Записки

Это началось давно. Ещё в то время, когда они толком не знали друг друга, а поддерживать кого-то (даже себя) и вовсе не умели. Серёжа плохо помнил тот день, когда в массе серых детдомовских ребят впервые появилось не по годам серьёзное лицо Олега. Новенький выглядел потерянным, и это слово одновременно отлично и ужасно не подходило детдомовским ребятам. Потерянные? Разве что внутри. Брошенные? По факту. Но время бежит быстро, особенно для детей, особенно в череде одинаково пустых дней, и вот уже Олег прибился к компании местных ребят. Все как будто понимали, что он не свой, и, даже стоя прямо в толпе, был бесконечно далек от них. Или это лишь Серёжа так думал, сидя на лавке и изредка бросая взгляд на мальчишек, играющих в футбол. Сам он никогда к ним не присоединялся, предпочитая везде появляться с альбомом и уже наполовину сточенным карандашом. Рисовать Серёже нравилось, хотя сначала это и был просто побег от реальности. А может, он таким и оставался, да кто ж разбираться в его чувствах будет. Сам же мальчик то ли просто был проницательным, то ли сам додумывал чувства, что выражаются в нахмуренных бровях да прикушенных губах. Только видел он, что Олега будто что-то гложет, не даёт покоя, пожирая изнутри, словно чернота в душе есть. Казалось бы, какое Сергею до этого дело? Но отчего-то даже карандаш, всегда будто летающий над бумагой, сейчас кирпичом ощущался в руке, а взгляд уже невозможно было отвести от поникшей фигуры. «Я ничем не могу ему помочь», — подумал Серёжа. Мысль эта, ненаполненная привычным безразличием к окружающим, осела в душе липкой дрянью вины за бездействие. Идея пришла не сразу, и поначалу показалась страшно наивной. Но Серёжа, боясь передумать, тут же оторвал маленький клочок бумаги и, черканув пару слов, понесся в серое здание детдома. Он наизусть знал повороты однотипных коридоров, ведущих в мужские комнаты, и, кажется, в первый раз боялся, что его кто-то заметит. Обязательно же кто-нибудь задаст вопрос, что это он тут один делает, и Серёжа, не умеющий врать, всё им обязательно расскажет. И слова, сказанные одному, пожаром разлетятся по всему детскому дому. А это последнее, что он хотел бы. К счастью, когда он добрался до спален, единственным его спутником был шум его бьющегося сердца. Он осторожно, почти крадучись, прошёл до места Олега. Оно было безликим, как и все спальные места с маленькой тумбой, на самом деле просто крошечной, будто она боялась вместить в себя чуть больше, чем пару тетрадок. Серёжа быстро открыл скрипящую дверцу и сунул записку прямо под обложку первой тетрадки. Теперь на ней, под корявой надписью «математика», на белой помятой бумаге было аккуратными буквами написаны те слова, которые порой утешали и самого Серёжу: «Всё проходит, и это тоже пройдёт». Он улыбнулся, закрывая тумбочку. Теперь можно было с чистой совестью… — Что ты делаешь у моей кровати? Серёжа вздрогнул. Улыбка вмиг сошла с его лица, и он резко обернулся, ошарашенным взглядом смотря на Олега. Закат огненными лучами освещал мальчика, который по-прежнему прикусывал нижнюю губу, но во взгляде не было злобы — неизменный атрибут живущих тут детей, — лишь любопытство. — Стою просто, — уверенно ответил Серёжа. За недолгие годы он усвоил негласное правило: чем твёрже твой голос, тем меньше вероятность получить кулаком в лицо. И, хотя Олег не был похож на задиру, он инстинктивно пытался спрятаться за словами, словно хохрившийся воробей. Олега это не проняло. А может, ему изначально было всё равно. Он лишь подошёл ближе и протянул Серёже то, что он сначала не заметил. Его альбом, который он в спешке оставил на скамейке. — На. Ты забыл его, — сказал Олег, и Серёжа замешкался. Обычно, если он где-то оставлял альбомы, то находил их не сразу, и уже полностью изорванными. «А что, если он их вырвал? Или перечёркал всё?» — пронеслась у него в голове ужасающая мысль. — С-спасибо, — произнёс он, почти вырвав альбом из рук. Хотелось убежать прочь от озаренной закатом комнаты и Олега, от которого не пойми ещё чего ожидать, но он остался на месте, словно врос ногами в пол. Медленными движениями, словно воздух вмиг в смолу превратился, он открыл первую страницу альбома. Рисунки были на месте, не тронутые. Даже карандаш между страниц нашёлся. А на последней странице красовалась корявая, написанная уже знакомым почерком, надпись: «Ты очень красиво рисуешь!». И нарисованное маленькое, улыбающееся солнышко. Серёжа поднял взгляд на мальчика, который открыл тумбу и нашел записку, так ненадежно спрятанную. Олег уже прочитал её, и в его взгляде Серёжа мог увидеть отражение собственного удивления. А ещё он впервые видел улыбку Олега, и плечи его расслабились, словно до этого несли на себе какой-то страшный груз, а теперь он исчез. И уже этот день Серёжа запомнил на всю жизнь. *** Так и появилась между ними эта маленькая тайна: записки. Они появлялись в тетрадках, под подушками, и в карманах курток. Маленький кусочек их личного солнца, которое они могли передать друг другу без ведома окружающих. Ведь что такое двое пацанов, которые так заботятся друг о друге? Это не поймут окружающие. Засмеют, обидят, и растопчут их маленькую необычную связь. Добьются ведь, что они обозлятся на весь мир, как и многие до них. Но когда ты против целого мира не один, и твою руку держит рука друга, то это совсем не страшно уже, верно? *** В один из прекрасных летних дней, когда детдомовской детворе разрешалось беспрепятственно шататься по округе, Сергеем и Олегом было принято решение купить (деньги они честно получили, подрабатывая!) в ближайшем ларьке сладкие гадости и посидеть на крышах Петербурга. Их туда, конечно, пускать не должны были, но обходные пути двое шестнадцатилетних пацанов всяко находили. А вид оттуда разворачивался завораживающий. Ясное, в кои-то веки, ослепительно-синее небо распростёрлось над старинными городскими постройками, и в солнечном свете даже они приняли почти блистательный облик. И горизонт, неразличимый за крышами, будто был совсем близко. Казалось, протяни руку — и дотянешься до недостижимой линии, а там Кронштадт, и Финский залив, и, дай волю Серёге, он бы и до Балтийского моря добрался, летя словно птица над километрами внизу. — О чём задумался? — спросил Олег, и Серёга понял, что его друг уже какое-то время не сводит с него взгляда своих тёмных глаз. Подросток пару раз моргнул, возвращаясь сознанием на крышу давно покинутого жильцами дома. — Я путешествовать хочу, — неожиданно для самого себя выдал он. И правда, проведя шестнадцать лет в одном городе, Серёжа уже пару лет мечтал посмотреть мир. Хотя бы с другого города начать. А то они вдвоем уже изучили все улицы «великого Петра творенья». И даже на олимпиадах, где он был постоянным участником, и окружной и заключительный этап проводился в его городе. Оставалось лишь расспрашивать приезжих, да мечтать когда-нибудь куда-то сорваться. Возможно, он даже поступит в Москву и наконец-то увидит столицу, благо что оценки позволяют. А вот Олег… Серёжа знал, что его друг собирается пойти в армию. С успеваемостью то у него не очень, уж больно учителя Волкова не жалуют. А в армии и еда всегда есть, и на год ещё можно отложить решение, что с жизнью то своей делать. «Только вот как бы за это время он не забыл, что я жду его где-то», — с неожиданной грустью подумал Серёжа. И это, на самом деле, единственная причина, почему его мысли в последнее время отравлены беспокойным страхом перед ещё не произошедшей разлукой. Не хотел Сергей отпускать своего Волкова. Казалось, стоит ему на миг ослабить связь между ними, и Олег уйдёт, забрав всё самое светлое, что в жизни Сергея было. — Хочешь — значит поедем, — вдруг спокойно произнёс Олег, открывая банку с газировкой. — Только отучимся и денег накопим. — Н-но ты же в армию собрался, — произнёс Сергей, едва заикаясь, как всегда происходило с ним при волнении. — Я думал, ты потом… Н-ну… — Ну да, сначала в армию, — кивнул Олег, откинувшись на хрупкие перила. — А потом на курсы телохранителей. Туда после армии проще попасть, я смотрел. Ты ж этим хочешь стать, изобретателем? Вот я и буду охранять тебя, чтобы конкуренты даже и не подумали к тебе соваться. — Правда? — спросил Серёга, чувствуя, как сбывается его вторая, до этого мига даже не озвученная, мечта. — А если ты захочешь, ну… Стать кем-то другим. — М… Нет, — мгновенно откликнулся Олег. И вдруг прищурился, изучая лицо Разумовского. — Ты че, боишься, что я слиняю куда-то? — ответ не понадобился: Серёга опустил глаза на гладкую поверхность крыши, чувствуя, что не может вымолвить ни слова. — Ну ты даешь! Ты поэтому в последние дни такой хмурый? — А что, так заметно? — со смущением спросил Серёжа, хотя пора привыкнуть было к тому, что Олег единственный, кто словно книгу его читает. — Ага. Ну… — Олег замялся, но всё же продолжил, ведь некоторые вещи должны быть произнесены: — на самом деле, это я боюсь, что ты в институте своём совсем про меня забудешь. — Ты думаешь у меня настолько плохая память? — усмехнулся Серёга, и на губах Олега расплылась легкая улыбка. — Ну внимательностью тебя природа точно обделила, — сказал он, и, видя непонимающий взгляд Разумовского, добавил: — задние карманы. Серёга тут же вытащил мятую записку, на которой неаккуратным, но таким привычным почерком было написано: «я тебя никогда не оставлю». Подросток издал неразборчивый гортанный звук, тронутый запиской больше, чем обычно. Но, быстро скрыв улыбку, уже на подсознательном уровне боясь, что их даже здесь, на крышах, может кто-то увидеть. — Ты б ещё написал «жди меня, и я вернусь, только очень жди», — притворно проворчал он, даже не задумываясь о том, как Олег узнал, что его мучило последние дни. — Оставил на потом, — улыбнулся друг, не обращая внимания на сарказм в голосе Серёжи. — Буду тёмными зимними вечерами сидеть, тебе письма сочинять, вот и напишу пару строк из песни. «Как я выжил, будем знать только мы с тобой — просто ты умела ждать, как никто другой!». — Ха-ха, очень смешно, — поморщился Серёжа. — Не надо никаких… Писем. Увидят ещё, что ты парню пишешь, засмеют… — Серёж, посмотри на меня, — вдруг совершенно серьёзно попросил Олег. Серёга поднял взгляд, и уже не смог их отвести от друга. — Нет никаких других, кто засмеёт, увидит, заметит. Мы с тобой в этом мире одни и совершенно никому не нужные. Так что хватит из-за ерунды беспокоиться. «А ведь он когда-то в семье жил», — почему-то вспомнил Серёга. Этот маленький факт, который было так легко забыть, но всё же он определял много. Серёге, всю жизнь прожившему в серых стенах детдома, где из взрослых лишь уставшие воспитательницы, до сих пор тяжело было понять, каково это — заботиться о другом человеке. А Олег, ещё помнящий, что такое семья, присматривал за Серёжей, оберегая его и от уличных мальчишек, и от чего-то зловещего, что у подростка всю жизнь внутри зрело. Потому что они — семья, пусть и неродная, маленькая, и неуклюжая. А на остальных, действительно, начхать было. — Тогда не удивляйся, если я в отпускные дни приходить с подарками буду, — чуть нахально заявил Разумовский, осторожно убирая драгоценную записку в карман. — Хорошо, — улыбнулся Олег, — не удивлюсь. *** Их первой совместной квартирой стала та, что Серёже досталась от государства, расположенная в тридцати минутах от станции Шушары. Вспученный линолеум, старый советский комод, и будто въевшийся в стены запах пыли и затхлости. — Ничего, — произнёс Олег, когда они в первый раз переступили порог нового дома. — Мы её ещё с тобой обживём. Сергей тогда лишь кивнул, даже не споря. Его друг в армии приобрел идеальную осанку, его плечи стали шире. За год он из тощего мальчика превратился в статного юношу, что было непривычно. Но внутри Олег остался всё таким же, и главное — по прежнему родным. Квартиру, которую государство отдало ему, друзья решили сдавать. Тех денег хватало на коммунальные платежи да минимум еды, так что ещё-студенту Сергею пришлось устраиваться на подработку в одну из местных дрянных компьютерных фирм. Волков же устроился на постоянную работу, совмещенную с подготовительными спец курсами, где его, отслужившего, встретили с распростёртыми объятиями. И ему было намного, намного тяжелее чем Сергею. Они, безусловно, поддерживали друг друга. Они были у друг друга, и это было почти достаточно, чтобы под тёмными синяками расплывалась счастливая улыбка, исчезающая, когда кто-то из них падал лицом в безразмерный мягкий свитер другого, в согревающие объятия. Сергей ценил эти мгновения, и даже запах Олега — какой-то популярный дезодорант и домашняя еда, которую он всегда готовил, — теперь ассоциировался с домом. Но часто Сергей видел, каким уставшим взглядом Волков смотрит в никуда, и ему становилось страшно от своей беспомощности. В один из дождливых хмурых дней, которые так часты в их городе в октябре, Сергей быстрым шагом возвращался с подработки, укутываясь в безразмерный шарф и тщетно надеясь так спастись от холодного ветра. — Если я когда-нибудь заработаю на машину — в жизни в такую погоду ходить по улице не буду, — пробурчал он себе под нос, ускоряясь. До метро было ещё минут десять пешком в быстром темпе, а Разумовский уже околел окончательно. К тому же начал моросить мелкий дождь, что не прибавляло желания находиться на улице. Кофеен, чтобы перевести дух, поблизости не было. Зато прямо на пути висела потемневшая от времени вывеска «Антиквариат», и Сергей, не думая ни секунды, заскочил внутрь. В небольшом помещении, тускло освещаемом одной люстрой, приветливо зазвенел колокольчик. Хозяин, усатый дедулька, оценивающие пробежался взглядом по тощей фигуре студента и добродушно улыбнулся. — Тебе, милок, чего подсказать? — спросил он, едва ли не шёпотом, словно не хотел беспокоить старинные вещи, заботливо расставленные на грузных полках. — Нет, я так, посмотреть, — так же тихо ответил Сергей, и дедок, кивнув, вернулся к лежавшей перед ним газетой. Юноша же начал медленно рассматривать ряды безделушек, надеясь побыстрее согреться. Каждая вещь, что тут лежала, всем своим видом говорила о своем возрасте. Где металл почернел, где страницы книги пожелтели, а на чём-то время отпечаталось паутиной мелких трещинок. Сергей уже собрался уходить, когда его взгляд упал на одно украшение, которое заинтересовало его. Ожерелье в виде клыка, у основания которого изображалась волчья морда, выглядело на удивление новым. А ещё оно будто было создано для Волкова. На улицы, где дождь лишь набрал силу, Сергей вышел пять минут спустя, довольный, с новой покупкой в кармане. Денег на метро у него уже не было. Вернулся он домой ожидаемо поздно, и тихо прокрался на кухню, стараясь не разбудить Олега. У него-то был строгий режим, не то, что у студента, который мог и сутки без сна за конспектами проторчать. Развесив промокшую одежду на сушилке и переодевшись в домашнее, Сергей прошёл на кухню, где оставил свой портфель. В нём, помимо старого, купленного с рук за самую низкую цену, ноутбука, были кое-какие тетрадки и ручки. Он спокойно вырвал листок и быстро написал: «всё, что нас не убивает, делает нас сильнее». И, аккуратно завернув в записку кулон, положил его в ванну, на полку Олега. А после с чистой совестью пошёл спать, свернувшись на кровати возле спины друга. Утром, когда квартиру наполнил запах готового завтрака, и сонный Сергей медленно зашёл на кухню, на улыбающемся Олеге уже был надет кулон. — Тебе идёт, — первое, что пробормотал он, падая на стул. — Знаю. Спасибо, — произнёс нежно голос, и перед Сергеем появилась тарелка с омлетом и сосисками. Он с благодарностью кивнул, с радостью замечая, что сегодня Волкову будто дышится легче, и спина его чуть расслабленней выглядит, а значит, он снова смог помочь другу, и от этого уже на его душе становилось теплее. Сергей ещё не знал, что через неделю обнаружит в тетрадке билет в Калининград, аккурат в ноябрьские праздники, с маленькой запиской: «кажется, нам надо развеяться». *** В один момент Олег перестал отвечать на записки. Конечно, они и раньше прямо об этом не говорили. Не привыкли обличать эмоции в слова, передавая свои чувства в прикосновениях, вкусной еде, стенке, увешанной фотографиями с поездок. В маленьком клочке бумаги. А сейчас всё это внезапно отобрали, оставив пустоту. И Сергей не понимал, в чём провинился перед ним. Ему ведь тоже было тяжело: работа над своим проектом отнимала все силы, и он сутки мог провести за компьютером, поглощая лишь кофе, в каких-то нездоровых дозах. Домашнюю еду как-то незаметно заменил полуфабрикат: Олег перестал готовить, а Разумовский и не настаивал. У него же есть и своя жизнь, верно? Как его личный телохранитель он и так выполнял много работы. Лишняя морока ему ни к чему. А ещё он иногда уезжал. Когда Волков шёл в армию, они не учли, что он теперь военнообязанный, и его могут призвать отдавать уже выплаченный сполна долг Родине снова. Он возвращался, но кажется, оставлял частичку себя где-то там, далеко, куда Сергею не добраться, даже будь у него крылья. Но, как показала жизнь, он умел ждать, возможно даже лучше, чем кто бы то ни был на этом свете. Поэтому он терпеливо смотрел на, казалось, чужого Волкова, и ждал, пока его другая часть вернётся домой. И тогда Разумовский сможет снова зарыться носом в его свитер и вздохнуть знакомый запах, которым было пропитано каждое их жильё но не это. А пока он сидел с ним на диване, под стук огромных капель ливня об окна работая уже на новеньком ноутбуке, пока его друг смотрел новости, и старался не думать про стопку маленьких записок, покрывшихся пылью в тумбочке его друга. По новостям сообщали об аресте Гречкина.