lo

По настоящему больно — это не тогда, когда с тебя вылетает черный адский Каньон, ну и разносится прямым вектором уничтожения по всей Равке. Разделяет. Режет на куски. Моментально. Сносит все перед собой к чертям собачьим. Модифицирует. Подстраивает под себя. И больно — это не тогда, когда смотрящие в тебя глаза после этого — полны отвращения и мерзкого тупого страха. И даже не тогда, когда они правду говорят, что теперь одиночество — единственный твой путь. Больше никакого. И что ты никогда не будешь своим. И что тебя никогда никому не понять. Ни одной живой душе. Это не больно. Может, неприятно. Может, раздражает. Всего-то. Пустяки. А потерять мать. А создавать хаос. Без задней мысли убивать. Уничтожать. Ненавидеть самого себя (от и до). Показать им всем свою новую силу. Соединиться с тьмой. Обрести знания настоящего мага. Лидировать в кровавых войнах. Наступать им всем на глотки. Ногами. Оружием. Взглядом. Лишать жизней. Править. Быть блядским Еретиком. Это тоже не больно. Глупо, каким-то образом. Может, немного жестко. Ему ли не знать. Но проходит время… и все притупляется. Все превращается в двигатель одной единой цели. А ради нее — любые методы хороши. Он-то знает. Чувствует, словно псина, что так удачливо унюхала большую жилистую кость. Поэтому, по настоящему больно — это когда он случайно встречает ее. Осенью. В палатке, среди людей. В самом ее херовом центре. Одну. Перепуганную. С синяками на ребрах. С непониманием в глазах. Смелую до тошноты. Горящую изнутри. С перепачканными кровью губами. Которая взглядом пытается найти Следопыта. Вот это больно. Когда вдруг осознаешь, на что она способна. А все остальное — пустяки. Да так, знаете… Сказочки из книг гришей. Фарфоровые детальки из вазы Жени. Пьяные бредни Ивана и Федора. Шелуха. Ничего важного. Абсолютно. — Кто ты? — Я Алина Старкова, сэр. Я — картограф. Это больно, понимаете? Сука. И Дарклинг впервые чувствует, как окутывает эта вот боль. Как не просто появляется, как забирается во все уголочки, как переполняет его — тьма на такое не способна, тьме еще до такого уровня расти и расти. — Кто ты? Посмотреть ей в глаза. Влюбиться. Пропасть. Раз и навсегда. Понимаете? Мы бы еще успели его спасти, но… Тут уже некого спасать. 1. Она быстро учится. Почти не сопротивляется. Она исследует Малый Дворец, словно нарисованную карту. Постепенно, шаг за шагом. Она исследует его тело и душу — тоже: шаг за шагом. Сперва плавно, а потом с головой по самое дно. И ей очень идет черный цвет. И ей очень идет тот поцелуй, который она оставляет на губах Дарклинга пару дней назад. Такой спонтанный. Легкий. В ее стиле. В ее блядском стиле картографа из лагеря, прямиком возле окончания Равки. В стиле одиночки-сироты. В стиле Заклинательницы Солнца. В стиле Старковой-которая-влюблена-в-мальчика-Следопыта. Охереть. — Это библиотека? — Да. Проще простого. Они встречаются поздно ночью. На ней спальная рубашка, волосы распущены. Она тут не случайно. Все ее выдает. Особенно — дыхание. — Можно взять эту книгу? Мы с Малом видели такую в- Мы с Малом. Мы-блять-с-Малом. Какого хера это так укололо его? — Прямо сейчас? Она невинно кивает. Он думает — ну давай, скажи еще хоть слово. Он думает — ну давай, разорви меня на части. Всего. Чтобы ничего не осталось. Ни единого сантиметра кожи. Пыль, да и то — чтобы никто не разглядел. Она подходит к столу — робко протягивает руку, ухватывается за твердый переплет. Пальцы скользят вдоль. Засматривается. Ей интересно. Прекрасное шоу; она умеет. Похлопать ей, ну или что? В легких ползет боль — острая, тупая, саднящая. Врезается в рот, не дает сказать ни слова. Почти отрезвляет. Снимает чары. Показывает реальность. — Так можно взять книгу, Александр? Он быстро кивает. И думает — нахера тебе книга сейчас? Тебе нужно развернуться и уйти в свою комнату. Убежать. Скрыться. Подальше. От меня. Прямо сейчас. Иначе… — Ты должна сейчас… быть у себя. — И ты тоже. Вот это больно. Это. — Это моя библиотека. Я тут хозяин. Секундное молчание. — Ну да. Извини. Уловить эту фальшь в ее голосе. Понять. Господи, дай сил. Но нет тут никакого Бога. И не будет. — Спокойной ночи. — До завтра, Алина. Позволить ей вот так вот уйти. Посмотреть тупо вслед. Как закрывает двери, как поглощает ее мягкий свет внутри коридоров. Бедный-бедный Александр. Не будет тебе покоя в этой жизни. А потом послать все нахер и пойти за ней. Спасти. Но тут уже некого спасать. 2. Она открывает быстро — словно не думает об опасности. А ее учили. А ей говорили. Она — миллионная цель внутри хитросплетенных заговоров. От Шестерки Воронов до бандитов с Островов. Дарклинг врывается вихрем, он сносит все, что есть на его пути. Сейчас он похож на свой Каньон лучше, чем тот своим собственным явлением. Они отражают друг друга. Они — одно целое. Черт возьми. Он прижимает Алину к стене, коленом тут же разводит ей ноги. А телом — вжимается, впечатывает себя в ее кожу. Оставляет на ней свои метки. Ставит свою черную печать. Рот — поверх рта. И уловить ее стон после. Это больно. Это вот, именно вот это. Все остальное идет нахер. Большущими такими шагами. Раз и навсегда. — Что ты?.. Он кусает ее за губу, а рукой проникает под рубашку. Пальцы тут же ощущают — мокро. — Можно? Голос сам не свой. Сердца — нет. Только дрожь, только жар. Глубокий, прекрасный. Она тупо кивает. Она идет на сделку с Еретиком. Сил ей, не иначе. Что тут еще сказать. — Алина, хочу в тебя. Прямо… сейчас. Она притягивает его голову ближе. Как на импульсе. Пальцами впутывается ему в черные волосы — оттягивает, приглаживает. Нежно, хорошо. Так, как умеет только она. Бедрами подается навстречу его длинным пальцам. Глубоко. Жарко. Тесно. Трахаешь, говоришь ли — ужасно тесно. Но она не треснет, потому что прочна; Они так подходят друг другу. Они — друг для друга. Все, точка. Константа. Математическое уравнение с постоянными цифрами в области тьмы и разрушения. Дарклинг оставляет засос на шее, а потом освобождает себя от одежды. Он быстро и ловко переворачивает Алину к себе спиной. Она прогибается. Секунда — он осторожно касается ее щеки. Легко откидывает прядь волос. А потом он — внутри. И это приговор. Движение. И голос. И боль, что вырывается с толчками наружу. — Так нужно сейчас… Он прижимает ее к себе. Пара движений — они кончают почти одновременно. Это их рай. Это их связь; Они падают на кровать, секунды просто молчат. Дарклинг оставляет горячий поцелуй на ее животе. — Это было- — Да. Да. Она понимает. Он понимает. Боль понимает. Поэтому следующий секс — осторожный, на острию ножа. И он дарит, и она принимает. И он запомнит. Он никогда не забудет. Внутри все трескается. Все ломается. Все плывет. — Я люблю тебя. И это их проклятие. 3. Если хорошо присмотреться к этому мужчине, то можно по ошибке подумать, будто весь он надломленный и треснутый. Перебитый. Недопонятый. Заболевший тьмой. И что по настоящему больно — это тогда, когда с тебя вылетает черный адский Каньон, ну и разносится прямым вектором уничтожения по всей Равке. Алина все-таки предает его. Не разделяет с ним его планы. Не учавствует в его сложенной цели. Она не покоряется ему. Она только забирает себе немного его темной стороны. Она хранит эту часть его в своем сердце, в очень далеком уголку. Следопыт никогда не узнает об этом. С таким только рождаются, ну и умирают вместе. Никому не рассказывают. Никому не доверяют. Они могут потерять прикосновения, но они никогда не потеряют связь. Вы можете подумать, что его или ее можно спасти. Но тут уже некого спасать. — Кто ты? Посмотреть ей в глаза. Влюбиться. Пропасть. Раз и навсегда. Это больно. По настоящему только это.