно синеющие и теряющиеся на фоне такого же синего неба. — Бар, — соглашается Уокер. — Тогда через два дня у моей квартиры — адрес узнай сам. Я знаю одно местечко, думаю, тебе там тоже понравится. — Хорошо, — говорит Джон и в его голосе отчетливо слышится облегчение напополам с радостью.       Через несколько дней Баки прощается с Сэмом, продолжающим налаживать дела дома. Уилсон улыбается так, будто что-то знает, стискивая суперсолдата в объятиях, но это не злит, наоборот, Барнс ему благодарен за все, что тот для него сделал и продолжает делать. — Набегался? — спрашивает Сэм. — Выбрал другое направление, — хмыкает Баки, хлопая того по спине, и усаживается на мотоцикл. — Звони, если что! Мой дом — твой дом, чтобы ты там не думал. — Обязательно! — кричит Солдат, когда рев байка заглушает слова.       Звонок в дверь раздается раньше назначенного времени минут на десять, но Барнс, последние полчаса сидящий на кухне и сверлящий взглядом часы, уже давно готов, так что, когда он открывает дверь, трель еще разносится по квартире.       Уокер, стоящий на пороге, слабо улыбается, когда видит перед собой хмурое лицо Баки, и приваливается к дверному косяку. На лбу у него свежие ссадины, а правая рука то и дело прижимается к левому боку. Барнс хмурится еще больше и молча отступает в сторону, кивая головой вглубь квартиры. Джону не нужно повторять дважды — он молча заходит и оглядывает необжитое пространство, стоя посреди кухни, куда его привел Баки, пока Зимний не приносит из ванной аптечку. — Садись, — командует Барнс.       Уокер послушно садится на стул, где еще пару минут назад сидел Баки, и не двигается, когда прохладная рука из вибраниума мягко хватает его за челюсть, поворачивая к свету. Солдат промокает ссадины перекисью, а Джон легко морщится и моргает, щекоча руку с ваткой длинными ресницами. Барнс заклеивает покрасневшую кожу пластырями и вдруг понимает, что все это время блондин смотрит на него. Смотрит так, будто Баки делает что-то особенное.       Зимний снова не может понять, что за калейдоскоп эмоций в чужих глазах, когда кошмары и боль в них отступили на задний план, прячась на дне радужки; он не может понять, почему Уокер так смотрит на него — хочется отвернуться, но вместе с этим Барнсу бы хотелось смотреть в эти глаза вечно. Ощущения как от созерцания океанских просторов, будто он долго-долго смотрел на воду и бескрайний горизонт: горло перехватывает от чистого, незамутненного восторга, а в груди болезненно тянет.       Баки все же находит в себе силы и отворачивается, стряхивая наваждение, а Джон, пойманный с поличным, отводит взгляд на полупустые полки с цветными пакетиками — в них, судя по наклейкам с названиями, чай и какие-то хлопья. — Что случилось? — интересуется хозяин квартиры, когда Уокер тянется потрогать белые полосы пластыря на лбу. — Небольшая заварушка. Те ребята не хотели ничего слушать и сразу полезли в драку, так что пришлось их всех вырубить — не хотелось быть забитым арматурой. — Сколько их было? — Барнс тянет Джона за руку, чтобы тот поднялся, и блондин, увлеченный разговором, на автомате встает. — Двенадцать или вроде того. Я не особенно их считал, стараясь увернуться от металлических прутьев, которых у них, определенно, в избытке. Наверное, стащили с какой-нибудь стройки.       Баки вытягивает песочного цвета рубашку из брюк Уокера и тот, перехватив чужие руки, отшатывается. Они смотрят друг на друга несколько долгих секунд, прежде чем блондин разжимает хватку. Солдат, чьим первым порывом — бессознательным, но выбитым где-то на подкорке сознания, — было перекинуть Джона через себя и заломить руку, медленно дышит и не вырывается: спокойнее, вдох-выдох, Уокер не сделал ничего плохого. — Я видел как ты прикрывал бок, — говорит Барнс. — Я не слепой и я часто сталкивался с травмами. Почему ты не пошел в больницу? — А ты бы пошел? — скептично интерсуется блондин и Баки нестерпимо хочется закатить глаза — нашел с кем сравнивать. — Не хотел опоздать, — уже тише добавляет Джон. — Можно я посмотрю? — спрашивает Баки. Кончики пальцев руки покалывает от необходимости провести, проверить, что все действительно в порядке. А может ему просто хочется коснуться Уокера? — Бар никуда не денется. — Хорошо, — говорит блондин и кивает в подтверждение своих слов. — Смотри сколько хочешь.       Зимний ждет, когда Джон скинет рубашку и следом майку, чтобы увидеть полосу бинтов, перехватывающую низ живота. Перевязь начинается над пупком и заканчивается на острых костяшках таза, обхватывая их белой полосой один раз, чтобы лучше держалось. Баки подходит близко-близко, — он ниже Уокера сантиметров на пять — почти обнимает, заводя руки за спину блондина, чтобы развязать узел, и тянет бинты на себя. Нижние слои, прижатые к ране, залепленной белой повязкой, влажные и розоватые — нужно было забинтовать туже и наложить иначе. Видимо Уокер действительно спешил.       Барнс тянется к аптечке, стоящей на столе, и вытаскивает бинты, когда его окликает Джон. — Баки, — они оба замирают, прислушиваясь: Джону непривычно вот так просто произносить чужое имя, а суперсолдату непривычно слышать его из уст блондина. — Я ведь тоже суперсолдат — заживет. — Но пока ведь не зажило, — упрямо говорит Солдат. И возразить нечего. — Если стесняешься, то наложи повязку сам.       Уокер трет переносицу и вздыхает. — Это уже тянет на худшее свидание по твоей личной шкале?       Барнс ухмыляется. — Пока что это где-то шесть из десяти — неплохо, а?       Джон снова улыбается и каждая улыбка зажигает в его глазах что-то такое, что заставляет сердце Баки сбиваться с ритма, а потом ускоряться, словно извиняясь за сбой. — Снимай штаны, Джон, — максимально игриво тянет суперсолдат, но все же смеется, когда Уокер удивленно замирает. — Чтобы повязка лучше держалась, нужно обмотать еще и бедро — уж ты-то должен знать. Не знаю как ты не растерял все бинты еще по дороге сюда.       Блондин скидывает ботинки и тянется к молнии, пока Барнс безнаказанно рассматривает узоры вен на руках Джона, родинки под левым ухом, тянущиеся к кадыку, и пару тонких шрамов на плече. Уокер не смотрит на Баки, стягивая джинсы, так что тот продолжает разглядывать безволосую грудь и мускулистые бедра, пока не останавливает свое внимание на венке, выступающей ниже пупка и уходящей под резинку белья. — Это уже тянет на все восемь из десяти, — шутливо бросает суперсолдат, когда блондин складывает штаны на стуле и смотрит на Барнса, прислонившегося к стене и держащего бинт в руке. — Я раздел бывшего Капитана Америку на первом свидании — уверен, что многие мне бы сейчас позавидовали.       У Джона краснеют уши и он переводит взгляд на пол, с деланным вниманием разглядывая покрытие, прежде чем снова посмотреть на Баки. Солдат отрывается от стены и протягивает Уокеру бинт. — Я поставлю чайник. Предлагаю остаться сегодня дома — все равно никто из нас не может напиться, — говорит Зимний, подходя к плите и отворачиваясь, чтобы не смущать Джона. Вообще-то, ему приходится почти заставлять себя не смотреть — он не чувствует неуместного возбуждения или чего-то такого, просто хочется контролировать ситуацию и смотреть, смотреть, смотреть…       Уокер едва слышно шипит и Барнс, наливающий воду в чайник, отставляет посудину, оборачиваясь. Блондин отклеивает пластырь, удерживающий повязку, от краев раны и ее вид заставляет Баки сжать зубы. Как там Джон говорил — был занят, уворачиваясь от арматуры? Видимо, увернулся он лишь частично. — Какого черта, Джон? — рявкает суперсолдат, хватаясь за аптечку. Он знает, что рана не смертельна, а на них с Уокером подобные повреждения зарастают за пару суток, не оставляя и шрамов. — Ты мог позвонить и сказать, что не можешь прийти сегодня. — Но я могу, — хмурится блондин, когда Барнс сооружает новую повязку и, обработав края раны, накладывает ее, туго заклеивая. Уокер опирается рукой на стол, чтобы Баки было удобнее, и почти не замечает, как побелели костяшки пальцев, сжимающие столешницу — потревоженая рана снова заныла. Зимний шипит что-то себе под нос о том, что Джон — идиот, каких поискать, а еще, что он все же похож на Стива больше, чем он думал.       Зимний присаживается на корточки, туго обматывая чужое бедро белыми полосами бинтов — Уокер старается не смотреть вниз, туда, где Барнс касается его, прижимая бинт одной рукой, и почти трется щекой о внутреннюю поверхность бедра, когда делает круговое движение второй рукой. Получается плохо и Джон понимает, что даже обманывать себя не выйдет — ему теперь точно будет сниться макушка Баки, мелькающая между его разведенных ног. — Готово, — говорит Солдат, поднимаясь на ноги и делая последний оборот, закрепляя конец бинта где-то на крестце. — Можешь отблагодарить, если напрягает безвозмездная помощь.       Уокер непонимающе хмурится, все еще смущенный чужой близостью, и приоткрывает рот, чтобы спросить, что именно Барнс имел ввиду, когда тот, фыркнув, закатывает глаза, и почти невесомо прижимается своими губами к чужим. Зимний перемещает металлическую руку на шею блондина, наклоняя к себе и прижимаясь ближе — Джон дает Баки вести, открывая рот шире и впуская его язык, чем тот тут же пользуется, проходясь по деснам и толкаясь вглубь, вылизывая его рот изнутри. Уокер издает удивленный вздох, тут же сменяющийся слабым стоном, когда Барнс кусает его за губу и проходится по ней языком. Они отстраняются, тяжело дыша, и смотрят друг на друга, пока Баки не протягивает Джону его майку и рубашку со стула. — Одевайся, а я все же поставлю чайник. — Я думал, ты не ходил на свидания, — слегка удивленно говорит Уокер, натягивая джинсы. — Но, кажется, я ошибался. — Я ходил на свидания в сороковых, — говорит Барнс, наконец ставя чайник. — Сейчас с этим куда сложнее. — В таком случае, у тебя, наверное, отбоя от партнеров не было.       Зимний криво улыбается, ставя чашки — разные, потому что он так и не купил себе набор одинаковых — гостей у него обычно не бывает — на стол. — Ревнуешь прямо на первом свидании?       Джон, закончивший с пуговицами на рубашке, молча садится за стол и укладывает голову на согнутый локоть, продолжая следить за передвижениями Баки по кухне. Барнс разливает черный чай по чашкам и находит в шкафчике пачку печенья, которую протягивает Уокеру, а сам ест сухие хлопья из коробки, пока тот подробнее рассказывает о миссии и совсем немного о детстве: учиться любил, в школе познакомился с Лемаром, был капитаном футбольной команды.       Суперсолдату нравится слушать о прошлом, не омраченном тяжелыми событиями — от таких рассказов всегда веет чем-то теплым и домашним, а еще ему просто нравится слушать Джона, который улыбается, вспоминая что-нибудь забавное, и активно жестикулирует, размахивая зажатым в руке печеньем. В конце концов, Баки даже готов признать, что в словах Шэрон была истина, но дело не в самих звездах и полосках, а в людях, которые их носят — к ним у него точно что-то личное.