***
Минхо изнемождён, в каком-то смысле он устал до мозга костей и никак не может объяснить это. Он пытался миллион раз, пролистывая в голове целый список причин, но каждый раз он приходил к одним и тем же из немногих: 1. Возможно, это его работа, высасывающая душу, специальность, которая не имеет никакого отношения к его университетскому диплому, мирно пылящемуся в углу его шкафа. 2. Возможно, это из-за маленькой квартиры, находящейся прямо в центре Каннына, хотя он и не любит океан. Здесь, конечно, много солнечного света и аренда в два раза дешевле, чем в Сеуле. Она безумно маленькая, со скрипящими половицами и острый солёный морской воздух никогда не уходит, как бы часто он не проветривал. 3. Возможно, это всё из-за Хан Джисона… Список обычно останавливается на этом, потому что Минхо предпочитает не заходить так далеко. Хан Джисон, друг друга у друга друга, который только переехал, потому что Минхо получил уведомление о выселении, оставленное на его двери, вот уже третий месяц подряд, и он отчаян. Хан Джисон, которого он знал только четыре-пять? месяцев, и который был его противоположностью. Если Минхо о чём-то спокойно размышлял и предпочитал рано ложиться спать, то Джисон хрипло жаловался и ел рамён на кухне в три часа ночи. Джисон был присутствием, силой, ураганом, пойманным в руки богов и претворённым в обличие человека. Вначале Минхо задавался вопросом, как так много эмоций могло содержаться в таком маленьком теле. Он пишет песни, — сказал Хёнджин несколько месяцев назад. — Микстейпы на Саундклауд и всё такое. И это имело значение, думал Минхо, Джисон направлял свой ураган в синкопированный ритм, по той же причине, почему Минхо стирал подошвы своих ботинок в университетской танцевальной студии. Но в Хан Джисоне есть кое-что ещё, похороненное глубоко в эпицентре бури, что-то, что думает Минхо, возможно, никогда он не увидит. Он не уверен, откуда ему это известно, но это видно по тому, как их глаза встречаются, когда они вместе едят джапагури, или в том, как сердце Минхо чуть не выскакивает, когда Джисон смотрит на него именно так, с падающими на глаза волосами и в слишком большой одежде, свисающей с плеч. Но Минхо не знает Хан Джисона, его особенностей, что заставляет его механизмы тикать, что он пишет на полях того потрёпанного блокнота, который он везде таскает с собой. И Минхо думает, думает до тех пор, пока его голова не начинает болеть, потому что всё, связанное с Джисоном, въелось ему под кожу и поселилось там.***
Он вздыхает и толкает плечом дверь квартиры. Сейчас около восьми вечера, и после двух часов сверхурочной работы и часа на автобусе, Минхо балансирует где-то между гневом и усталостью. В квартире пусто, и он предполагает, что дома никого нет, но затем он спотыкается о ботинки Джисона, беспорядочно брошенные в прихожей, и ругается себе под нос. Совсем не похоже на Джисона, чтобы он ложился спать так рано, думает Минхо, и любопытство щекочет его затылок. Это не твоё дело, Ли Минхо. Ты совсем не знаешь этого ребёнка. Поэтому он отбрасывает обувь в сторону и роняет свою сумку на кухонный стул. Он слишком устал, чтобы поесть, слишком устал, чтобы думать, слишком устал, чтобы придираться к Джисону за пустые контейнеры от еды, оставленные у раковины, поэтому он вздыхает и в темноте, спотыкаясь, идёт в свою комнату. По дороге он проходит дверь Джисона, которая плотно закрыта, но он всё ещё видит полоску жёлтого света, пробивающуюся сквозь щель. Это останавливает его на полпути, прямо в середине коридора, потому что это впервые. Он знает, Джисон прячется в своей комнате время от времени, ложится спать, когда восходит солнце, пробирается на кухню, когда думает, что Минхо уснул, но это первый раз, когда Минхо увидел Джисона за этим делом, и то зудящее любопытство возвращается в полной мере. Вот тогда он и слышит это — взволнованное трепетание страниц блокнота и бормотание Джисона себе под нос. Слышится мелодия, мягкая и приглушённая, будто она льётся из наушников, и Минхо невольно подаётся вперёд. Он пишет песни, — сказал Хёнджин. Минхо никогда не слышал ничего из этого, и внезапно это стало всем, о чём он может думать. Поэтому он застывает на месте, словно приросший к полу, в своей мятой рубашке и разных носках, пока Джисон, наконец, не открывает рот. Он не уверен, чего ожидал. Злости? Разочарования? Колеблющуюся смесь битов, сложенных друг на друга, как игрушечные кубики, чтобы отразить полную загадку, каким был и их создатель, но то, что он слышит, вырывает любые другие мысли из его головы. Мелодия мягкая, а лирика ещё мягче, отзывающаяся рваной, истрепанной болью груди Минхо, и он отступает на шаг назад. Он вдруг чувствует себя незваным гостем в своём доме, будто он увидел что-то, что не должен был видеть, и он не может заставить себя пройти по коридору в свою комнату. Он проходит в гостиную и садится на диван. Он просыпается спустя три часа от звука плещущей воды в раковине. Тупая боль запеленила глаза, и все мускулы шеи скрутились в узел. Он зевает и подносит руки к лицу. — Полагаю, у тебя был трудный рабочий день. Минхо вздрагивает от голоса Джисона и чувствует поступающий к горлу ком. Он сглатывает и умудряется издать уклончивый звук. Вода останавливается, и Джисон входит в гостиную. Его чёрные волосы в запутанном беспорядке, и он одет в гигантское худи и боксёры. — Отстой, — говорит он после долгого молчания, — я имею в виду работу. — Эм, — Минхо прочищает горло, — да. Они погружаются в тишину, густую, как солёный летний воздух. Пальцы Джисона отбивают ритм по бедру. Минхо видит синие чернила, размазанные по его ладоням. Боже, у него разбаливается голова. — Твоя музыка… — это вырывается прежде, чем он думает, шёпотом в темноте между ними. — А? — посмотрел Джисон. Минхо облизывает губы и пробует снова. — Твоя музыка, — в этот раз он громче, но совсем едва. — Могу я… послушать её когда-нибудь? Если ты… Если ты не против, конечно… Джисон щурится и наклоняет голову, будто Минхо что-то, что он никогда не видел прежде. — Почему? — Просто… — теперь сожаление тяжестью оседает у него на языке, и Ли ёрзает на месте. Он жалеет, что сказал это, что не может протянуть руку и вырвать эти слова назад. — Я просто думал, что может быть, ты знаешь, раз мы друзья… — Мы соседи. Он прав, и Минхо интересно, почему это его задевает. Они не знают друг друга, и воздух быстро становится слишком неловким, чтобы дышать. — Верно. Следующий приступ тишины ещё более удушающий, чем первый. Минхо теребит болтающуюся нитку на рукаве и борется с желанием покинуть комнату. Он слышит, как Хан делает глубокий вздох. — Ты знаешь, я тебя не понимаю. — Что? — щурится Минхо. — Я тебя не понимаю, — повторяет младший. — В этом нет смысла. — Что это… — Я вижу, как ты смотришь, — Джисон поднимает бровь. — Каждый день смотришь, будто я какая-то головоломка, которую ты не можешь разгадать. Но затем ты просто уходишь на работу, возвращаешься домой, идёшь спать, и ты никогда не разговариваешь со мной. А сейчас, что, ты хочешь быть друзьями? Спустя пять месяцев? Минхо не уверен, что должен сказать на это, поэтому он решает просто промолчать. — Видишь, об этом я и говорю, — голос Джисона стал чуть мягче. — Почему ты никогда не говоришь, что ты чувствуешь? Минхо дёргает нить, пока она не распутывается. — Я не знаю, что я чувствую. Джисон выдыхает через нос, и Ли задаётся вопросом, не смеётся ли он над ним. — Это само по себе является чувством, — Джисон сильно дёргает рукава своей толстовки прежде, чем вернуться в свою комнату, и дверь уже закрыта за ним, перед тем, как Минхо успевает спросить, что он имеет в виду.***
Ничего не меняется на следующий день, и на позаследующий, и через два дня тоже, будто совсем этого и не было. Они ужинают вместе, как и всегда, Джисон жалуется на работу и оставляет грязную посуду на столе, как и всегда, но есть кое-что… То, как синие чернила марают руки Джисона, и то, как тени залегают у него под глазами. То, как Минхо опаздывает четыре дня подряд, потому что он долго не спит, затаив дыхание, только чтобы послушать мягкий голос Джисона, просачивающийся сквозь комнатные стены. То, как Джисон смотрит в ответ с отяжелевшим от усталости взглядом, и Минхо задаётся вопросом, спит ли тот вообще. Это то, как Джисон становится немного менее ураганным и немного более человечным. — Почему ты пишешь песни? — это выскользнуло однажды вечером, когда Минхо наблюдал, как Хан размазывает остывшую еду по своей тарелке пластиковой вилкой. — Это имеет значение? — останавливается Джисон. — Нет, — мягко говорит Минхо. — Да. Возможно? Я просто… пытаюсь понять тебя. — Мы не понимаем друг друга, — фыркает младший. — Именно так это работает. — Ты хочешь, чтобы это так работало? Они закрывают глаза, и в этом разговоре есть что-то тяжёлое, что Минхо хочется отпрянуть назад. — Не совсем, — нахмурившись, говорит Джисон, — но так проще. — Проще, значит лучше? — Минхо не знает, почему спрашивает это, но то, как Джисон скользит взглядом по его лицу, стоит того. — Обычно, — он встаёт, чтобы выбросить тарелку в раковину, вместе с едой, и Минхо чувствует, будто что-то упускает. — Я танцевал раньше. Хан застывает. Это самое долгое молчание, которое Минхо когда-либо испытывал в своей жизни. — Раньше? — В средней школе, в старшей, в колледже… большую часть моей жизни, на самом деле, — он чувствует себя глупо, говоря об этом за дешёвой едой на вынос, но отчаяние сжимает его горло, и он не знает, откуда оно взялось. Джисон ставит свою тарелку на стол, но не смотрит на него. — Почему бросил? Минхо не хочет отвечать на этот вопрос, не может, не чувствуя чудовищной боли в груди, вместо этого он просто пожимает плечами. Джисон падает обратно на стул и подпирает ладонью подбородок. Когда он, наконец, снова смотрит на Минхо, его взгляд стал чуть мягче. — Хочешь знать, почему я пишу песни? Минхо кивает. — По той же причине, почему ты танцевал раньше. — Ты не знаешь, почему я это делал, — моргает он. Губы младшего изогнулись в самой грустной улыбке, которую Минхо когда-либо видел. — Поверь, я знаю.***
Неделя проходит как в тумане. Минхо опаздывает на работу каждый день, и менеджер отводит его в сторону, чтобы сурово с ним поговорить в клаустрофобных пределах его убогого кабинета. Минхо уже не в первый раз задаётся вопросом, что он должен чувствовать. Он измотан не только физически, и он думает о том, чтобы впервые за несколько месяцев позвонить Чану. Минхо знает, что он возьмёт трубку, он всегда это делает, но потом он думает о жалости в его голосе и решает не делать этого. Когда он толкает плечом дверь в квартиру, то с удивление встречает Джисона, сидящего на полу в гостиной. На коленях у него лежит потрепанный блокнот, а в зубах крепко зажата синяя ручка. Он поднимает глаза, когда слышит захлопнувшуюся дверь. Есть что-то необычное в таком Джисоне, сгорбившемся над кофейным столиком, с взъерошенными волосами и футболкой, сползающей с одного плеча, что заставляет грудь Минхо сжаться. Он прочищает горло и отводит взгляд. — Ужин на кухне, — спустя вечность говорит Джисон. Это чапчхэ с варёным яйцом, хотя Минхо не помнит, чтобы когда-нибудь говорил Джисону, что ему это нравится, и он снова заглядывает в гостиную. — Я не знал, что ты умеешь готовить. Хан только пожимает плечами и что-то пишет на полях своего блокнота. Минхо накладывает немного в тарелку и возвращается в гостиную. Ни на столе, ни в раковине нет тарелок или грязных палочек, поэтому он хмурится. — Ты ещё не ел? Пауза. — Мне не нравится чапчхэ. — Тем не менее, ты приготовил его, — моргает Минхо. — Да, — отвечает Джисон и поправляет подол своей рубашки. — Но тебе оно нравится, не так ли? С варёным яйцом или ещё как-то. — Я… — Минхо смотрит на свою тарелку, и чувство, которое он не осмеливается называть, застревает у него в горле. — Да, нравится, спасибо. Джисон кивает и продолжает писать. Ли долго наблюдает, как чернила марают его ладони. Он чувствует, как края тарелки остывают до комнатной температуры. — Не помню, чтобы говорил тебе, что мне нравится чапчхэ с яйцом. — Ты говорил, — ручка младшего замирает. — Когда я только переехал. — Почему ты это помнишь? — Я много чего о тебе помню, — говорит Джисон так буднично, что живот Минхо делает сальто. Они никогда много не разговаривали, были просто случайные разговоры за ужином, и он почти ничего из них не помнит. И в этом они отличались. Он думает, что может быть Джисон будет собирать его, пока у него не останутся кусочки пазла, которые не совпадают Минхо прочищает горло. — Что ты пишешь? — он видит, как Джисон улыбается. — Ничего. И Минхо думает, что он больше не может вынести это незнание, потому что оно зудит в глубине его мыслей целый день, и он, возможно, сойдёт с ума, пока Джисон соберёт его по частям, будто это легко. — Я слышал тебя, знаешь, — он уже сожалеет, что сказал это. — Сквозь твою дверь. Несколько дней назад. Ручка Джисона перестает писать на бумаге. Он долго молчит. — И? — Что «и»? — Что ты думаешь об этом? Минхо сглатывает, и его уши начинают краснеть. — Это имеет значение? — Я бы не спрашивал, если бы это было не так. Он не уверен, что должен сказать. Тарелка в его руках окончательно остыла. — Это… не то, что я ожидал от тебя, — это правда, но чувствуется, будто она запретна, втискиваясь в это пространство между ними, на которое он совсем боится вешать ярлык. — Ты довольно хорошо меня знаешь, чтобы ожидать что-то от меня? Минхо вздрагивает, потому что это вопрос, которого он боялся больше всего. — Возможно, нет, но это не останавливает меня от ожидания. Хан мычит, и это звучит громче, чем следовало. — Тогда, чего ты ожидал? — Злость? — отвечает Минхо. — Что-то вроде… Я не знаю, не знаю, как объяснить. Что-то более… сильное. — Почему? Минхо чувствует, что этот шквал вопросов никуда не приведёт, и это расстраивало. — Потому что ты такой. Ты. шумный и, боже, я не знаю. С тех пор, как ты переехал, всё в тебе было похоже на ураган. Но сейчас ты… Джисон поворачивается к нему лицом, и они впервые встречаются глазами с тех пор, как Минхо вошёл в гостиную. Он смотрел на него с любопытством из-под спавшей челки. — Спокойнее, — наконец выдыхает Минхо. Джисон ничего не говорит. Его глаза исследуют лицо Ли, долго, медленно, тягуче. Минхо съёживается под этим пристальным взглядом. — Что? — Думаешь, что наконец раскусил меня? — едва ли громче шёпота произносит Джисон. — Надеюсь, — он слышит, как Джисон прерывисто дышит, и это доставляет ему странное удовольствие. — А если ты пожалеешь? Минхо не может придумать, что ответить на это, поэтому снова решает промолчать.***
Минхо не уверен, что сможет описать следующий день, неделю или месяц. Он наблюдает, как ураган приобретает человеческую форму, как что-то плотно сшитое начинает расходиться по швам, как тысячи метафор наполняют его голову, потому что медленно он начинает раскрывать Джисона. Они смотрят фильмы, и Джисон рассказывает о своих любимых ужастиках, но вздрагивает и жмурит глаза, когда Минхо включает один из них. Они заказывают еду и тратят сто тысяч вон только на одни лишь суши, и Минхо наблюдает, как Джисон отбирает суши, которые ему не нравятся, и кладёт ему в тарелку. Минхо просит Джисона не оставлять грязные тарелки на столе, на что младший показывает ему язык и снова возвращается к своему блокноту. Он находит Джисона спящим, прижавшись щекой к журнальному столику, его ладони снова измазаны синими чернилами, и Минхо не решается будить его, он накидывает на его плечи плед и выключает свет. Они первый раз выпивают вместе, и Минхо смеётся, что Джисону хватило всего двух рюмок, чтобы опьянеть. Он, цепляясь за футболку Минхо и бормоча что-то невнятное, утыкается в грудь старшего. — Милый, — бормочет Джисон, смотря на Минхо сонными глазами. — Ты милый, знаешь. — А ты пьян. — М-м, нет, — бормочет он, а потом наклоняется, и его рвёт прямо на носки Минхо. После этого Минхо относит его в постель, натягивает одеяло до подбородка и выключает свет, пытаясь подавить эту нежность в себе.***
Приближается конец лета, и Минхо соврёт, если скажет, что не рад этому. В квартире всегда слишком душно, а солёный запах ещё сильнее. Он тоскует по свитерам и прохладному ветерку, шелестящему в листве. — Лето подходит к концу, — тихо говорит Джисон, сидя на своем любимом месте, на полу в гостиной. — Я думал о том, чтобы сходить на пляж этим вечером. — Попытайся не утонуть. Джисон закатывает глаза, закрывает блокнот и садится рядом с ним. — Разве непонятно, что это приглашение? — Я не люблю море, — корчится Минхо. — Ну давай, всего лишь один раз, — дуется Джисон, и Минхо сдерживается, что бы не протянуть руку и не взъерошить его волосы. Он не может ему отказывать. — Хорошо, только один раз. Поэтому когда солнце садится, он закрывает дверь за ними и суёт руки в карманы. — Это что-то вроде последнего «ура»? — Что-то вроде того, — улыбается Джисон, шагая рядом с Минхо. — Разве мы не должны устроить лету проводы? — Это же просто время года, ему всё равно. — Ты такой зануда, — толкает его Хан достаточно сильно, отчего старший оступается. Дорога занимает двадцать минут в приятной тишине. Он наблюдает, как Джисон запрыгивает на бордюр, и сутулится, защищаясь от ветра. — Здесь даже делать особо нечего. — Разве этого не достаточно? — протягивает ему руку Джисон. Минхо часто моргает и залазит на бордюр рядом с ним, но Джисон не отпускает его руки. Он не уверен, что именно чувствует. Волны бурные, но не опасные. Он видит скалистые выступы, темнеющие на фоне морских всплесков. Он смотрит на Джисона, его растрёпанные волосы и слишком большую футболку с надписью «Нирвана», на то, как его глаза щурятся из-за ветра, а уголки рта опускаются вниз. — Это твоё последнее «ура»? — Минхо совсем немного улыбается. — Да, — крепче сжимает его ладонь Джисон. Хан садится на бордюр и тянет Минхо с собой. Снова тишина, но такая лёгкая. Джисон носком ботинка перебирает камешки на песке. Минхо слышит его вздох. — Ты когда-нибудь задумывался, что есть… нечто большее. — Больше, чем что? — Чем это, — пожимает плечами младший. — Понимаешь? Есть что-то ещё… Мы же рождены не для того, чтобы просто работать, спать и умирать, верно? Этого недостаточно. Минхо открывает рот, но все ответы застревают на кончике языка. — Поэтому я пишу песни, и поэтому ты танцевал, не так ли? — Я… — Это что-то, без чего люди, такие как мы, не могут жить. Что-то, что ещё не названо, то, что ты хочешь поймать в руки и унести с собой. Как я могу это упустить, когда это буквально всё, что я имею? И это начинает обретать смысл. Вот почему младший пишет песни, почему смотрит на Минхо с болью в глазах, сжимая испачканными пальцами ручку. Старший знал это однажды, когда танцевал с жадностью, которая пронзала каждую конечность его тела острой болью. Но он бросил это ради реальности, ради стабильности, ради работы и крошечной квартирки. Он помнит, как это «нечто» просачивалось сквозь его подошвы и впитывалось в пол танцевальной студии. — Я понимаю, — шепчет Минхо. Им не нужно ничего говорить. Они возвращаются домой в лёгкой тишине, рука младшего всё ещё в его руке. Минхо толкает дверь, и они входят в кромешную темноту квартиры, где влажно и душно. Минхо слышит прерывистое дыхание младшего. — Я наконец тебя раскусил? Рука застывает на полпути к выключателю, и пальцы непроизвольно сжимаются. — Не знаю. Ты так думаешь? — его глаза привыкают к темноте, и он видит младшего, смотрящего на него с любопытством в глазах и подходящего ближе. — Надеюсь на это. Сейчас он так близко, так близко, что Минхо может почувствовать запах ночи и соли на коже младшего. Он не уверен, куда их это приведёт, — не уверен, куда он хочет, чтобы это привело, — потому что в Джисоне так много всего, что совершенно не имеет смысла. — Если бы я поцеловал тебя прямо сейчас, — шепчет он, и, ох, хорошо, в этом есть смысл, — что бы ты сделал? — Поцеловал бы в ответ, — выдыхает он, понимая, что это правда. Он хочет поцеловать его, хочет быть чем-то, что удержит ручку в руках, пусть и на одно мгновение. Это он и делает. Когда Джисон целует его мягко и медленно в кромешной темноте прихожей, он отвечает с неожиданно взявшимся отчаянием. Младший на вкус как летний бриз и морские брызги, и он так легко прижимает его к стене, что у того перехватывает дыхание. Это невероятно нежно то, как Джисон проводит пальцами по волосам, что у старшего подкашиваются колени. Джисон целует так, будто это последний день его жизни, будто больше всего на свете он хочет, чтобы старший потерял сон от того, какой он на вкус, как он отстраняется, чтобы глотнуть воздуха и прикусить его губу. И, может быть, Минхо тоже хочет, чтобы младший обзавёлся бессонницей, поэтому запускает руки под его футболку, сокращая расстояние между ними. Джисон хнычет и крепче сжимает волосы Минхо. — Если бы я снял её с тебя, — задыхается Минхо, скользя руками вниз, сжимая край чужой футболки, — что бы ты сделал? — Я бы позволил тебе, — бормочет Джисон, его губы двигаются по подбородку старшего, медленно и немного менее уверенно. — Боже, я бы позволил тебе гораздо больше, чем это. Ох. В одно мгновение футболка оказывается на полу, и Минхо наслаждается, как Джисон дрожит под его руками. Талия младшего невероятно тонкая — факт, который Минхо никогда бы не узнал из-за привычки Джисона носить слишком большую одежду, всегда спадающую с его плеч, — и старший впивается ногтями в его кожу, слыша, как Хан задыхается у него на шее. — Кажется, будто я могу сломать тебя. Он чувствует улыбку Джисона, чувствует, как он сжимает кожу зубами так, что наверняка останется синяк. — Хотел бы посмотреть, как ты попытаешься это сделать. Но Минхо никогда не сделает, он не сможет, поэтому он медленно и нежно блуждает пальцами по спине. Чувствует, как младший расслабляется, как он перестает его беспорядочно целовать, как его дыхание оседает на его шее. Они стоят так ещё какое-то время. — Мы?.. — наконец тихо выдыхает Джисон. Минхо сглатывает. — Можем ли… Я не… — Хотя бы раз в жизни скажи, что ты чувствуешь, Минхо, — он выпутывает свои пальцы из волос Минхо и медленно скользит ими по талии. Он расстёгивает его рубашку, пуговицу за пуговицей, пока не может просунуть их под неё. — Ты хочешь этого или же нет? — Я хочу этого, — срывается с языка. — Я хочу тебя так сильно. Этого достаточно, чтобы Джисон стянул с него рубашку. Он отстраняется, чтобы посмотреть на него, и Минхо замечает его спутанные волосы и приоткрытые губы. — Кажется, я всё-таки тебя раскусил, — он наклоняется вперёд, чтобы поцеловать его, впиваясь ногтями в кожу. Минхо хватает его за плечи и толкает на кухонную стойку. Младший с испугом посмотрел на него. — Грубо, — выдыхает он. — Прости, — шепчет Минхо, проводя пальцами по позвоночнику. — Нет, — Джисон копошится со штанами. — Мне нравится. Минхо становится тяжело дышать. — Так вот что… Но Хан стягивает с него джинсы, спуская их на пол, хватая его за бедра, оставляя синяки. — Пожалуйста, — одно еле слышное слово, которое посылает ток по всему телу. Минхо интересно, как младший будет звучать на грани, умоляя хрипло и звонко. — Скажи это снова, — целуя линию подбородка, шепчет Минхо. — Пожалуйста, Минхо. — Ещё, — он покусывает шею, мочки, ключицы, пока не добивается сладкого стона. — Чёрт, — шипит Хан. - Пожалуйста. Теперь всё просто. Так просто потянуть Джисона к дивану и усадить себе на колени, потянуть за петли ремня и пройтись языком по засосам, расцветающим на его коже. Так просто, когда младший в отчаянии трётся о него и умоляет прикоснуться к нему. Поэтому Ли сбрасывает штаны, ближе прижимая младшего, прикасается к нему быстро и уверенно, потому что грубо — это хорошо. — Боже, — задыхается Джисон. — Чёрт, я знал, что ты будешь в этом хорош. По спине пробегает жар. — Ты представлял себе это? Хан отстраняется, чтобы посмотреть на него, и, боже, желание в его глазах заставляет старшего сойти с ума. — Пару раз, — шепчет он. Его глаза закатываются от наслаждения, он откидывает голову, а губы приоткрываются, издавая стон, который прошибает, словно ток. Минхо толкает его со своих колен и вжимает в диван. Он нависает над ним, одной рукой впиваясь в ткань, в то время как другая работает быстрее и грубее, пока Джисон не выгибается с резкими стонами, слетающими с его красивых губ. Младший продолжает умолять, а Минхо пытается не думать о том, сколько бессонных ночей проведёт, прокручивая этот момент снова и снова в своей голове. Хан нащупывает пояс боксер и стягивает их до колен. Разум Минхо туманится от этого действия. — У т-тебя есть… — У кого они ещё могут быть, боже, только… не останавливайся, боже, пожалуйста… Поэтому они, спотыкаясь, добираются до комнаты Джисона, неистово целуясь, пока не падают на его смятое одеяло. И Ли думает, что это так просто… то, как Джисон открывается для него, извиваясь под его руками; то, как блуждающие пальцы младшего, сводя с ума; то, как Минхо сильно толкается в него, видя в прекрасных глазах слёзы. Ли быстро теряет себя, и ему кажется, что всё, что он знал в этот момент, — это кожа младшего, его рот, голос, дыхание. Ему интересно, возможно, Джисон и есть это «что-то», чувство, которое он хочет поймать в руки и нести его с собой везде, куда бы он ни шёл. Потому что он никогда не забудет своё приглушённое имя на языке младшего или то, как он рассыпается на части, запутывая пальцы в волосах Ли. Определенно, есть что-то большее, чем просто жизнь в режиме работа-сон-смерть, потому что это… то, ради чего Минхо сто раз готов прожить эту монотонную жизнь. И ему интересно, готов ли на это Джисон, потому что то, как он настаивает, полно этого «что-то». То, как его губы скользят по уху старшего, шепча: «Ах, хорошо, так хорошо, да…», и то, как он вздрагивает всем телом, когда Минхо наконец… Они долго лежат, пальцы Джисона отбивают ритм по спине Минхо. Ему интересно, напишет ли младший когда-нибудь песню о нём. Он сглатывает. –Хей, Сон-и? Ты когда-нибудь напишешь песню обо мне? Он долго молчит. — А мне и не надо, — тихо шепчет он. Ли прижимается губами к шее младшего. — Почему нет? — Потому что их уже достаточно. И Минхо понимает, что им больше ничего не надо говорить.