Подкуп доверием

Когда он впервые встретил её, он видел только угрозу. И это было особенно досадно, учитывая количество жизней и денег, что он потратил, добираясь до нее, не говоря уже о репутационных потерях от отказа от контракта. Но увы, лишь одно слово бессмертного монстра астартес, которому доставляло удовольствие называть себя его телохранителем, не только ставило жирный крест на возможности заработать на этом походе, но и вообще делало его положение на корабле более сомнительным. В конце концов, монстру было достаточно всего одного династа для его спектакля, и теперь у него был выбор. А несколько дней спустя явление другой, куда более могущественной бессмертной и явно оказанное ей покровительство заставило его забыть и о планах избавиться от нее. И он принял её существование как должное, как до этого принял и монстра, и навязанную ему роль капитана, и нежданно доставшуюся по наследству войну с Империумом. Свобода, увы, редка и ценна, и если его вновь сковали, то уж, по крайней мере, он собирался сковать и её в ответ. Коль скоро он не смог от нее избавиться, она должна была стать его женой. Он не думал, что вскружить голову неопытной девчонке будет хоть сколько-нибудь трудно. Она же явно решила, что невинной девушке не будет сколько-нибудь трудно обаять весь корабль. И оба они успешно выполняли поставленные перед собой задачи. Старшие офицеры души не чаяли в молодой госпоже, интересующейся решительно всем со столь искренне распахнутыми громадными глазами. А его отношения с ней перешли в горизонтальную плоскость на третий день — и так долго это заняло лишь от того, что по негласной недоговоренности она продолжала играть инженю, а он делал вид, что ей верит. От схожести их действий ему хотелось смеяться. И запрятать её в самый темный карцер на своем корабле, ведь терпеть рядом с собой свое отражение он не собирался. Но вновь тень бессмертного монстра остановила его руку. Смех перешел в опаску, скованная опаска — в уважение и узнавание. Он был на её месте всего несколько лет назад, один, похищенный из привычного мира бессмертным монстром и оставшийся в живых лишь из его извращенной прихоти, один, окруженный чужим языком и чужими обычаями и вечным липким страхом, что стоит сделать неверный шаг и лишь раз ошибиться в играемой для астартес пьесе — и жизнь его оборвется. И он протянул ей руку. Исподволь и неявно, говоря о состоянии экипажа и тревожных разногласиях с навязавшимися ему партнерами, чумным и берсерком — и впервые за годы не играя при этом роли, кроме роли самого себя. Соперника, которого невозможно устранить, следовало подкупить тем немногим, что было редкостью в их положении: доверием и свободой. И она ответила. Сначала недоверием, потом, решив играть ва-банк, все сильнее и сильнее обнажая свои страхи. Страх даже не потерять себя в круговороте собственных масок, а так и не найти себя среди них. Страх, что ее истинное «я» будет всеми отвергнуто, ведь всю ее недолгую жизнь ее учили быть идеальной для других, и своих устремлений у нее никогда не было. Страх, что когда-нибудь обретенное «я» разрушит привычный мир и пусть и навязанный, но все же комфорт быть чужой игрушкой. Доверие в ответ на доверие — и он принял её, пообещав ей помочь в ее поисках, ее право на тайну и что, если она откроется, он примет ее, такую, какая она есть. Они все еще недоговаривали и лгали друг другу, но не в главном. Все еще играли друг с другом, ведь оба не могли иначе. Но их танец не становился хуже от того, что оба знали все па. Это должно было быть союзом по расчету. Когда он позволил себе заиграться? Когда они, озорно переглядываясь, словно ученики схолы, вместе запугивали жреца все более страшными карами? Когда они в тиши капитанских покоев планировали интриги против теперь уже их общих соперников, а он гладил её голову, лежащую на его коленях, и купался в её огромных и таких доверчивых глазах? Когда он сделал ей предложение, а она просила повременить, и в этой просьбе он не мог прочесть ничего, кроме искреннего страха за него самого и того, что с ним может сделать её истинное я? Или когда она пришла хвастаться попавшимся в её сети берсерком, довольная и смущенная, как кошка, а он разрывался между радостью от успеха и жгучей ненавистью от осознания, что её хрупкое тело еще недавно было в объятьях этого чудовища. В ту ночь он пил её дыхание и не мог напиться, исступленно наслаждаясь каждой секундой, словно боясь, что её отнимут. Да, тогда. Именно тогда. Но сейчас все это было не важно. Её мольбы о помощи заполняли вокс-эфир, он со всех ног бежал к ней сам и бросал ей на помощь по тревоге поднятых штурмовиков, но в глубине души он знал, что не успеет. Секунда. Другая. Третья. Четвертая. Крик сменяется отвратительным звуком рассекаемой плоти и разрубаемых костей. А затем вокс замолкает. Навсегда. Когда он прибежал, штурмовики уже окружали холл, раскладывая тяжелое оружие, но не решаясь предпринять что-то еще без его приказа. В холле же он увидел всех трех астартес, кажется, о чем-то напряженно переговаривающихся, но ему было плевать. Потому что он увидел её. Вернее, то, что от неё осталось. Злой насмешкой доносятся до него слова монстра, зовущего себя его телохранителем: «Легко досталось, легко ушло». Он запомнит это и не простит. Но сейчас важно не это. — Ты? — пересохшие губы с трудом задают вопрос перемазанному её кровью берсерку. Кровавый астартес отвечает что-то невнятное, словно оправдываясь, но не отрицая содеянное. Ему нужна была уверенность, и она у него есть. — Огонь. Мало есть на свете вещей более страшных, чем берсерки-астартес. Но сегодня штурмовиков куда больше пугают стеклянные глаза и недвижимое, словно каменное, лицо обычно столь эмоционального капитана. И шквал огня обрушивается по его слову. Астартес не просто так зовут бессмертными. Даже получив несколько попаданий тяжелых двадцатитрехмиллиметровых снарядов, берсерк остается на ногах, словно не замечая их, и, кажется, будто подергивается кровавым маревом. Воздух на языке принимает отчетливый привкус меди, и на краткий миг в холле воцаряется наполненная ужасом и неверием тишина. — Продолжать огонь. Тишина словно лопается от грохота залпа, а латунь сменяется сгоревшим кордитом. Лишь мгновение назад казавшийся неуязвимым берсерк становится кровавым туманом и разлетающейся во все стороны грудой неаккуратных кусков плоти и керамита. И только теперь капитан вспоминает, что, вообще-то, здесь был не один, а три астартес. Чумной, кажется, не сдвинулся с места ни на шаг. Силовой клинок телохранителя указует на глотку своего брата-астартес, недвусмысленно призывая последнего сдаться. Чумной демонстративно плюет на пол и вонзает себе под подбородок устрашающего вида боевой нож. Инцидент окончен. Интрига удалась. Все, кто представлял капитану угрозу на борту, мертвы, его позиция незыблема, его клятвы не нарушены, и ни богам, ни его телохранителю нечего ему предъявить. Даже неприкасаемая, казалось бы, соперница устранена. От чего же ему так хочется выть? Кричать, что всего этого не было, что это ложь, что она осталась жива? Орать на штурмовиков, телохранителя, себя в конце концов, что не уследили? Он сам не понял, в какой момент в его руке оказался остро отточенный атам, а его сознание, привыкшее на лету считать баллистические поправки и орбитальные маневры, стало считать расположение и конфигурацию ритуальных гексаграмм. — Доктора Юе с аппаратурой сюда и Джека с его ковеном. Немедленно. Передайте им, что мне нужно чудо. Прошло не так много времени, и ее душа не должна была успеть улететь слишком далеко. Её собственная кровь, чтобы найти её, кровь её убийцы, чтобы призвать её, и его собственная кровь, чтобы связать её. Малейшая ошибка грозила вечным проклятием, но ему было плевать. Жизнь без нее была бы проклятием сама по себе.