Liberty Porridge

Давно на Руси не было такой осени, когда особенно тоскливо становится даже в самые ясные и тёплые дни. И то ли в том дело, что лето было «бабьим», и осень слишком затянулась — когда уж должны были стукнуть первые ноябрьские холода, земля ещё не просохла от октябрьских дождей. То ли небо над Зоной настолько измучали выбросы и катаклизмы, что оно окончательно потускнело, пригорюнилось и стало таким серым, что глядя на него сам в точку впадаешь… И можно было бы пережить грустное седое небо, если б не природа, что будто переняла настроение сонливой и мрачной осени. Трава вся даано уже пожухла, листья с деревьев ворохом лежат на земле, кустарники облетели, всё вокруг скрипело, трещало своей сухостью и ветхостью. Слушая уставшую природу с утра, старого лесника Прохора самого клонило в сон, прищуренными глазами он глядел из-за окна на столь привычные и до боли знакомые, можно сказать, родные пейзажи. Пар из горячей заварки медленно поднимался из гранёного стакана, стоявшего в ржавом жестяном подстаканнике. Оглянув в последний раз, безнадёжным взглядом просторы за окном избы, Прохор залпом выпил стакан заварки до дна, вытер бороду, что-то недовольно буркнул себе под нос и, взяв в руки топор, висевший на стене избы у низкой двери, вышел на улицу. Утеплённая подшитая «афганка» на теле, флисовые штаны, кирзовые сапоги и ушанка не давали леснику почувствовать ни намёка на стоявший над долиной осенний холод. Обветренное лицо, мазолистые твёрдые руки, облепленная заплатками одежда — всё выдавало в нём многолетнего старожила, который жил здесь, на этом месте с невесть каких времён… «Жаворонков не слышно, — подумал вслух Прохор, — видать, не даст мне погода дров нарубить» Лесник медленно спускался по ложбине, аккуратно ступая по хрустящим обваленные веткам, как вдруг замер на месте, подозрительно прищурившись и устремив зоркий взгляд в даль. Приподняв ушанку с головы, из-под которой высыпались короткие кудрявые седые, как сажа волосы, старик начал вслушиваться. Сквозь звенящую в ушах тишину где то из далека слышался слабый звук дизельного мотора. «С северо-запада, в паре вёрст…странно, — подумалось Прохору, — дорог здесь проходимых нет, кордоны сюда на суются опосоя того, как «бэтэр» свой свой здесь утопили с тремя бригадами…видать, неместные…нехорошо…» Сунув топор в тесёмку за поясом, старик развернулся обратно и неспеша принялся подниматься обратно по косогору к избе. Взобравшись, он опёрся рукой на крепкий, добротный сруб, наподобие тех, что делали раньше — на совесть, мастерство в изготовлении которых ныне уже давно утеряно; затем сплюнул, отдышался, что-то невнятное недовольно пробурчал себе под нос, вытер усы и зашёл в избу. Подойдя по скрипучему полу к стене подле его кровати, на которой красовался старый, выцветший ковёр, он бережно оглянул висевшее на этой стене ружьё. Это была изящная без излишеств двустволка, с вырезанным на прикладе оленем и украшенным гравировкой металлом. Возле целика виднелись два потёртых курка, дерево на цевье было избито и исцарапано. Прохор медленно выдвинул ящик из стоявшего рядом дубового комода и достал два патрона, которые ловким движением закинул под бойки в стволы. Один пулевой, другой с картечью, тройка. Помимо этого, он вынул два дробовых патрона шестнадцатого калибра и сунул их в патронташ, пришитый к ремню, что прятался под «афганкой». Выйдя из избы вновь, лесник перекинул ружьё за оружейный ремень через плечо и быстрым шагом направился в сторону, откуда слышался шум двигателя. Однако, не успел он пройти и версты, как со стороны болот раздались пронзительные вопли и стрельба — старик чётко услышал несколько затяжных, будто неприцельных очередей. По звуку стрекотания автомата Прохор сделал вывод — стрелял не отечественный «Калашников». По пути к болоту лесник ещё несколько раз слышал звуки уже более коротких очередей, прерывающимся душераздирающим воплями на иностранном, как догадался старик — английском языке. Подойдя к трясине, Прохор скинул с плеча ружьё и обхватил его одной рукой, второй резко выдернул сухую, торчащую из воды длинную ветку, которой начал проверять поверхность под собой, после чего аккуратно наступать всей площадью стопы. Раздвигая перед собой одинокие ветки и кустарники ружьём, он двигался сквозь туман в глубь трясины, ориентируясь на нестихающие возгласы иностранца. Наконец, перед стариком открылась картина: посреди вязкой топи стоял по грудь в воде солдат с престранной, как показалось ему головой. Он кричал, размахивал руками, расплёскивал воду вокруг себя и явно пытался выбраться к берегу, одновременно пытаясь ухватиться за уплывающий от него автомат. — Help! Anyone help me! Help! — надрывал глотку, молодой по голосу солдат, причудливый силуэт которого лесник пытался разглядеть ещё минуту, но так ничего и не понял. — Э! Моряк! — рявкнул старик на всю округу так, что казалось от его голоса с деревьев полетели тонкие ветхие веточки. Запыхавшийся парень, который пытался справиться с одышкой, возникшей вследствие того, что тяжёлая болотная вода давила сверху на его лёгкие, резко дёрнулся, обернулся, выпучив глаза, и стал искать источник голоса. — Who are you? Where are you? — истерично вопил бедолага, хватаясь за нагрудную кобуру, из-под которой виднелся новенький Глок в полном обвесе — удоинённым магазином, прикреплённым к планкам коллиматором, а также глушителем и подствольным фонариком, который он, засуетившись, машинально в страхе включил, пытаясь осветить местность, хотя вокруг было светло и ясно.