Возвращение

Родина встречала своих неудавшихся героев. Слащев нетерпеливо соскочил с трапа на берег, глубоко вдохнул холодный морской воздух Севастополя и подал руку жене, помогая спуститься вслед за собой. Путь от Константинополя шел по всё тому же Черному морю, но только сейчас — как отрезало — Слащев ощущал, что вернулся в Россию, за которую боролся. И не важно теперь, надолго ли приплыл, скоро ли пустят пулю в лоб. Всё равно лучше здесь, чем нищенствовать на чужбине, пытаясь оправдать офицерской честью отказ от сотрудничества, как сделали это многие его товарищи по оружию. Лучше уж жать руку большевикам, чем плясать под дудку «просвещенной Европы» — так решил Слащев, принимая окончательное решение вернуться. То, что его жизнь сейчас, когда все уже знают, что он покинул Турцию, находится под угрозой, не беспокоило бывшего генерала. Белые готовы были убить его за предательство, красные — за активное сопротивление в Гражданскую войну. Зато руководство их повело себя по-взрослому и приготовило прием по высшему разряду. Слащев не мог не оценить, что за ним в Севастополь лично приехал главный чекист страны, провернувший всю эту операцию и продавивший ее в красном правительстве. Он считал, что верить обещаниям большевиков еще рано, но кто не рискует, тот не выигрывает. Выполнят хотя бы половину данных гарантий — и уже можно будет жить и работать на благо родной страны. Необходимость возвращаться в нее с черного хода и втайне ото всех можно было и пережить. Уже на вокзале, подходя к личному вагону Дзержинского в сопровождении нескольких молчаливых агентов госбезопасности, Слащев ясно понимал, что незамеченным их приезд в Москву не окажется. И замечательно. Прятаться от опасности — это не для него. — Ну здравствуйте, Яков Александрович, — ожидавший его у вагона глава ВЧК протянул руку Слащеву первому из всей делегации. Тот помедлил — несмотря ни на что, начать давно запланированную совместную работу с большевиками очень сложно — но ответил на рукопожатие. Следом то же самое сделали и его немногочисленные спутники, как и он, решившиеся вернуться. — Если проблем по дороге не возникло, то отправляемся. Один из подчиненных Дзержинского коротко кивнул, обозначая, что никаких происшествий, требующих внимания, не случилось. Холодный осенний ливень к ним точно не относился, это нормальная для конца ноября погода, а не происки врагов. Погрузившись в вагон, Слащев принял приглашение выпить чаю. Внутри было тепло и даже уютно: это точно не тюремные вагоны, описанные во всех подробностях в эмигрантской прессе. — В Москву приедем через двое суток минимум, а то и через неделю, — объявил Дзержинский, ставя перед женой Слащева стакан с обжигающе горячим чаем. За своими гостями хозяин вагона решил поухаживать сам. Стоило после столь удачно проведенной операции по переманиванию идеологического врага в красную Россию дать понять Слащеву, что большевики бывают совершенно приличными людьми даже в рамках его представлений о приличиях. — Спасибо, — кивнула Нина, усаживаясь поудобнее с дочерью на руках и дожидаясь, пока кипяток хоть немного остынет. *** Личный вагон главы ВЧК — после всех заграничных комнатушек — выглядел жильем класса люкс. Несколько спальных купе позволили всем возвращенцам устроиться каждому в своем углу. Слащев же остался в импровизированной гостиной вместе с хозяином вагона и по совместительству одной из главных причин того, что им удалось снова попасть в Россию. Называть ее по-новому не было ни малейшего желания. К тому же это была всё та же страна, всё та же Родина, которой он приносил присягу. На флаге можно что угодно начертить. — В Москве думают, что мы зря всё это затеяли и толку от вас не будет, — заметил Дзержинский, убирая со стола опустевший чайник и заменяя его парой бутылок водки. — Я с ними не согласен. — Вашим бездарным штабистам только дай волю... Объявят идиотами всех, кто хоть что-то понимает в управлении войсками, — Слащев не для того возвращался в столицу бывшей империи, чтобы кому-то что-то доказывать. Вот еще, тратить время на споры с людьми, которым в его армии место выше младшего офицерского состава не светило, а здесь они дорвались до власти. — В армию вы всё равно не вернетесь, — напомнил ему Дзержинский. — Даже не буду вам обещать. Командирские курсы — ваш максимум. — Это мы еще посмотрим. С удовольствием объясню вашим, где они были не правы, но в следующую войну вы без меня не обойдетесь... — Следующую? — Дзержинский переспросил с ноткой недоверия в голосе. — Наша с вами родина — лакомый кусочек для европейских шакалов. Вам это не понятно? — удивился Слащев. — Понятнее, чем вам. У меня агенты по всей Европе. — И вы еще спрашиваете. Да если не сделаете армию боеспособной, Варшава покажется победой. — Мы, — подчеркнул Дзержинский. — Если мы не сделаем. Не забывайте, в чьей вы сейчас лодке. — Всегда был. Вам, большевикам, сложно включить голову и понять, что вы воевали против патриотов. — И иностранных наемников, — чтобы не быть голословным, Дзержинский тут же начал перечислять, что получала белая армия из-за границы: — Деньги, оружие, боеприпасы. — Это мне говорит подчиненный главного немецкого шпиона? — Не ваши ли друзья придумали эту байку? — Хороша байка. Я приехал служить стране, а не вашей партии. — Я знаю. Но сотрудничать с партией придется. — Естественно, — протянул Слащев и опрокинул в себя содержимое стоящего перед ним стакана. — Расклад мне понятен. Я вас не боялся на поле боя и не боюсь сейчас. Они встретились взглядами, но смотрели друг на друга уже не только с вызовом. Слишком легко они находили общий язык. Слащев не ожидал, что Дзержинский настолько хорошо его поймет. Появилась надежда, что на поводок сажать не будет. — Правильно делаете, — Дзержинский разлил еще по одной. — Я за открытое сотрудничество. — Можете мне не верить, но я тоже. И я помню, что вы сделали для меня и моей семьи. Примите мою благодарность. За вас, — чокнулся с его стаканом Слащев, и они выпили вместе. Даже если действиями главы ВЧК руководил холодный расчет, а не гуманизм, всё равно Слащев с теплом вспоминал о том, когда по его приказу беременную Ниночку вернули ему из застенок. Она была отважной, вся в мужа, и всегда находилась рядом: на поле боя, в секретных операциях или в изгнании. Теперь она возвращалась с ним в Россию. Уезжала юнкером Нечволодовым, а приезжала уже без мужской военной формы, с маленьким ребенком на руках. Слащев любил ее во всех проявлениях. И, видимо, Дзержинскому она тоже приглянулась, раз помог и защитил от своих подчиненных. — С моей стороны было бы непорядочно оставить Нину у себя. Она не заслужила такого. — Непривычно с вами соглашаться, — беззлобно усмехнулся Слащев. — Но я согласен. Вы поступили благородно. — Предлагаю на этой позитивной ноте разойтись спать. Уже поздно. Слащев кивнул. Дзержинский первым поднялся на ноги и проводил его до купе. — Спокойной ночи, завтра еще пообщаемся, — произнес Слащев и подал ему руку уже без промедления. Дзержинский ее крепко пожал. *** — Бездари, какие же бездари это устроили! — Слащев изучал карту, изображающую бои в Крыму. — Вот сколько дивизий стояло против нас... И надо же было потерять такое преимущество. — А где в это время были вы? — поинтересовался Дзержинский, выглядывая из-за свежей газеты, купленной на станции. — В опале, — гордо заявил Слащев. — Если бы войсками управлял я, Крым бы устоял. — Этого мы уже не можем знать наверняка, — примирительно заметил Дзержинский. — Вы все-таки меня недооцениваете! — Слащев передвинул карту поближе к нему. — Вот же, видите, невынужденное отступление раз, невынужденное отступление два, и ваши берут важный участок. — Я не военный тактик, я по другому ведомству, — напомнил ему Дзержинский, из вежливости посмотрев на разноцветные стрелки на карте. — Очевидно же!.. Эх, в Константинополе не было таких карт, это вы меня сейчас, конечно, расстроили. Можно еще выпить? Вид при этих словах у Слащева был такой подавленный, что отказать ему было невозможно. Дзержинский организовал и выпивку и закуску. — А выпейте со мной? — За поражение ваших союзников? — удивленно переспросил Дзержинский. — За то, чтоб эти бездарности больше никогда ничем не управляли, — уточнил Слащев, разливая водку по стаканам прямо на карте, так сильно расстроившей его. — Можно. Они чокнулись, опустошили стаканы, и Слащев тут же налил себе снова. — Расстройте меня еще чем-нибудь. Чтоб в Москве неприятных сюрпризов было поменьше, — попросил он, взяв руку Дзержинского в свои. — Не убивайтесь вы так. Это всё в прошлом. В будущем всё изменится. Вы займетесь обучением наших офицеров, чтобы наша армия воевала умнее. — Вы обещаете? — во взгляде Слащева плескалась чуть ли не мольба. — Я ведь и правда хочу. Я за тем и вернулся, чтобы армию в порядок привести. — Не буду вас обманывать, руководство партии еще не решило, как вас лучше использовать. Но если бы всё зависело только от меня, я бы обещал. Слащев со вздохом наклонил голову, словно смиряясь с судьбой. Но характер не позволял. — Какие же ничтожества у вас в Кремле... Они вообще не понимают, с кем имеют дело? — выпив еще стакан, он покачал головой. — Я им всем покажу. Они у меня вспомнят Белый Крым. — Конечно, покажете, — не стал спорить Дзержинский. — А я и так прекрасно понимаю, что ваше возвращение — большая удача для нас. — Спасибо, — Слащев снова крепко пожал ему руку. Под воздействием алкоголя он расчувствовался. — Приятно, черт возьми, иметь с вами дело. Идите ко мне. Дзержинский с интересом посмотрел на него и, отложив газету, пересел к Слащеву. Не стал переспрашивать зачем, но всё тут же стало ясно. Слащев сжал его в объятиях и положил голову на плечо. Не знакомый еще с пьяным поведением генерала, Дзержинский помедлил, но обнял его в ответ. — Представляете, я вам верю. Из всех ваших — только вам одному, — признался Слащев. — Не разочаровывайте меня, и я отвечу тем же. — Справедливо. Постараюсь оправдать доверие. И пусть главе ВЧК требовалось наладить контакт с генералом прежде всего по работе, он всё равно искренне радовался, что они могут доверять друг другу. Впереди Москва, впереди еще много испытаний, но оба они понимали, как важно иметь настоящего союзника. Даже свои уже предавали. Настало время довериться чужим.